***
Первым, с кем я столкнулся утром в театре, прежде чем подняться в репетиционный зал, оказался Стас. Видок у него был тот ещё. И разило от него за версту.
— Ты чего в таком виде припёрся? — прошипел я. — Главный вот - вот появится. Тебе бы в койку на сутки залечь.
Он не отреагировал.
Тогда я с видимым безразличием торопливо спросил:
— Классно вы вчера с Анной оттянулись? Хотя при мне она больше рюмки за столом не принимала.
Стас замахал руками и просипел.
— Какое там оттянулись… я думал к себе её пригласить. Она ни в какую. Позвала в ресторан. Я намекнул, у меня с собой пол бутылки коньяка, не более. Твоё подношение я ополовинил ещё на спектакле. Она рассмеялась и сказала, что угощает. Стол заказала – закачаешься. Чего там только не было.
— Вот коньяка там как раз и не было.
— И шампанского тоже. Вместо него предложили какое-то пойло под названием «Алжирское». Хотя выглядело оно вполне прилично. На этикетке зажигательная арабская девка изображена. Но вкус…бррр… «спесфисеский», как говаривал Аркадий Райкин. Но халява – она и в Африке халява. Я в бокал ещё потихоньку коньячка подливал. И…
— И ты вырубился.
— Не то слово. Сперва я хорохорился, начал ей байки про нашу весёлую жизнь травить. Только она сказала, что её от театральных россказней тошнит. Пригласил на сегодняшний спектакль. Оказалось у неё билет на утренний рейс.
У меня сжалось сердце. Почему я с ней не поговорил? Она же хотела что-то важное сказать.
— Подумал, до утра времени вагон. Успею девушку раззадорить. И приналёг на «Алжирское». А о чём нам было ещё говорить? Театр ей до фонаря. В книжки я особо не заглядываю. Позвал танцевать. Она поднялась, а меня ноги не держат. Девушка, давай, хохотать…
— Так чем всё-таки ваши посиделки закончились?
— А ничем. Проснулся я в своей постели.
— Один?
— Как божий перст.
— А она?
— А я знаю? Кто бы мне это объяснил…
— Я попробую.
— И…
— Проще пареной репы. Бросить она тебя в таком состоянии не могла. Не тот она человек. Вызвала такси. Скорее всего, вместе с шофёром заволокла тебя на второй этаж, нашла ключи и…
— И ещё оставила на прикроватной тумбочке бутылку, что б я с утречка концы не отдал. Если бы не этот её трижды благословенный жест, чёрта с два ты бы меня сегодня увидел.
— Я и не собирался на тебя глядеть…
— Ты мне тоже вроде ни к чему. Но я ей обещал. Держи. — И он протянул мне треугольный конверт.
Маме такие письма в войну от папы приходили. Она их бережно хранит.
— А на словах пересказать не можешь? — жалко улыбнулся я.
— Дурак ты, Кира, вот, что я тебе скажу. Она с тобой приезжала повидаться. Зря ты меня в это дело впутал.
Он повернулся и, слегка пошатываясь, пошёл к выходу.
***
Не хотелось читать послание в спешке. Дождался конца репетиции, закрылся в гримёрке и разложил треугольник на столике.
«День добрый, Кира. На сцене твой приятель бросал в мою сторону огненные взгляды. А я пишу тебе это послание и ничего не вижу вокруг. Дура я дура. Возомнила бог весть что. И получила по лбу. У тебя всё замечательно. Красавица жена, интересная работа, друзья, а тут притащилась девушка переросток и внимай ей. Поэтому желаю тебе всего доброго. Поклон твоей Кэт. Я с Колей развелась… а тебя всё время вспоминаю. Очень хотела послушать, как ты поёшь. И рассказчик ты замечательный… »
На этом послание обрывалось. Как говорил Сергей Есенин: «Письмо, как письмо. Беспричинно. Я в жисть бы таких не писал». А всё же причина у неё была. Но я-то чем мог ей помочь? Или просто «а поговорить…» Развелась. Но я, слава богу, пока в законном браке…
***
На премьеру «Ромео и Джульетты» Катя не пришла. После спектакля, выпив с ребятами рюмку опостылевшей «Зубровки», я поспешил домой. Прямо с порога Катерина огорошила меня вопросом, которого, честно говоря, я давно ждал.
