У судьбы ПО КРАЮ
Нельзя в упор смотреть
В мире нашем на две вещи-
На Солнце и на Смерть-
Последствия Зловещи!
Смотреть на Солнце может лишь Орёл
НА Смерть –никто из Бренных.
Я Дар такой не приобрёл
И знаний Сокровенных.
Но всё равно бросаю взор
Туда, куда не надо,
Хоть на мгновенье, но
порвстречу гибельного взгляда.
И потому всегда хожу
Я у Судьбы по Краю
И на запретную Черту
Не редко наступаю…
Пусть я погибну, но в Рывке
За грань черты Лобра и Зла,
Как самолёт в крутом пике,
Спалив часть нечестии до тла.
ШЕРШНИ С пчельником рядом в глубоком дупле
Рой огромный шершней размножался.
У пчёл нет страшнее врагов на земле
И наш дед всегда с ними сражался!
Мы, братья- Бориска, Володя и я
Тайно деду решили помочь
И как успокоилась на ночь семья-
Дупло разбомбили и бросились прочь.
Но словно вулканом дупло взорвалось
И жёлтой картечью ударило в нас-
В голый затылок и в шею пришлось
И точным прицелом меж глаз!
Мы с визгом и рёвом катались в траве
А шершни нещадно всё жалили нас-
По голым ногам по спине, голове
И чудом каким то, нас дедушка спас.
С неделю травою и мёдом лечил
Страшно пухшие наши тела.
Кипятком потом шершней залил
И смерть ядовитая нас обошла.
Навсегда я запомнил этих шершней
Их смертно безжалостных жал,
Но есть ведь подобный род средь людей,
Что на берег лезут и точат кинжал!
Песнь голода
Эту песнь я близко слышал.
На Урале раз юнцом
На каникулы, на лыжах
Ездил к матери с отцом.
Где они, в палатке с лета,
В развед -партии, в лесах
Зимовали. Я ж у деда –
В двадцати пяти верстах.
Возвращался уром ранним,
Спеша в дедовский уют.
И вдруг!...Волки на поляне
Песнь голода поют!
Я как раз на них и вышел --
Знать судьба так проверяла.
Кто вой волчий близко слышал,
Знает, кровь как застывала!
Вот была немая сцена!
Они смолкли, я застыл…
Вдруг метнулся к стогу сена-
Тот, кто рядом совсем был.
И по снежному откосу
На стог кошкой залезал.
Мне, тогда молокососу,
Словно кто-то помогал.
Отошли они немного,
Меж собою подрались,
Потом молча вокруг стога
В круг зловещий собрались…
Было серых их двенадцать
И еще один седой
Продолжал рычать, кидаться-
Весь взъерошенный, худой!
Молча с час они сидели.
И вдруг странный волк завыл,
А за ним и все запели…
К небу жуткий Плач поплыл!
О, как они просили Небо!
Дать ответ: - мне «быть не быть»,
Но запрет, видать, снят не был-
Перестали они выть.
Я не знаю какой мерой
Можно голод превозмочь?!
Но поднялся вожак серый-
В небо рявкнул, пошел прочь.
И за ним пошли понуро
Все ступая в его след.
Только волк с седою шкурой
Не услышал слово: «Нет».
Видно старый вожак бывший
Уж собою не владел.
Смертный голод, закон высший,
Диктовал! Он жить хотел!
Не за ним пошел, а к стогу
И, где снежная коса,
Нашел к жизни он дорогу…
Наши встретились глаза!
Отказали мои нервы,
Начал дико я орать.
Вдруг примчался вожак серый,
Стал его нещадно рвать!
Полетели только клочья,
В снег рябиной пала кровь.
Ждала молча, стая волчья-
Пока он повел их вновь.
Позади, скуля, хромая,
Волк, нарушивший запрет --
Пощадила меня стая,
А его, я понял, нет!
Я ревел, глядя со стога
В лес, куда ушла Беда.
Вдруг из леса голос строгий:
«Эй, пацан, слезай сюда!
Что, не слышал, волки выли?
Значит - думают напасть».
Кровь увидел: «Здесь уж были?!
Скорей мальчик, ко мне слазь!»
Был как с Неба Голос страшен.
Весь я сжался на стогу.
А это павловский чувашин-
Вёз в разведку к нам муку!
Я скатился, схватил лыжи,
В Кривлю к деду побежал.
Когда мой отец услышал Верхом тоже прискакал.
Я уж в школе куролесил-
Ликовал, что смерть минула.
Хотя был как будто весел-
Знал - в глаза мне заглянула!
И слегка предупредила,
Чтоб земную жизнь ценил
И что есть такая Сила,
Что повыше других сил…!
А потом пошли по следу
Из разведки мужики
И нашли, уже к обеду,
Лишь кровавые клоки.
Разорвала его стая!
Видно голод превозмог.
А ещё за что? Не знаю…
Может старый стал - оглох?
ЖУТКОЕ СЛОВО
Я знаю, кто может в единое Слово
Слить таску свою боль и печаль
И какая в том звуке основа
И в какую летит оно даль.
Это жуткое слово протяжное
Пришлось слышать мне самому
И Чувство в нем самое страшное-
Смертный голод названье Ему.
Испокон ходят разные толки,
Повторяясь из века вовек,
Что так просят голодные волки
Чтоб их жертвой стал сам человек.
Но на песнь голода смертную эту
Всегда ответ поступает: Не сметь!
И они, покоряясь запрету -
Находят другую добычу иль Смерть.
УРус-кискен*
Мы, как волки бежали в цепи,
Был уж близко спасительный лес,
Но настигли казахи в степи,
у них - вилы, у нас был обрез.
Эти дикие люди степные
Не знавали еще перемен,
Жили в юртах обиженно-злые
За рекою Урус-Кискен.
Я рванулся погоне навстречу,
Крикнул хлопцам: «Скорее все в лес!»
Был заряжен патроном с картечью
Одноствольный кулацкий обрез.
Метнул вилы седок, как копье,
Но я чудом успел, отклонился,
Уже падая, вскинул ружье,
Грохнул выстрел, и конь повалился!
Завизжали они, как зверье,
От второго я тоже отпрянул,
Но успел зарядить вновь ружье,
И в упор почти выстрел мой грянул.
То ли конь, толь казах завизжал.
Я не знаю, что было в итоге.
Брат вернулся, ко мне подбежал,
Обрез вырвал, поставил на ноги.
В Гайский лес забежали мы все,
Больше не было сзади погони.
Перепелки запели в овсе,
Вдали ржали подбитые кони.
Разбежались мы все по домам,
Никому ничего не сказали:
Не до сказов тогда было нам ¬
Нас полгода казахи искали.
