Наступает на тапки Борис Пастернак,
спотыкаясь о рваный линолеум.
Потерялся в швейцарских горах пастор Шлаг
со своими душевными болями.
Накрутило на ось колеса рукава,
оторвало с корнями зелёные.
Тянет лямку бурлак, и не год, и не два,
отпевая Россию с коронами.
Сыпануло на снег из рябиновых бус,
точно кровью поэта последнего.
Ни пожара, ни смерти почти не боюсь,
лишь бы были за нами наследники.
По горячим следам заострённых стихов,
по ступеням острогов и виселиц,
будет кто-то за нами упрямить готов,
или русских Отечество выселит?..
Будут дерзкие руки держать карандаш,
или белым листом холодеющим
завернут рукава, пропадёт абордаж,
и закончится вольницы детище?..
Непременно спрошу у архангелов я
про Жар-птицу с повадками жуткими,
про дымящийся ствол наградного ружья
в натюрморте с последними утками.
Вылетает земля из-под черни колёс,
вырывают куски из нетленного.
Я стою на своём, будто намертво врос,
ограждая от черни Вселенную.