— Не хотела беспокоить великого артиста, пока он входил в образ. Сегодня, надеюсь, он вернулся домой в своём обличьи.
— А без подковырок нельзя?
— Можно. Расскажи мне, Кира, с кем ты прятался в директорской ложе? С кем у Стаса коньячок в гримёрке принимал? Тот самый, который нам папа подарил. А ты его своей пассии отволок.
— Не было никакой пассии, Кэт. Это Анна приезжала.
— Какая Анна?.. Постой, наша Анна? Та самая?
— Та самая.
— Ничего не понимаю. Тебя что на старух потянуло.
Я поморщился.
— Ах, извините. Задела чувствительные стороны тонкой творческой натуры...
— Успокойся, Кэт. Присядь. Присядь, я сказал. Вот так. А теперь выслушай меня…
И я рассказал её всё. Всё!
— Ай, да благодетельница…— только и смогла выговорить моя жена.
— Можешь указать мне на дверь, — устало сказал я.
— Зачем же, — усмехнулась Кэт.
Я изумлённо посмотрел на неё. Сейчас по этой комнатке должен был пронестись ураган, сметающий всё на своём пути. А вместо этого она вскочила со стула, подошла к шкафу, и… вытащила из стопки белья бутылку коньяка.
У меня глаза на лоб полезли.
— Откуда, Кэт?!
— Не от верблюда же. Написала маме. Посылка уже неделю, как пришла. Тебе же ни до чего и ни до кого дела не было последнее время. И до меня в том числе. Но сейчас это неважно. Что касается твоей интрижки… впрочем, какая это интрижка. Просто попал под случайную раздачу, Кира. На твоём месте, как пишет наша пресса, мог оказаться любой советский человек.
Как ни странно, меня это задело.
— Проехали. Откупоривай коньяк, закуска давно ждёт. — Она откинула ткань, укрывавшую стол.
Что тут скажешь. Кэт превзошла самою себя. Я-то думал, что меня встретят дома скалкой, а тут шикарный банкет. Что с ней произошло?
Несколько обалдевший от приёма, которого по-любому быть бы не должно, я осторожно присел на краешек стула, в любую секунду ожидая подвоха. Но Кэт сегодня явно подменили. Она буквально сияла.
— Сядь поудобнее, Кира, наливай себе… вот так. Нет, мне чуть – чуть. Моё выступление ещё впереди. Я должна быть в форме. С премьерой тебя, муженёк. — Она выпила.
Я последовал её примеру.
— А теперь… — она взяла с края стола конверт, на который я не обратил никакого внимания. Неужели это Анна просветила Катю своим письмом.
— Чего ты испугался? — насмешливо спросила жена. — Это не анонимка о твоих похождениях. Ты об этом подумал, я угадала?
— Угадала, — угрюмо подтвердил я.
Кэт разлила коньяк по рюмкам.
— Читай скорее!
На конверте стоял незнакомый адрес с неизвестными именем и фамилией. Что за чертовщина?
Достал листок, развернул, зашевелил губами…
Это был вызов. Мне и Кэт. Приглашение вступить в труппу театра с выплатой проездных и подъёмных. С советом – не тянуть время, так как работы выше крыши. И нашего приезда ждут не дождутся. Чем скорее, тем лучше.
Я взял со стола рюмку и машинально опрокинул её. «Вот тебе бабушка и Юрьев день».