* Официальное название реки
на карте Оренбургской области
в переводе «Русских резать
Оренбургская обл.пос.Гай 1954 г.
ЗлоВещий сон
Однажды на Камчатке
Я на посту стоял.
Всю ночь по плащ-палатке
Колючий дождь стучал.
И как то все неладно
И страшно было мне,
У дальнего артсклада
Прижался я к стене.
Камчатский родич кедра –
Кедрач стеной стоял,
Под шум дождя и ветра
Я вроде задремал.
Мне снилось утро раннее
И город весь чужой
Стою я на окраине,
И автомат со мной
От жажды умираю,
Так хочется мне пить,
Куда идти не знаю
И некого спросить.
Всё шахты, терриконы,
И вдруг увидел я –
Шел парень незнакомый,
С ним девушка моя.
Прошли и не заметили
Меня в рассветной мгле,
Любовь земную встретили
На грешной на земле.
Я слышал, как стал никнуть
Сердечный мой причал,
Хотел ее окликнуть,
Но голос не звучал…
Дыханием ритмическим
Сменился разговор,
Вдруг звуком металлическим
Сам щелкнул мой затвор.
Беда и смерть дохнули,
За страшный мой урон
С трассирующей пулей
Дослали в ствол патрон.
А там все шло к развязке,
К обычному концу..
Ее он после ласки
Ударил по лицу!
Чего-то не понравилось,
А может, жег мосты,
Ко мне она направилась
В слезах через кусты.
На миг в лесу пропала,
Потом возникла вновь
Дышать мне нечем стало,
В висках рванула кровь.
Движением заученным
Рванул к плечу приклад,
И очередью звучной
Хлестнул мой автомат!
Я видел – пули роем
Ударили в лицо,
Как череп был раздроблен
Безжалостным свинцом…
С сердечной страшной болью
Я это увидал,
Вдруг сам горячей кровью
Захлебываться стал.
Обрушилась со звоном
Кровавая волна,
И здесь с ужасным стоном
Очнулся я от сна.
В руках еще дымился
Послушный автомат.
Сигнал тревоги взвился,
Лицо разбил приклад.
Примчавшимся солдатам
Я в страхе говорил:
"Сейчас из автомата
Я девушку убил"
Меня с поста сменили,
Обшарили весь лес,
В тревоге обвинили
И взяли под арест.
Закрытый в "одиночку"
Ищу я все ответ:
Что ж было этой ночью,
В чем сна того секрет?
Но нет нигде ответа,
Намека даже нет,
И лишь у пистолета
На все готов ответ…
А небо озарила
Кровавая зоря
Все будто говорило,
Что этот сон не зря.
Плевал я на приметы,
Я ж парень холостой!
Вот так я встретил лето
В тот год полста шестой!
Камчатка, 1956 год, лето
Арест
Я сижу на губе полковой
Арестованный строгим арестом,
Только ветра камчатского вой
За решеткой над проклятым местом.
Серые стены, сырой потолок,
Дверь железом обита на славу,
А в двери по уставу волчок,
Впрочем, все здесь согласно уставу.
Этой камеры мрак и ее тишина
И что стены сошлися так тесно,
Здесь свободна лишь мысль одна,
Но и ей не хватает уж места.
Чтоб с ума мне совсем не сойти,
На стене, там где падает свет,
Я осколком стекла стал чертить
Мечты – девушки юной портрет.
Было ль то продолжением сна,
Или просто игра воображений,
Но как призрак рождалась она
Сочетанием света и тени…
Вот в глазах разлилась синева,
И губы чуть алыми стали,
И ко мне долетели слова,
Словно ветром они прошептали:
"Я сегодня совсем не твоя,
Только мысль твоя рядом витает,
Но судьба и твоя и моя
В этой жизни у нас совпадает
.
И я буду навеки с тобой…"
Затуманились грустью глаза,
И с ресницы по стенке сырой
Наяву покатилась слеза.
То ли в нервах сработал запал,
И взорвался непрошеный гнев,
То ли лишнего призрак сказал…
Я рванулся, как раненый лев!
По лицу я ударил в упор,
Только кровь на стене заалела,
И разбитые пальцы с тех пор
Вместе с сердцем болят то и дело.
Тёплый март 1953 г
Когда завыл весь отчий край,
Добавилась и наша драма:
«Дед арестован, приезжай!»
Пришла на базу телеграмма.
Мне в школу передали для отца.
Я с ней в тйгу к геологам помчался,
Взяв с базы Грома - жеребца,
Что из Уфы начальства дожидался.
Текли снега и плакал дождь…
Дорога словно слухи расползалась
И весть о том, что умер вождь-
Невероятною казалась.
Мой дед по матери, Григорий,
Об этом всенародном плаче
Сказал, как плюнул в МОРЕ: «Собаке – смерть собачья!».
А внук ту фразу ляпнул в школе
И факт огласку получил,
Там говорят - от страха, что ли,
Штаны директор намочил.
Сексоты сразу доложили
В район о сути этих дел.
Менты братишку допросили
И деда взяли в РАЙотдел…
Он был ведь брат «врага народа»,
Четырежды «Георгия» имел,
Был раскулачен, но от роду
Был независим, прям и смел.
И вот скачу я по дороге
Ночной тайгой - при мне Беда.
Медведи вышли из берлоги-
Их поднял Плач? Или вода?
Конь на откосе оскользнулся-
Беда не ходит ведь одна.
Со мной в обрыв перевернулся-
Зажали ногу стремена.
Но конь вскочил и, чуя волю,
Меня галопом поволок.
Я закричал от дикой боли,
Но к счастью сорвало сапог.
Лежал я долго на дороге,
Сознания теряя твердь…
Очнулся словно по тревоге –
Там впереди ревел медведь.
Я понял всё, что это значит!
Уполз скорее в глубь тайги.
Отсчет финальный мне был начат,
И вот, послышались шаги.
Надеялся, пройдет он мимо,
Вдруг вижу темный силуэт.
Меня учуял он незримо,
И повернул на свежий след.
Идет всё ближе-ближе
Из ножен вынул я кинжал!
Уже его дыханье я слышу…
И вдруг он жалобно заржал?
То был не зверь и не виденье-
Мой конь наяву, а не во сне.
Он сам, медведь ли, провиденье?
Его вернули вновь ко мне.
Лежал я навзничь у березы,
Где дать решил последний бой,
А он стирал губами слезы
И тихо звал меня с собой
Я кое-как в седло забрался,
К утру мы были в Кондузле.*
Конь отдохнул, отец собрался,
Вновь к ночи были мы в седле.
