Так хочется спутать с любовью ту жалость,
которая есть или только осталась.
Но видимость, может быть, даже дороже –
не губит, не ранит, совсем не тревожит,
не убережёт от ненужных решений,
не станет преградою для разрушений,
и к золоту солнца изжечь не несёт,
и от потрясений, увы, не спасёт,
но бросит в постель и затопит слезами,
и ляжет в гранит эпитафией драме.
А жалость... Ну, пусть – без надежды, надрыва,
как милость больному – леченье нарыва
не скальпелем, но заговором от бабки.
С обидой своей поиграемся в прятки.
Гипноз, эта жалость... Но что же за врач?
Астральный попутчик? Волшебник? Палач?
Согласна, согласна на меньшее тоже –
всего на ладонь, что к ладони приложат,
на слово одно, и на краешек взгляда
(себя уверяю, что больше не надо).
Сыта и остатками. Душу другую
возносит и в пламя швыряет, нагую.
Пусть кровь, как вампир, ненасытно сосёт,
себя, драгоценного преподнесёт.
Полгода, ну, год – всё равно же истлеет,
и тело замрёт, и язык онемеет.
Ни в жалости счастья. Ни в счастье покоя.
Безумного чувство случилось покроя.