— Не слышу аплодисментов, Кира. — Она наполнила мою рюмку и горделиво произнесла: — Вот тебе решение проблемы выплаты подъёмных этому театру. Тем более, что добрую половину из них мы, слава богу, отработали. Отработали!
«Я пока один отработал, — ни к селу ни к городу пробормотал я».
— Чего ты лепечешь? Онемел от радости? Или не ожидал, что твоей жене удастся разрешить проблему, которую ты считал неразрешимой.
— Подожди, Катя. Нельзя же рубить по живому. Театр рассчитывает на нас. Уже висит распределение ролей на новый спектакль.
— Знаю. Мне заведующая труппой позвонила. Буду играть пятое колесо в телеге. Да ещё чуть ли не в третьем составе.
— Этому есть объяснение. Новогодняя сказка играется на стационаре и на выезде. Поэтому у всех есть дублёры.
— Ну да. Вы, ведущие артисты будете играть на город, а нас пошлют к чёрту на кулички. В какую-нибудь деревушку, где вместо сцены придётся выступать в коровнике.
— Но это нормальная практика. Вспомни, как мы, дождавшись доярок после вечерней дойки, играли в кузове грузовика. И как нас восторженно принимали. Девчонок поили парным молоком, а ребят первостатейным первачом.
— Не хочу я ни твоего молока, ни поганого первача. Я хочу уехать. С тобой или без тебя.
— Даже так?
— Даже так.
— Только учти, городок, откуда пришло приглашение, наверняка не имеет даже кукольного театра. И за ширму там спрятаться не удастся. А здесь он имеется. И у тебя есть все шансы…
— Ты что, говорил об этом с Владимиром Ивановичем?
Я помедлил и… кивнул.
— Для твоего же блага. У кукольников в репертуаре немало ролей, с которыми ты легко справишься. Я уверен.
— Ага…— она встала со стула, подошла ко мне, улыбнулась.
Я поднял голову.
— За ширму, значит…
Никогда не думал, что у моей любимой такая тяжёлая рука.
***
Она уехала одна. Я вернул театру её подъёмные.
***
Она уехала. А я ступил на неверный путь капитана первого ранга по имени Николай. В рабочее время был чики-чики. Практически каждый вечер выходил в спектаклях, бегал с одной репетиции на другую. Продохнуть было некогда. В общем, «Пионер – всем ребятам пример».
Вне оного напивался до чёртиков. В свободное время артисту – а оно у него начиналось с двенадцати ночи, если нет выездного представления, и заканчивалось в десять утра, можно было гулять «от рубля и выше». Но в одиннадцать, будь любезен, как штык, усесться за застольную работу над ролью, или выкладывайся на сценических прогонах.
Я свято соблюдал эту заповедь и не давал повода руководству усомниться в моём профессионализме. Наоборот. Легко вводился на роль внезапно заболевшего артиста, что называется, с листа.
Владимир Иванович был в курсе того, что творилось со мной. Но придраться было не к чему. Повода я не давал. А душеспасительные беседы прерывал на корню.
Что выручало? Молодость, естественно. В двадцать три года тебе любое море по колено. Отменное здоровье. А главное, я обладал очень важным житейским качеством: не опохмеляться ни при каких обстоятельствах – раз, закусывать не только конфеткой или сырком – два. В краях моего вступления в бесшабашную когорту выпивох, хорошая еда неизменно сопутствовала любому застолью. Хоть в подъезде, хоть за дружеским столом, хоть в ресторане.
Но подобный образ жизни не мог продолжаться бесконечно. Я понимал, что в один прекрасный день могу сорваться и загреметь в пропасть так, что костей не собрать. С отечественной сцены слетали в никуда таланты не чета моим, не самым выдающимся способностям. Иллюзий на этот счёт я не строил.
С самого первого дня, как только переступил порог театра, сказал себе: «Кира, твой творческий потолок, слава богу, у тебя всегда перед глазами. Почаще надо поднимать голову к небушку. Тогда не расшибёшься, даже если придётся заниматься прыжками в высоту. Сохранить зазор сумеешь. И ниже плинтуса не рухнешь. На земле стоишь прочно».