Всю ночь тайгою мы скакали
На помощь деду с пацаном.
Медведи лошадей пугали,
Но были ружья с жаканом.
Коней поставили на базу-
То на попутках, то пешком
В военкомат пошли мы сразу,
Где был знакомый военком.
Они на фронте Ленинградском
Горло вместе ломали врагу!
Он, как в бою- кругу солдатском
Сказал: «Умру, но помогу!»
Я не скажу, с кем водку пили,
Как потушили тот огонь,
Каким нам деда отпустили
И почему вернулся конь…
Кто по разведкам лет так сорок,
Скитался по горам и по лесам,
Тем каждый миг той жизни дорог-
Те знают цену Чудесам!
*Поляна в глухом горном районе Урала.
март1953 г.Макаро – Белорецская ТРП
ИСХОД
Ты помнишь, товарищ, тот вечер холодный,
Как к камчатским пришли берегам,
Как ночью тащились мы в полк по болотам,
И снег шел с дождем пополам.
За тяжкие годы - суровых солдатских
Нам много пришлось повидать
В ученьях, нарядах и пургах камчатских,
Что страшно порой вспоминать.
Там всякое было, но так иль иначе
Те трудные годы прошли,
И вот, покидаем мы бухту Авача –
Ворота Камчатской земли.
Хоть солнце старалось косыми лучами
Украсить угрюмый пейзаж,
Но скалы, вулканы вздымались над нами, Готовые на абордаж!
Мы в ночь уходили, грозя неудачей
Нас Тихий встречал океан,
И небо светилось над жерлом Авачи,
Дымился Корякский Вулкан.
На Кольский мы шли в Заполярье,
Где так же в суровом краю,
Закончим м мы службу и на Урале
Вновь в Жизнь дорогу проложим свою!
Запомни, товарищ, ты край тот суровый
И службы солдатские дни
И в будущей жизни, совсем уже новой,
Меня невзначай вспомяни.
Взрыв
На Тупиковом пути
То в Свердловске у нас было
Предрассветным октябрем,
Где от взрыва страшной силы
Содрогнулось все кругом!
Окна вышибло все разом,
Дверь сорвало с косяками
Помутился детский разум,
Уходил пол под ногами…
В диком ужасе и боли
Оборвался крик детей,
То трехмесячная Оля,
Пятилетний внук Сергей.
А ведь это в километрах
Четырех или пяти,
Там где Смерть созрела в недрах
Тупикового пути.
В эпицентре ж в Сортировке
Страшно было посмотреть-
Из огромнейшей воронки
Всё ещё дышала Смерть…
Лужи крови на каменьях,
Как осенние цветы,
Поселилось в наших семьях
Много горя и беды…
Так зачем нам те порядки
И такой преступный Строй,
Где от собственной взрывчатки
Гибнут тысячи порой!?
Где болтун и прощелыга
Вновь над нами воцарил
А под новой формой Ига
Людям жить уж нету сил.
Сколько ж надо Арзамасов-
Маяков и Черных Былей нам?*
Жить под тяжестью приказов,
Оккупировать Афган?!
Кто за это всё ответит,
За позор , за кровь Детей?
Но, багрово Небо светит…
Это зреет Гнев людей!
4 октября 1988г.
*Атомные взрывы на этих объектах
Удральцы
Пришлось и мне невольно
Покинуть край родной,
Живу теперь привольно,
Проблемы никакой.
Приличная квартира,
Солидный институт,
Но вот в душе нет мира
И горестно мне тут
Чего мне не хватало
И что я здесь найду?...
Друзей вокруг не стало,
С кем разделить Беду.
Еще часы наверное
Покоя не дают.
Они, Уралу верные,
По-прежнему идут.
Как из багажа достали,
То слезы на глаза -
Они нам показали
Различье в два часа.
Гляжу в окно обычно я
На станцию всегда,
Где на восток столичные
Уходят поезда…
Гляжу на фото внука,
На снимки сыновей,
В душе такая мука -
Не справиться мне с ней.
Ложусь, приняв снотворное,
В роскошную кровать,
Но думы непокорные
Все не дают мне спать.
И лишь жена – разлучница
Все ноченьки храпит.
Боюсь, вдруг что-то случится -
За сыновей душа болит.
Александров, ВНИИСИМС, 1986 г.
Назидание младшему сыну
Хоронили вчера парня –
Друга сына моего.
Зря Омоновская псарня
Укокошила его.
Две обоймы расстреляли,
Пять из них смертельных жал
В него, видимо, вогнали,
Когда он уже лежал.
Сердце пробито навылет,
Печень, легкие, вся грудь…
Кровь от ужаса застынет,
Кто увидит эту жуть.
На глазах у сына слезы –
Он в тот вечер был ведь с ним.
Не скажу пустой угрозы,
Поделюсь быльём своим.
Шли мы с другом с реки Белой
И зашли на полигон,
Замахнулся слишком смелый
На меня один мильтон,
Но я встречным сбил мильтона
И бежал из-под огня,
В пять стволов зверье в погонах
Било залпами в меня.
Пули жалобно так пели
По кустам и у виска,
Как в кино от них летели
Вверх фонтанчики песка.
За себя я не боялся,
Знал – в меня не попадут.
Лишь бы друг мой не попался.
Вот тогда и мне капут!
Ведь стрелком я был природным,
Много в армии стрелял –
Был наводчиком, был взводным
И под пулями петлял…
Третий раз в меня стреляли.
На Камчатке в первый раз-
В самоволке забирали,
Лейтенант ударил в глаз.
Но от встречного удара
Полетел в кювет патруль,
Грохнул зря он из "макара"
Мне вдогонку восемь пуль.
Он стрелял, а пули пели
Мне смертельный приговор.
Думал я – "На самом деле,
Коль убъет – какой позор!"
Обошлось все в лучшем виде,
Как тогда и в этот раз,
Словно сверху кто-то видел
И меня зачем-то спас…
В Орске пять головорезов
Меня вздумали убить,
В упор били из обреза,
Ствол успел я отклонить.
Уложил их всех в больницу,
Троим руки поломал.
Две недели взвод милиции
Меня в городе искал.
Застрелили б, как собаку, –
В КПЗ друг слышал сам.
Хоть не я затеял драку
Был бы повод этим псам.
А спасла меня тельняшка
И мой краповый берет,
Красноперая дворняжка
Тогда ложный взяла след.
Все десантника искала
Иль боксера-морячка.
Года два молва гадала,
Кто так врезал дурачкам?!
Но со мной особый случай,
Не гляди ты на меня –
Я всю жизнь ведь был везучий,
Ты мне в этом не ровня!
