На улице в пивной, на Пятьдесят Второй,
страдаю я. (Все умники в пивной
страдают точно так же, как невежды).
Напуган и подавлен, я стою
в том самом сентябре. Я на краю
отчаянья, разрушенной надежды.
Тела печальной данностью легли,
поглощены бездонностью земли,
как жертвы неприкаянности Смерти.
И гнев, и мрак, и страх до тошноты,
и мысль о том, что взорваны мосты…
Мне нет покоя в этой круговерти.
Учёный сноб мне скажет о грехах,
о Лютере, и даже самый страх
он обоснует, формулы швыряя,
но как понять, как объяснить недуг,
когда Европа, обезумев вдруг
пошла вразнос, проклятья исторгая?
У некой матери родился некий бог?
А может, некий плотник, (как уж смог),
соорудил из старого полена,
(с похмельной головою не в ладах),
с могильным хладом, злобой на устах
посланника безумия и тлена?
Давным-давно античный Фукидид
знал то, что демократия сулит,
знал дни тиранов в прихоти великой,
он знал, что мир покатится во тьму,
но было и неведомо ему,
насколько эта боль бывает дикой.
Настолько все бессмысленно и зло,
что глядя в мир в оконное стекло,
вдруг понимаешь – ничему не сбыться -
вовек не убежать от суеты,
нормальности, предчувствия беды,
а пуще – от желания забыться.
Вот эти люди в баре - пьют и ждут,
покуда пиво сызнова нальют,
внимают музыке, беседуют, смеются;
и окопавшись в мебельном раю,
лелеют свой мирок и в жизнь свою,
впускают ложь, не в силах оглянуться.
С наивностью и страхами детей
блуждают «в темном лесе» новостей,
не ведая, что перед ними - омут.
О, власть имущие! Заткните ваши рты!
Все это было! Было! И кресты
и просто камни, помнят, ждут и стонут.
Балетный гений, спрыгнувший с ума
был, несомненно, прав. Любовь сама
не может обходиться без любви;
и если возлюбить весь этот мир,
то даже покосившийся сортир
казаться должен Спасом на крови.
Любил ли Дягилев? Да, думаю, любил –
непостижимость жизненных мерил,
ведь каждый жаждет только одного –
чтоб возлюбили именно его.
Как пассажиры, тёкшие толпой,
текут обеты, благостной рекой -
«я буду верен, честен, благороден!»
А что же лжи опасная игра?
Она идет, как прежде – «на ура»
среди слепоглухих, немых уродин.
Я-колокол. Мне зычный голос дан -
я растревожу этот балаган,
я возвещу начало той эпохи,
в которой будет истина жива
и праведные верные слова
в нас будут жить на выдохе и вдохе.
Wystan Hugh Auden
September 1, 1939
I sit in one of the dives
On Fifty-second Street
Uncertain and afraid
As the clever hopes expire
Of a low dishonest decade:
Waves of anger and fear
Circulate over the bright
And darkened lands of the earth,
Obsessing our private lives;
The unmentionable odour of death
Offends the September night.
Accurate scholarship can
Unearth the whole offence
From Luther until now
That has driven a culture mad,
Find what occurred at Linz,
What huge imago made
A psychopathic god:
I and the public know
What all schoolchildren learn,
Those to whom evil is done
Do evil in return.
Exiled Thucydides knew
All that a speech can say
About Democracy,
And what dictators do,
The elderly rubbish they talk
To an apathetic grave;
Analysed all in his book,
The enlightenment driven away,
The habit-forming pain,
Mismanagement and grief:
We must suffer them all again.
Into this neutral air
Where blind skyscrapers use
Their full height to proclaim
The strength of Collective Man,
Each language pours its vain
Competitive excuse:
But who can live for long
In an euphoric dream;
Out of the mirror they stare,
Imperialism"s face
And the international wrong.
Faces along the bar
Cling to their average day:
The lights must never go out,
The music must always play,
All the conventions conspire
To make this fort assume
The furniture of home;
Lest we should see where we are,
Lost in a haunted wood,
Children afraid of the night
Who have never been happy or good.
The windiest militant trash
Important Persons shout
Is not so crude as our wish:
What mad Nijinsky wrote
About Diaghilev
Is true of the normal heart;
For the error bred in the bone
Of each woman and each man
Craves what it cannot have,
Not universal love
But to be loved alone.
From the conservative dark
Into the ethical life
The dense commuters come,
Repeating their morning vow;
"I will be true to the wife,
I'll concentrate more on my work,"
And helpless governors wake
To resume their compulsory game:
Who can release them now,
Who can reach the deaf,
Who can speak for the dumb?
All I have is a voice
To undo the folded lie,
The romantic lie in the brain
Of the sensual man-in-the-street
And the lie of Authority
Whose buildings grope the sky:
There is no such thing as the State
And no one exists alone;
Hunger allows no choice
To the citizen or the police;
We must love one another or die.
Defenceless under the night
Our world in stupor lies;
Yet, dotted everywhere,
Ironic points of light
Flash out wherever the Just
Exchange their messages:
May I, composed like them
Of Eros and of dust,
Beleaguered by the same
Negation and despair,
Show an affirming flame.