И на тебе. Слетел с катушек. И что меня удивляло в этой ситуации больше всего, так это то, что подниматься с пола особого желания не испытывал. Знал, стоит мне отказаться от привычного застольного ночного ритуала с моим приятелем, а им стал, как нетрудно догадаться, Стас, я просто свихнусь от боли и тоски. Выбора у меня не было. Направо пойдёшь, коня потеряешь, налево пойдёшь, головы не сносить. А прямо… жены обрести мне не светило. Жены я лишился во имя высокого искусства, которое губил каждодневно бессмысленными загулами.
И тут Стас сорвался. Явился на спектакль в самом непотребном виде, когда в директорской ложе восседал правитель этой земли. Зная об этом визите, я заранее отказался от наших посиделок, предупредил товарища по несчастью, чтоб затаился, как мышь. Иначе загремит – костей не соберёшь. Не внял, загремел. И не просто загремел. С треском вылетел из театра, из казённой квартиры, из города. Руководство не приветствует тех, кто позволяет себе излишества не по чину.
Но беда приходит с той стороны, откуда её не ждёшь.
Воскресные сказки, как правило, играются в десять утра и двенадцать дня. Мы же должны успеть отдохнуть перед вечерним спектаклем. И, как на грех, в этот день на последнюю сказку касса сделала аншлаг, а молодой администратор по неопытности на это же время продал школе целевой спектакль. Замаячило третье представление. Мы для порядка пороптали, но не обижать же ребятишек. Собрались в гримёрке. И решили послать гонца для поднятия духа. Он принёс пять бутылок «Алжирского». Я заколебался… пить перед выходом для меня всегда было табу. А тут решил, приму чуток, вполноги отработаю. Подумают с устатку.
И не рассчитал. Потому как пяти бутылок на шесть актёров – слону дробинка. Принесли ещё…
На сцене я должен был появиться минут через двадцать после начала сказки. Решил прилечь и тут же провалился в сон. Выкарабкиваться из него пришлось под истерические выкрики динамика.
— Балабанов, на сцену! Балабанов, твой выход!
Поднялся, шатаясь, кое-как добрался до кулис и буквально вывалился на авансцену. Заиграла музыка. Я должен был петь весёлую песню удачливого рыбака, вернувшегося с богатым уловом. Попытка подать голос не увенчалась успехом. Я обиделся, махнул на это дело рукой, круто развернулся и пошёл прочь. Отсыпаться. Меня перехватили. Втолкнули обратно. Ко мне подлетел партнёр, дружески обнял за плечи и скороговоркой произнёс:
— Ну и нарыбачился ты сегодня, Ваня. Двух слов, бедняга, связать не можешь. Не огорчайся. Присядь на пенёк…
Развернувшись спиной к залу, он усадил меня и прошептал?
— Не шевелись, Кира. Работать будем так. Я буду произносить свой и твой текст. А ты мне просто кивай, кивай… выкрутимся. Нам не впервой. А тебя с почином.
Так я прокивал всю сказку. Благо она шла без антракта. В финале настолько пришёл в себя, что лихо сплясал с ребятами барыню.
И всё бы ничего. Из своих не продал никто. Но учительнице показалось, что артист, игравший рыбака, не в форме. Она поднялась к директору. Тот принялся доказывать ей, что покажи она пальцем на любого артиста и его тут же уволят без выходного пособия. Но Балабанов, то есть я, трезвенник, каких мало. Она не отступала. Тогда директор вместе с ней спустился в гримёрку…
Однако вечерний спектакль я не сорвал. Отработал, как положено.
А на следующий день меня вызвал к себе Владимир Иванович. У меня не было ни желания, ни сил выслушивать его нравоучения. Посему запасся листком бумаги, на котором собственноручно попросил освободить от службы на театре по семейным обстоятельствам. Хотя семьи давно уже не было и в помине.