Я прошел ведь всю шарашку,
А ты папенькин сынок.
Вспоминай почаще Пашку.
Ты ведь рядом лечь бы мог.
Предупреждение
Ревела буря снежная степная,
В кромешной тьме, через пургу
Я двадцать километров, дедушку спасая,
Нёс на рюкзаке, на собственном горбу.
А он молил «Брось, оставь меня в сугробах,
Ведь ты со мною, знаешь, не дойдешь.
Мы здесь с тобою зря погибнем оба,
Зачем из-за меня на смерть идешь.»
В разведпартии у нас полгода он гостил,
Один в бараке днем он тосковал до слез
И потому меня так жалобно просил,
Чтоб в экспедицию его к дочери отвёз.
Но штормовое Оренбургжье объявило-
Страшна пурга морозная в степи зимой
В институт на сессию мне надо было
И не смотря на риск, я взял его с собой.
На арттягоче добрались на вокзал,
И поездом до Орска докатили,
Но там коварный случай отказал-
В Гай автобусные рейсы запретили.
Таких там человек пятнадцать собралось,
Автобус левый наняли, случайный,
Но на полпути вдруг небо прорвалось-
Ударил шторм и был исход печальный…
Пешком идти решили плотною толпой.
Упала ночь и встречная метель слепила,
Но чемодан, рюкзак и дедушка со мной
Калека-инвалид, ему под восемьдесят было.
И вот мы стали с дедом отставать
«Брось деда !» - мне из толпы кричали
-Зачем тебе с ним надо погибать
Свою семью навек обречь печали.»
Под руку деда я по снегу тащил
Он падал, поднимался, утопал в снегу.
Мужчину молодого помочь я попросил,
Но вскоре он сказал – « Я больше не могу,
А ты людей, меня послушай, деда!
Себе, своей семье не будь ты враг.
Он прожил жизнь, а ты уйдёшь без следа.»
И бросив нас, исчез в зловещий мрак.
Но мысль такая и на миг не посетила. На рюкзак усадил я деда на горбу
Пришла ко мне неведомая сила
И снова с ним пошёл я на пургу.
И пять часов я в безнадежной обстановке
Сквозь холод, мрак и снежный смерч,
Как зомби шел без отдыха и остановки,
А рядом бесновалась, хохотала сама смерть.
Но вот огни мелькнули городские-
Пригрезилось мне будто как во сне
И голоса услышал я людские
И женщины вдруг бросились ко мне.
Они все плакали, молились, удивлялись,
Как с такою ношею дойти я смог
Милицию, спасателей позвать пытались,
Но шептались –«Спас вас только Бог!»
Как снял, поставил деда я на ноги,
Он сокрушенно, тихо задал мне вопрос
- « А что , чемодан мой бросил на дороге?»
Но чемодан, рюкзак я тоже все донес!
Ведь хорошо мы все тоже знали
И я среди ночного ада не забыл -
В нем четыре боевых креста лежали
Дед Полным Кавалером Георгиевским был.
В квартиры в двери многие стучал,
Но никто пускать нас с дедом не хотел,
Потом котельную в ночи я отыскал
И в кочегарке её деда отогрел.
Но километров пять еще ночного ада
Через смертельную стихии пасть
Пройти ещё нам с дедом было надо,
Чтоб в экспедицию в дом к матери попасть.
Но бульдозер у спасателей я выдираю
И с его прожектором от столба к столбу
Как по судьбе - по самому по краю
В экспедицию пришли к родителям в избу.
Мать отец мои братишки и сестра
Даже испугались и очень удивились,
Когда мы с дедом впять часов ура
Словно призраки из мрака появились!
Ни капли домысла в истории сей жуткой,
Но до и после я не раз бывал награни бытия-
Толь Судьбы улыбкой или злою её шуткой,
Но об этом ведает лишь высший судия…
Теплый март 1953 г
Когда завыл весь отчий край,
Добавилась и наша драма:
«Дед арестован, приезжай!»
Пришла на базу телеграмма.
Мне в школу передали для отца.
Я с ней в тйгу к геологам помчался,
Взяв с базы Грома - жеребца,
Что из Уфы начальства дожидался.
Текли снега и плакал дождь…
Дорога словно слухи расползалась
И весть о том, что умер вождь-
Невероятною казалась.
Мой дед по матери, Григорий,
Об этом всенародном плаче
Сказал, как плюнул в МОРЕ:
«Собаке – смерть собачья!».
А внук ту фразу ляпнул в школе
И факт огласку получил,
Там говорят - от страха, что ли,
Штаны директор намочил.
Сексоты сразу доложили
В район о сути этих дел.
Менты братишку допросили
И деда взяли в РАЙотдел…
Он был ведь брат «врага народа»,
Четырежды «Георгия» имел,
Был раскулачен, но от роду
Был независим, прям и смел.
И вот скачу я по дороге
Ночной тайгой - при мне Беда.
Медведи вышли из берлоги-
Их поднял Плач? Или вода?
Конь на откосе оскользнулся-
Беда не ходит ведь одна.
Со мной в обрыв перевернулся-
Зажали ногу стремена.
Но конь вскочил и, чуя волю,
Меня галопом поволок.
Я закричал от дикой боли,
Но к счастью сорвало сапог.
Лежал я долго на дороге,
Сознания теряя твердь…
Очнулся словно по тревоге –
Там впереди ревел медведь.
Я понял всё, что это значит!
Уполз скорее в глубь тайги.
Отсчет финальный мне был начат,
И вот, послышались шаги.
Надеялся, пройдет он мимо,
Вдруг вижу темный силуэт.
Меня учуял он незримо,
И повернул на свежий след.
Идет всё ближе-ближе
Из ножен вынул я кинжал!
Уже его дыханье я слышу…
И вдруг он жалобно заржал?
То был не зверь и не виденье-
Мой конь наяву, а не во сне.
Он сам, медведь ли, провиденье?
Его вернули вновь ко мне.
Лежал я навзничь у березы,
Где дать решил последний бой,
А он стирал губами слезы
И тихо звал меня с собой
Я кое-как в седло забрался,
К утру мы были в Кондузле.*
Конь отдохнул, отец собрался,
Вновь к ночи были мы в седле.
Всю ночь тайгою мы скакали
На помощь деду с пацаном.
Медведи лошадей пугали,
Но были ружья с жаканом.
Коней поставили на базу-
То на попутках, то пешком
В военкомат пошли мы сразу,
Где был знакомый военком.
Они на фронте Ленинградском
Горло вместе ломали врагу!
Он, как в бою- кругу солдатском
Сказал: «Умру, но помогу!»
Я не скажу, с кем водку пили,
Как потушили тот огонь,
Каким нам деда отпустили
И почему вернулся конь…
Кто по разведкам лет так сорок,
Скитался по горам и по лесам,
Тем каждый миг той жизни дорог-
Те знают цену Чудесам!
*Поляна в глухом горном районе Урала.
ГНЕВ СТИХИИ
От жажды степь вся погибала.
Мы шахтой обезводили ее –
Еще шурфы, карьеры и отвалы
Степное выпили питье.
А солнце зной лишь излучало,
Все говорило: «Умирай!»
Вдруг небо грозно заворчало
И почернел восточный край
.
В испуге смерчи закружились
И тучи с Признаком Беды
Мгновенно как-то появились
Над всем, что жаждало Воды.
И вдруг разряд – как русло речки
Обрушил небо всё на нас.
Столбы электролинии, как свечки,
Штук десять загорелись враз!
И град, как пушечной картечью,
Ударил по машинам и земле.
И летний день, как зимний вечер,
Померк в какой-то сизой мгле.
И степь смертельно белой стала
Под слоем ледяной тоски.
Бичами молнии хлестало
Зачем-то небо здешние пески!
Всю ночь Стихия бушевала:
Гроза и смерчи, ливень, град,
От холода и страха всё дрожало,
Братва отпетая крестилась невпопад
А утром солнышко светило
И в небе синем пташки пели,
Но все шурфы, карьеры затопило
И трансформаторы сгорели.
Но шахту все же отстояли-
Резервный генератор запустили.
Шальную воду всюду откачали
И вновь к проходке приступили.
Степь вскоре не узнать нам было-
Тюльпаны дикие повторно зацвели
С усмешкой солнышко светило
И белым морем волновались ковыли.
И мы почти забыли про стихию,
Вновь степь кромсали вдоль и поперек.
Так забывал всегда свои грехи Я,
Но этот случай в памяти сберег.
Гимн Авралам
Одиннадцать точек у нас болевых
И все, к сожаленью, не рядом.
Одиннадцать партий у нас полевых,
А в них – двадцать восемь отрядов.
Шестую неделю мечусь по долам,
Порвав кабинетные цепи –
По Среднеуральским лесам и горам,
Затем в Оренбургские степи.
Там нету отвода, здесь нет взрывника,
Некомплект бурового снаряда.
Там стан геофизиков смыла река
И запил начальник отряда…
В степях Оренбургских жара как в печи,
А север все пургою всё свищет.
И дрогнут и мокнут в палатках бичи,
Кто счастья в сезон с нами ищет
Мой новый УАЗик вставал, закипал
В жаре ли, в болотной грязище.
Мой новый водитель в пути засыпал-
Мы в ночь пробегали с пол тыщи!
Чтоб утром к другому отряду поспеть
Согласно проклятому графику-
Проходку поставить, ТБ посмотреть,
Запчасти доставить к их РАФику
Вдруг стал затихать сумашедший аврал –
Гроза полевого сезона –
Наш каждый геолог свой азимут брал
И шел в кварценосные зоны
.
Полезли объемы, вновь план на плаву–
Ты знаешь, что это такое!
Я в дивном местечке упал на траву,
А небо гляжу – Голубое!!!
А рядом какой-то волшебный цветок
И ели кивают макушкой.
Беззаботно резвится Душа-мотылек
Но хрипло уж стонет кукушка.
Проехал-промчался я мимо Весны,
Как Лето пришло, не заметил.
Уже и не снились цветные мне сны.
Сплошная Погоня да Ветер!
Уснул-утонул я и вроде не жил-
Земля стала мягче перины.
Вдруг кто-то мне руку на грудь положил,
А это – студентка Марина:
Вставай-ка наш главный – отведай ухи
Лесного тройного навара.
Вы нам прочитаете Ваши стихи,
А я Вам спою под гитару.
А, может, и вмажем мы с Вами слегка
В бессмертную память Авралам.
У Вас, говорят, очень крепка рука?
Зачем же терять время даром?!»
Конечно, я вмазал ту ночь без потерь
В успех полевого сезона.
Вспоминаю я эти авралы теперь,
Как будто пью запах Озона!
А здесь, в институте, по мне – суета,
Всё кажется время теряю я даром.
В научных же спорах идея не та -
Невольно взгрустнёшь по Авралам…
Малахит
Шурфы мы проходили на Гумешках,
Овеянных легендою Бажовской,
Но малахит встречали только в крошках,
Как были под контролем чьим то жестким.
Три километра под землею отмахали,
Но вся работа оказалась бесполезной-
Девять шахт старинных повстречали,
Их крепь казалась, как железной.
По устоявшейся у нас традиции
Дежурило начальство в выходной.
На майские дежурил я по экспедиции
И без водителя поехал в Полевской.
Бригада горняков на базе вся гуляла,
Один уехал на участок я с утра.
Погода майская прекрасная стояла,
Задумавшись, присел я у шурфа.
Вдруг голос за спиною чей-то странный,
« Зачем здесь в одиночестве сидишь?
Сердечные заныли что ли раны?
Когда копать у нас здесь прекратишь?!»
Я резко встал, в испуге обернулся,
Как будто женщина была передо мной,
Но в изумлении невольно содрогнулся,
Ни я, никто не видели такой?!
Глаза большие, цвета изумруда
Сканировали мысли; в чувства проникали
И в продолженье подлинного чуда-
Моею волей явно управляли!
И дивный лик, что оникс благодарный,
Коралловые губы четки и строги.
Вдруг ожил образ сказочный народный,
Но неземной была холодной-
Ладонь изящной, как хрусталь руки…
« Ну что смутился, главный, вспоминай-ка
Свои грехи и прошлые дела.
Да, это я, та Горная Хозяйка,
Что девушку из штольни в Гору увела.
Заканчивайте безобразие здесь это
И не возвращайтесь снова вы сюда.
Даю последнее вам лето-
Случится с вами иначе беда.
А малахит ищите в другом месте
В отвале под Тагилом- забирайте весь.
А мы пойдём сейчас с тобой к невесте-
Она со мною, рядом здесь!
Ну что, Герой, без Страха и Упрёка,
Вдруг побледнел и руки задрожали?
Выходит над тобою зря была опёка
И в наказание тебя мне возражали?
Обвал на шахте Медной- помнишь на Джусе
И в штольне под Горой Хрустальной.
Трагедии на шахтах изумрудных все,
На Аметистовой, в шурфе участка Дальний?
А затопление на шахте Морион
И смерть механика на шахте в Южном,
Когда противовесом был раздавлен он,
В усердии рискованном ненужном?
А сотня тех шурфов, в которых побывал?