Режиссёр прочёл заявление, аккуратно разорвал на четырё части и выбросил в корзину. Потом указал мне на кресло и негромко произнёс:
— Я не буду читать тебе лекцию на тему морального облика советского актёра. Просто расскажу одну историю. А ты уже дальше сам решай, как тебе поступить. Следующее заявление я не порву, а дам ему ход. Итак. Двадцать лет назад великий режиссёр из Ленинграда набрал курс, состоящий из двух факультетов. Актёрского и режиссёрского. Я, как ты понимаешь, оказался на режиссёрском.
Меня его история о славном прошлом, даже если оно протекало в бывшей столице Российской империи, абсолютно не интересовала. Я просто хотел, что бы меня оставили в покое и отпустили на все четыре стороны. Но, раз меня сочли достойным присутствовать при ностальгических экзерсисах руководства, поприсутствуем, Деваться всё одно было неуда.
— Потерпи, Кирилл, — усмехнулся Владимир Иванович, — мы друг в друге пока не испытывали разочарования.
Я покраснел. Чёрт, ударил не в бровь, а в глаз. Подобрался, основательно уселся в кресле и приготовился слушать.
— Курс был любопытный. Из него вышло много славных актёров и режиссёров. Себя я не отношу к их числу.
Я попытался протестовать. Он был действительно прекрасным режиссёром. И явно не зря ходил в учениках у такого мастера. Но Владимир Иванович только отмахнулся от меня.
— Не мешай. Так вот. Мне пророчили службу в театре по окончанию учёбы, когда я, неожиданно для самого себя, женился на первой красавице актёрского факультета.
«Уж не снёсся ли он каким-нибудь образом с Дмитрием Саввичем? — пронеслось у меня в голове. — Не изложил ли добрейший директор нашу с Катей историю в подробностях?»
— И она пожелала остаться в театре вместе со мной. Как говорится, куда иголочка, туда и ниточка. Но это было исключено. Актриса она была… как бы это выразить…
— Посредственная, — неожиданно вставил я.
Они явно сговорились с Дмитрием Саввичем.
— Вот именно – посредственная. Встал вопрос. Куда её девать? Театров в этом городе хватало. Курс разобрали. Но женою никто не заинтересовался. Мой учитель предложил устроить её в филармонию. У Жены был неплохой голос, отменная дикция, она могла быть ведущей любого концерта. Но «великая актриса» встала в позу. И я, по уши влюблённый в неё, согласился на предложение возглавить этот театр. Мы поехали жить и работать на далёкий полуостров, о котором я знал только то, что на нём масса вулканов и гейзеров.
Я вспомнил папу.
— Но это были только цветочки. Став женой главного режиссёра, она вообразила, что отныне ей светят только главные роли. Скажу больше. Она почувствовала себя хозяйкой театра. И попыталась диктовать, как мне руководить коллективом. Кого казнить, кого миловать. Иначе мне грозило отлучение от… ты понимаешь меня.
Я вспомнил про злосчастный матрас и от души хмыкнул.
— Что, до боли знакомая история?
Я неожиданно расхохотался, и впервые за много месяцев тоска, цепко державшая меня в тисках, немного растворилась.
— Нам, Владимир Иванович впору спеть с вами знаменитый куплет: «Не женитесь на курсистках…»
— С небольшой поправкой. Не женитесь на артистках.
— И как вы расстались с вашей красавицей?
— Она меня оставила. Наши случаи близнецы-братья, Кирилл. Дама была самолюбива, уверена в своей исключительности, не сомневалась, что «грудью дорогу проложит себе».
— Проложила?.. извините, Владимир Иванович.
— Пустое. Поплутав по театральным перекрёсткам, она сошла с этой стези. А что касается груди, то ею с успехом вскормила трёх пацанов. От трёх разных мужей. Сейчас довольствуется алиментами и прекрасно себя чувствует. На её прелести слетались весьма солидные джентльмены.
— Владимир Иванович…
— Всё, Кирилл. Моя побасенка подошла к концу. Мораль додумаешь сам. Иди. Это наша последняя подобная встреча в дружеском формате. Додумаешь.
***
Я дал себе слово продолжить подобное дружеское общение с Владимиром Ивановичем в самое ближайшее время. Но явиться перед его светлыми очами должен был первостатейный трезвенник. Работа есть работа. В конце концов, заменить меня в текущем репертуаре в течение двенадцати дней, а ровно столько времени полагается на отработку, невозможно. И актёра моего плана у него просто нет. Остаётся одно. Честно донести свой крест до полагающегося отпуска, который, по моим расчётам, должен наступить через один год и пять месяцев. А для этого надо достойно проводить проклятое прошлое. И первый тост, который прозвучит за моим столом, я произнесу, вытянувшись во фрунт:
— Пьянству – бой!
Остаётся купить «Зубровку»…
Бррр… Меня передёрнуло.
Несмотря на резко отрицательную реакцию организма, я остался твёрд в своих намерениях купить бутылку «Зубровки», баночку красной икры, немного чавычи в кляре, и салатику из морской капусты. Прекрасный джентльменский набор здешнего истинного поклонника зелёного змия.
Что я и сделал.
Однако прежде чем сесть за стол, решил привести в порядок окружающую среду. Выбросил груду бутылок, вымел мусор, перемыл посуду, принял душ и расстелил белую скатерть.
— Ну-с, можете начинать, Кирилл Фёдорович, — в приятном предвкушении я потёр ладони. — Грешно, конечно, пить в одиночку. Но это мой последний забег на пол-литровую дистанцию. Пятьсот грамм и финиш. Чёрт, стакан забыл. — Я поднялся…
И тут раздался стук в дверь.
— «Стас! — мелькнула радостная мысль и тут же погасла. — Твой друг, Кира, далече. Устроился актёром в городе Шахты. И теперь любуется видами курящихся терриконов вместо Камчатских вулканов.
Стук повторился.
Я ещё раз чертыхнулся. Принесла же кого-то нелёгкая. Мне не до дружеского застолья. Я должен напиться в индивидуальном порядке.
За дверью кто-то переминался.
— Чужие тут не ходят. — Категорически заявил я. — А свои все в театре. На вечернем спектакле.
Подошёл к двери и рванул её на себя.
— Анна!?
Протёр глаза.
— Анна!
— Как говорится: «Ну, здравствуй, это я». Позволишь войти, Кирилл?
Я посторонился.
— Здравствуй, Анна.
— Странно, Кирилл, но ты ни разу за всё время нашего знакомства не назвал меня ни уменьшительно, ни ласкательно.
— Слишком хорошо отложились в памяти твои ласки. Было чревато, называть тебя Аннушкой.
— Не ждал?
— Нет.
— Ну да, ведь я разрушила твою семью.
— Ты имела к этому лишь косвенное отношение. Она рухнула под иными проблемами. Проходи.
Она вошла. Подошла ко мне вплотную.
— Ты рад?
— Не буду лукавить, рад. Очень рад. Я виноват перед тобой… в прошлый раз поступил, как…
— Молчи… — она порывисто обняла меня…
Я стиснул её в объятьях и шепнул на ухо:
— Только не до крови, у меня с утра детская сказка «Белоснежка и семь гномов». Играю Четверга. У него с Белоснежкой непорочная любовь.
— Символично, не находишь. Сегодня, как раз, четверг.
— «Четверг за нас за всех расплатится»,
— «И «чистых» пятнице сдаёт». — Она до крови впилась в мои губы.
Как я завтра Белоснежке в глаза смотреть буду...