Обрывы прицепных, канатов и бадей,
Но до сих пор ведь ты не осознал,
Кому обязан был удачею своей»
И крепко взял меня за руку
Ладонью твёрдой, ледяной,
Призрев всю нашу горную науку,
Вдруг опустилась шурф со мной…
Штрек полевой какой-то закрещенный,
За шахтой древней мы нашли
И в дивный грот сиянием освещенный,
Путём каким то с ней пришли.
Там было всё из малахита-
Подошва, стены, кровля- свод,
Сиянием изумрудным все залито!
И дальше вёл какой-то ход…
Когда прошли- я замер в изумлении!
Там дивный каменный цвёл сад
И девушку увидел в отдаление-
Узнал её и бросился назад.
Но предо мной скала сомкнулась.
Холодный камень руки обжигал.
Душа как будто с телом разминулась
И я на камни острые упал.
Шаги услышал, вроде Командора…
Вся жизнь моя мелькнула разом,
Потом свечение большого коридора
И небо дивное в алмазах!
Меня нашли ребята у «Змеиной Горки»,
Где я давно без памяти лежал,
Но чей-то взор таинственный и зоркий
Меня на грани жизненной держал.
Мы в Полевском проходку прекратили
И под Тагил на рудный перешли отвал,
Но малахита мало также находили-
Он перед нами словно исчезал…
Я был не трус, забоя не боялся,
Но горный свод стал слушать над собой.
Хотя горам и предан я остался,
Но все ж наверх был приглашён Судьбой…
И не люблю с тех пор я камень дикий,
А к малахиту отношусь я как к Огню-
Такой же он жестокий и Великий
И шкатулки больше в доме не храню…
Раздал я всё любителям-всёзнайкам,
Но что-то сделать главного не смог
И потому всё снится Горная Хозяйка,
Подземный Сад и Каменный Цветок…
И девушка знакомая до боли,
Что в юности невестой назову,
Ко мне приходит по неволи
С Хозяйкой Гор как будто наяву .
ВОЛКИ
В декабре с женой с сынами
Ездил в Гай на юбилей.
Был в поездке случай с нами –
Не сгубил чуть сыновей!
Было младшему полгода,
А другому десять лет.
Гнев обрушила погода –
Снег затмил весь белый свет!
Назад летними путями
Возвращались мы домой-
С оренбургскими степями
Плохи шуточки зимой!
За рулем автобус ПАЗА,
Я сам, главный инженер,
Давши газа до отказа
Показать решил пример.
Что нисколько не боюсь я,
Ни степей и ни пурги.
Захочу – везде пробьюсь я
Всем прогнозам вопреки.
Но меж Степной и Ириклинским
Прочно сели мы в снегу.
За подмогой в путь неблизкий
С младшим я пошел в пургу.
Часов шесть мы буксовали,
Там не ездят среди зим.
Как в ловушку мы попали,
На исходе был бензин.
Сделал сверток я из шубы,
На грудь сына привязал,
Проверяя его губы,
В степь ночную зашагал.
И с пути, конечно, сбился,
Брел, чертей всех проклиная.
Вдруг бурьян зашевелился-
Окружила волчья стая!
Где-то сделал я оплошку-
Закружил, запутал бес
И забрел я, видно в лежку –
Прямо в зубы к ним залез!
В логу, в зарослях бурьяна,
Где не так гудит метель,
Укрываясь от бурана,
Спала серая артель.
В снег упал я на колени,
Оглянулся я вокруг…
Штук двенадцать серых теней
Вокруг нас замкнули круг!
Вот уж тут я содрогнулся,
Но под свой звериный крик
На живую цепь рванулся,
Как на приступ, напрямик!
И трусливый круг раздался,
Меня выпустил с мальцом,
Но за нами в след подался,
Окружив полукольцом!
Не сравнить с любым рекордом,
Как по снегу я летел,
Окружённый как эскортом
Из подковы серых тел!
Но не долго продолжалась
Гонка с лидерством моим.
Вновь подкова почти сжалась
Серым обручем живым!
Запросил я тут пощаду-
Небу страшный дал обет
И мгновенно, как в награду,
В облаках увидел свет!
Шар крутнулся, словно глобус,
И в мерцающем огне
Я увидел наш автобус…
Жена бросилась ко мне!
Это старший мой сынишка
Из копны зажег костер.
Нет! Не хлопнула та крышка,
Словно руку кто простер…
И опять какой-то фокус
С нами вдруг произошел:
Сел за руль, рванул автобус
И по снегу он пошел!
Кому это не знакомо,
Пусть не верит тот в судьбу!
Через час мы были дома
И вошли в свою избу.
Сутки рейс тот продолжался,
Но был странный факт один-
Сухим в свертке оказался
И не пикнул младший сын!
Горький тост
Трагедий много видел я…
Одна жжёт душу до сих пор,
Когда Инякин из ружья
Убил жену в упор.
Дуплетом ей из двух стволов
В грудь дробью засадил.
Такой дуплет бы и волов
Двоих на месте уложил!
Но факт иной был налицо-
Маринка из дому ушла,
К соседям села на крыльцо
И молча кровью изошла.
Ко мне сынишка прибежал,
"Там тетенька лежит!"
Я выскочил и увидал,
Как по крылечку кровь бежит.
А день был зимний, выходной,
Машину через час нашли
И по степи в пурге сплошной
На Шильду-станцию свезли.
Из дома вызвали врача,
Но что он сделать мог?!
Сказал он, тяжко помолчав,
"Я к сожалению не Бог…
Такого видеть не пришлось,
И как она еще жива?
Пробиты легкие насквозь
И крови в ней едва."
Дохнули гневом Небеса –
Пурга разбушевалась…
К райцентру два еще часа
Машина пробивалась.
И там все удивились вновь!
Удачно операция прошла,
Но нужной группы кончилась вдруг кровь,
И тихо так, Маринка отошла.
А Сашке дали восемь лет.
Осталось двое маленьких детей,
Но оказалось, родственников-то нет
И жили только милостью людей.
В Речном есть брошенный погост,
Где спряталась беда.
С тех пор пью я молча Горький тост
Под Новый год всегда.
И так живу я много лет
С неведомой виной,
Хотя ко мне претензий нет-
Не чокайтесь со мной…
Этотслучайпроизошелвпартии№2 Степная ГРЭ, вОренбургской области.
Коррида
Шли к реке с женой с сынами
Вдруг раздался хриплый рык-
Видим, гонится за нами
По степи огромный бык.
Он летел подобно взрыву
Пыль вздымалась в облака
И мы бросились к обрыву
Где текла Суюндук – река.
Но различной была скорость,
Я ж с ребенком на руках,
А его толкала ярость-
Смерть сидела на рогах.
Вот ударил рев по спинам –
Не успела к нам река…
Перебросив к жене сына
Я рванулся на рога!
И огромный зверь опешил!
Бой не выдержал в упор.
Я опять судьбу потешил,
Как какой тореадор.
Но страшней и скоротечней
Был корриды этой бой.
Как отец для жизни вечной,
Я пожертвовал собой…
Башку к низу и всем грузом,
В землю рог его воткнул
И он с ходу кверху пузом,
Сам себя перевернул.
Кто не видел, не поверят
В поразительный финал,
Как поверженного зверя
По степи потом я гнал!
Он ревел, бежал по полю
Продолжая озираться-
Знать сломал я зверю волю-
Говорят, не стал бодаться.
Предложил бы я испанцам
С быком честный вести бой,
Вместо красочного танца
Слегка жертвовать собой.
Мой то бык ведь был покруче –
Весил он не меньше тонны.
От той ярости могучей
Матадор сбежал бы конный!
Я б хотел другие драки,
Чтоб руками за рога
Без мулеты и без шпаги
Матадор валял быка.
Я то знаю это можно,
Когда силой наделён.
Завалить быка не сложно
Если ловок и силен.…
Был у деда бык домашний
И хочу теперь признаться
В глупой шутке бесшабашной
Я учил его бодаться.
Но бык вырос- мне шестнадцать,
Почти взрослым мужиком
Продолжал я все сражаться
С этим дедовским быком.
Но уже бросался в злобе
Бык трехлетний на меня,
Чтобы всё в моей утробе
пропороть средь бела дня!
Но я тоже был не промах
И от схватки не бежал,
А в движениях знакомых
Я его опережал.
Башку к низу, резко вправо
И руками за рога,
Без последствий всех кровавых
Я заваливал быка!
Это все и пригодилось-
Спас жену и сыновей.
Эта схватка не приснилась,
Будем помнить мы о ней!
Помнит сын все это старший
И жена не даст соврать,
Те мгновения схватки страшной
Будут век в глазах стоять!
Вернуть поцелуй
Один я ехал в ночь глухую
И средь вагонной пустоты
Вдруг встретил женщину младую,
Ну, небывалой красоты!!
Она с дождя холодного и мрака
Вошла с большими сумками в руках,
Была бледна и волны страха
В огромных прятались глазах.
Их не могли скрыть длинные ресницы
И брови крыла ворона темней.
Она пришла, как поздняя зарница-
В вагоне стало, вроде бы, светлей.
Я из Москвы до дому добирался,
Меня там ждали дети и жена.
Я молча угадать старался,
Куда же едет в заполночь она?
И я, такой обычно говорливый,
На этот раз как будто онемел
И с одинокой женщиной красивой
Я два часа заговорить не смел.
Сидела с отрешенным взглядом,
Лицо закрывши бледною рукой,
Но перед самым Сергиев-Посадом
Из глаз вдруг слезы хлынули рекой.
Она рыдала громко, безутешно,
Растеряно склонился я над ней,
Пытался успокоить – безуспешно.
В рыданьях содрогалась все сильней…
Когда она вдруг плакать перестала,
Сказала мне, что жить невмоготу,
Обняв меня, в уста поцеловала
И, бросив сумки, вышла в темноту...
Потом узнал, у станции Арсаки
Нашли младую женщину в петле.
Она повесилась в заброшенном бараке.
Ну, кто не дал пожить ей на земле?!
С тех пор как крест к губам прижатый,
Холодный поцелуй на них застыл.
Живу я словно в чем-то виноватый
И белый свет становится не мил.
Но вот недавно часто стало сниться:
Из световых каких-то цветных струй
Ко мне является та бедная девица
И просит жалобно вернуть ей поцелуй.
Её обнять мне хочется смертельно…
И мне становится уже невмоготу,
Но белокурая приходит параллельно
И прогоняет Эту в пустоту.
А мне так жаль прекрасную бедняжку,
Но слышу светлой девушки ответ:
«Жить на земле ей было очень тяжко,
Но здесь теперь вообще ей места нет.
А вот тебя еще предупреждаю,
Навстречу гибели своей ты не беги,
И хоть тебя надежно охраняю,
Но ты и сам себя побереги!»
ЛИХОМАНИЯ
В карьер падали в УАЗе
Мы с уступа на уступ,
Сорвались на полном газе,
Поворот был очень крут!
Восемь раз перевернулись,
Пока пали на забой.
Дуги мимо все воткнулись,
Не задели нас собой...
Мы на крышу приземлились,
Двери вышиб я ногой.
Все колеса отвалились,
Но я с хлопцами живой!!
Я в авариях раз восемь
В пути, в шахтах побывал,
Но работать там не бросил-
Лихоманией страдал.
Полагал, что мимо смерти,
Я на скорости прорвусь
И уверен, мне поверьте,
Так прорвется наша Русь!
Испытания
«Подъезжаяпод Ижоры,
Я взглянул на небеса,
И я вспомнил Ваши взоры,
Ваши синие глаза»
Пушкин А.С.
Нет, я не был на Ижорах,
И не думал, не гадал,
Что увижу те же взоры,
Что наш гений описал.
Эти брови, эти глазки,
Макияж из серебра.
Ты явилась, как из сказки,
К нам в начале января.
От Ижорского завода
Автоклавы испытать,
И подчеркивала мода,
Красоту твою и стать.
Комбинезон расшитый, синий
Стан твой гибкий обнимал
И к безумству женских линий
Прикоснуться предлагал.
Даже в легком заиканье
Шарм я дивный отмечал,
Ум в глубоком пониманье
Высших жизненных начал.
Сверх высокое давленье
Сосуд выдержал у нас,
Но от тайного общенья
Бедный разум мой угас.
И в пургу по бездорожью
В наш пошли пансионат.
Честь мужская мне дороже,
Разве в том я виноват,
Что одна в пустынном здании
Ты боялась ночевать.
Потеряв совсем сознание,
Я остался охранять.
То безумство женских линий,
Что сразили наповал,
Что расшитый темно-синий
Комбинезон уж не скрывал.
«Золотая моя осень»
Уже знала листопад,
Ну, а ты-то в двадцать восемь –
Ниагарский водопад!
По красе своей и страсти,
Что свергалась с высоты,
Всех чарующей нас власти
Буйной женской красоты.
Всю неделю словно пьяный
Я планерки проводил,
А потом с тобой, Татьяна,
Испытанья проходил.
Все три тысячи давления
Вынес пушечный металл,*
Ты сказала в заключении,
Что и я не подкачал.