Потом мы сели ужинать. Торжественно проводили моё прошлое. С криками «Виват!» встретили наше совместное будущее.
Она уснула. Долго смотрел на её осунувшееся и такое милое лицо. Крепко же ей досталось.
— Я не доктор, — пробормотал я, — но клянусь всем, что для меня свято, начинаю вести самый здоровый образ жизни на свете. И в скором будущем приведу её в нормальное, человеческое состояние. В этом она нуждается больше всего на свете. Постой, Кира, туда ли ты гребёшь? Доктор-то у нас – Аннет. — Моё лицо неожиданно расплылось в глупой улыбке, и я, тихонечко притоптывая, залихватски, пропел шёпотом: «Эх-ма, тру-ля-ля, все женитесь на медичках! Эх-ма, тру-ля-ля, все женитесь на медичках!»
И ведь женился. Вот что значит великая сила искусства.
***
Через несколько лет Аннет послали в Москву усовершенствовать свою профессию. На год. С комнатой в общежитии. Жить бы да радоваться, но она категорически заявила, что не желает расставаться со мной даже на один день. Я тоже не горел желанием переходить на сухомятку. И тут подоспел мой очередной полугодовой отпуск. В столицу решили ехать вместе. С жильём проблем нет, а в первопрестольной большего и желать нельзя. Теперь можно было подумать об устройстве в какой-нибудь театр шаговой доступности. Что там под боком? Тула, Рязань, Калинин. И в Московской области есть куда заглянуть. Честно предупредил Владимира Ивановича о возможных переменах в моей биографии. Отнёсся с пониманием. Один год театр без меня как-нибудь перебьётся.
Первым, с кем я нос к носу столкнулся на бирже, был… вот уж поистине «Средь шумного бала»… Гоша! Собственной персоной. В прекрасно отглаженной тройке. Мы обнялись, нашли укромный уголок и пошёл бестолковый трёп: где, когда, с кем, как…
А когда выговорились до донышка, он без перехода огорошил меня покаянным монологом, что никогда ранее не входило в его репертуар.
— Такие дела, Кира. Всё это время собирался письмецо тебе отправить. Рассказать, что да почему. Но духу не хватало. А теперь, будь любезен, стоически выслушай меня. Только не перебивай, бога ради. Вопросы после задашь.
— Валяй, Гоша. Я хоть не поп, но исповедь твою приму, и грехи отпущу заранее.
— Вот и славно. Кира, а ведь это я поспособствовал разрушению твоей семьи. — Он привстал, склонил голову и застыл в скорбном молчании.
Я не стал повторять эту мизансцену.
— Каким же образом?
— Мы договорились без наводящих вопросов.
— Умолкаю, Гоша, умолкаю. Но мне думается, что эта сногсшибательная новость требует иной дислокации. Может, в кафешку переместимся? Закажем коньячку…
— Я уже пару лет в завязке и выходить из этого состояния нет ни малейшего желания.
— Жаль. В том добром, старом состоянии ты бы наверняка не стал разрушать «советскую семью – образцовую».
— Кира, амплуа комика – моя прерогатива. Так что тебе придётся меня выслушать, не прибегая к допингу. По всем церковным канонам грехи отпускают на трезвую голову.
— Аминь, Гоша. Поехали.
— Пару лет назад меня прямо с репетиции позвали к директору. Он показал письмо твоей Кэт. Она просила принять вас в нашу труппу. Поскольку мы земляки, я сходу дал вам блестящие характеристики. А этого делать не следовало. Я ведь сразу понял, раз письмо не от тебя, значит, у Кэт дела плохи. Но понял и то, что здесь существенных перемен в её творческой биографии точно не произойдёт. Надо было попросить у директора тайм аут на обдумывание, позвонить тебе, ввести в курс дела, но… каюсь, смалодушничал. Решил, такое понятие, как корпоративная этика, всё ещё имеет место быть. А потом, Кира, уж очень захотелось увидеть родные лица. Глядишь, натаскали бы мы её. У нас «Чайку» собирались ставить. Нина Заречная у неё могла бы получиться.
Я пожал плечами.
— Кто знает…
— Понимаешь, я предположить не мог, что Кэт приедет одна. — Он смолк и сел.
— И как сложилась её судьба? — как можно равнодушнее спросил я.
— Трафаретно. Ей накидали ролей, сообразно потрясающей внешности, она не справилась, а потом…
— А потом, всё тот же суп с котом. Можешь не продолжать.
— Не скажи, Кира. Дальше самое главное начинается
— Кэт в очередной раз поменяла театр?
— Не совсем. Её пригласили в область на телевидение. Она стала диктором. Стала мешками получать письма, в которых трудящиеся, пленённые её красотой, были готовы бросить к её ногам всё, что у них было за душой. А потом случился театральный фестиваль имени местного народного артиста Союза. Кэт выступала в роли ведущей. Её приметил крупный театральный деятель из министерства Культуры.
— М - да… «грудью дорогу проложим себе»… — пробормотал я. — Знакомая картинка.
— Что ты сказал?
— Пустое. Не обращай внимания. А где же сейчас моя бывшая жена обитает? Устроилась референтом министра?
— Эк тебя завело, Кира. Кэт вышла замуж за этого деятеля. Муж со временем пристроил её на курсы директоров при министерстве Культуры России. Она их благополучно закончила. И стала директором областного подмосковного театра.
— Ты это серьёзно?
— Серьёзнее некуда. Забрала меня к себе. В свободное время бегаю в массовке на Мосфильме.
— Голова кругом…
— А ты притормози на повороте. Глянь вон туда? Левее…
— Катерина!
— Она самая. Сидит за директорским столиком. Нашему театру позарез нужен герой. «Горе от ума» собираемся ставить. Москвича Кэт брать не хочет. Недолюбливает она их. Надеется крепкого провинциала пригласить.
— «Чур - меня, чур!».
— Ты что, — усмехнулся он, — не ожидал, что Кэт сможет выйти в люди без твоей помощи.
— Гоша, мне всё равно, кто ходит у неё в помощниках, но этого не может быть потому, что не может быть никогда. Я же на биржу именно за этим приехал. У меня жену в Москву на курсы пригласили.
— Так иди.
—Куда? На курсы?
— К ней иди, дурачок. Учти, «Свято место пусто не бывает». Сейчас актёры всех мастей начнут атаковать её со всех сторон. Иди, я тебе сказал.
— Она меня пошлёт…
— Не пошлёт. Мы с ней о тебе часто говорим в превосходных степенях. Может поэтому меня в театр к себе и взяла. Скучает она по тебе. Скучает. Да иди же ты, дьявол тебя побери.
Он схватил меня за руку и подтащил к столику.
***
— Кэт, — хрипло произнёс я, — добрый день.
— Добрый день, Кира, — она подняла на меня свои прекрасные синие глаза. — Я предполагала, что ты появишься на бирже.
— Звёзды неожиданно сошлись.
— Всё ещё любишь поглядывать на звёздное небо? А я, как видишь, опустилась на землю. Что ты так смотришь на меня? Я сильно изменилась?
— Мог бы сказать, что ты стала ещё прекраснее, но это было бы похоже на пошлый текст из ходовой мелодрамы.
— И на том спасибо. Присядь, пожалуйста?
Присел.
— Вот тебе ручка.
— Зачем?
— Гоша, надеюсь, тебя обо всём проинформировал.
— Ничего не утаил.
— Пиши.
— Что писать, Кэт?
— Заявление. Прошу зачислить меня на работу в областной театр драмы имени… число, подпись... а теперь дай листок мне. — Она улыбнулась одной из своих самых очаровательных улыбок. — Я тоже должна его подписать… вот так. Теперь ты мой, Кира.
— Что?
— Мой новый лирический герой…