Не подвел я Института,
Славной марки ВНИИСИМС,
Уж не знаю и откуда
Наши прочности взялись.
Ты уехала, и вскоре
Мне открытку прислала,
Испытания в Ижоре
Продолжать меня звала.
Но я не был на Ижоре,
Те не видел небеса,
Но я помню твои взоры,
Твои синие глаза.
Не был я и на Босфоре!
*Автоклавы для синтеза кристаллов пьезокварцабылиизготовлены на Ижорском заводе из спец.металла для пушечных стволов.
.Испытывались под давлением 3тс.атм.
в течении 48 часов.
Водоворот
На стрессах и на нервах я живу,
На первых и последних электричках
Мечусь домой в матушку Москву!
Я как в атаку из окопа и на бровку
Всегда бросаюсь первым под разрыв!
Лечу-качу опять в командировку
Где плану назревает срыв.
И нет в делах покоя мне и мира
Грядой проблемы разные встают
И как дамоклов меч московская квартира,
Которую так долго не дают.
А миллион что нужен за прописку
И за гараж, за мебель, телефон
И нет конца такому списку
И всё длинней и круче встаёт он.
Ещё ловлю коммерции удачу
Хотя в высоком чине уж пашу
По выходным сам строю сыну дачу
А по ночам стихи пишу.
Когда меня, как пьяная любовница
Измотанного в усмерть мужика
Терзает до утра жестокая бессоица,
Но я живу, я жив еще пока.
Я должен написать еще картину
Закончить фильм издать свои стихи,
В Москве купить квартиру сыну
И замолить все старые грехи…
И я смогу, я все сумею!
И даже многое успел
Сынов и внуков 4-х имею,
В делах решителен и смел.
Только жаль, что покидают силы -
В своей упряжке скоро упаду.
В лицо дохнуло сумраком могилы,
И хохот слышу. Кажется в аду…
Но пусть не радуются черти
Я знаю – там не пропаду!
Уж вы, лукавые поверьте –
Себе и вам работу я найду
Я не из тех, что в страхе ждет расправы,
Навстречу схваткам первый я иду.
Я был и буду всегда правый
И здесь и там, тем более в аду.
Спасение
Храню я шомпол к наградному пистолету,
Которым сам Корнилов деда награждал,
За свое спасение награду эту
И четвертый крест Георгиевский вручал.
И позолоченной трубой еще подзорной
И библию от «Ветхого Завета» подарил,
Что спас его от плена и судьбы позорной
И на два года жизнь его продлил.
С пулеметной штурмовою полуротой
Отступление дивизии он прикрывал
И обречённый той великою заботой-
В окружение неизбежное попал…
Пытались вырваться через лощину,
Но с двух сторон огнем ударил враг
И потеряв состав почти наполовину,
Отступили вновь в помещичий фольварк.
Помнит дед, как пули рядом пели
Справа слева по кустам и у виска
И как у ног его от них летели
Вверх фонтанчики песка.
Как упал, бежавший рядом -
Первый взводный Коля Весельчак,
И как свинцовым сбит был градом
Пал Филиппов – дедовский земляк.
И за стенами каменной усадьбы,
В окружении вражьего кольца,
Чтоб дороже жизнь продать бы-
Стоять решили насмерть - до конца!
Вдруг видим - мчится всадник по лощине,
Молнией в руке его клинок сверкал
И неуязвимый в огненной лавине,
Влетел к нам сам Корнилов-генерал.
«Вы, что решили, Братцы, умереть?
А с кем я буду дальше воевать?!
За мной, Ура! Швабам – смерть!
Всем в круговую по врагу стрелять!»
За ним рванулись все мы под «У-Ра!»,
Строча из пулеметов все, кто мог
Корнилов и сам Бог Солнца Ра
Нам из окружения вырваться помог!?
«Оставь один в засаде пулемет»
Мне на скаку Корнилов приказал:
«К вам помощь скоро подойдет»
И сам карьером к фронту поскакал.
Но саженей, наверное, за двести,
Вдруг словно бомба взорвалась:
Они с конем перевернулись вместе-
И тучей пыль над ними поднялась…
Когда к ним подбежали - конь убит.
Корнилов ранен без сознания-
Из раны по мундиру кровь струит,
За что, за что такое наказание?!
Со всех оставшихся сил, к своим
Мы на плечах с Корниловым бежали,
Но решили немцы взять его живым
И не стреляя в нас - уж окружали.
И вот сошлись мы в рукопашной-
Штыками, отбиваясь и прикладом
И в этой смертной схватке страшной
Смерть бесновалась снова рядом.
Но вдруг лавина воплей раздалась -
И со свистом - гиганьем из-за увала
Казачья сотня с пиками неслась,
Для спасенья нас и генерала.
С налета немцев всех перекололи,
А двое, генерала подхватили
И быстро ускакали через поле-
Другие нас к своим сопроводили.
Троих потом Корнилов пригласил,
Чтоб награждению нас представить,
Подарками, крестами наградил
И фотографию сделали на память.
Ей в году грядущим будет уже Век -
Сто лет она нам Память воскрешает!
И как святой, – мне близкий человек,
Дед мой путь по жизни освещает!
А Корнилова Смерть всё – таки достала,
Снарядом красным в восемнадцатом году
И спасителя России вероятного не стало-
Той, династической, имею я в виду…
А пистолет потом чекисты отобрали-
Негодяй какой -то на него донос послал
И дедушку тогда едва не расстреляли
И лишь народ села им этого не дал.
Пистолет
С другом мы моим солдатам*
Смертный номер выдавали,
С головы из автомата
Шапку пулею сбивали.
Дома вспомнил и в кураже,
Я из рук у техрука*
Выбил пулею фуражку,
Как не дрогнула рука?!
Рядом жены были, дети
И стрелял ведь не в упор.
Мне об этом пистолете
Вспоминают до сих пор.
Десять лет хранится дома -
Стрелок сможет лишь понять,
Что за сладкая истома –
Пистолета рукоять
Девять выстрелов в десятку,
А десятый птице в глаз
И сжимая рукоятку
Переходишь вдруг в экстаз!
Но ведь пуля, точно Дура,
Не щадит и соловья
У стрелков – убийц натура,
Стал то чувствовать и я.
Как супруга не ругала
Удержаться я не мог,
Пуля птицу догоняла –
Птица падала у ног.
Но подрос сын – стал хвататься,
За опаснейший предмет
И пришлось мне с ним расстаться –
Сдал я этот пистолет…
*Армейский друг – Алексей Тарадайко
*Техрук Джусинской ГРП – ФилатовЕ.П.