Художник Дырин мечтал прибавить к своей фамилии букву «О».
Одырин! Тут были и «ода», и «одаренность» и Одилия с Одеттой. Писал Лев Олегович ярко, грамотно, идейно. Вот только фамилия подкачала – то Дыркиным, то Дыниным обзывают…
– Вот я им покажу! – заводился Дырин, заполняя карточку оплаты членских взносов. Такую нетленку сварганю – обзавидуются все!
Ошибка что-ль какая-нибудь бы вкралась, – размышлял художник, в тайне мечтая, чтобы точка между его отчеством и фамилией навсегда исчезла.
И вот один раз крупно свезло Льву Олеговичу – милиционер Женька с третьего этажа по-соседски попросил портрет тёщи к юбилею «намазать». Художник Дырин старался из всех сил, каждый день ходил к старушке, разные стили пробовал, и помимо парадного "масла" родил еще и графику: на будущее – для памятника (совершенно бесплатно).
Тёща соседа осталась довольна – «Спасибо за маслице!» – сказала, и велела зятю с Дыриным щедро расплатиться: «Долг платежом красен, юноша!»
Но однажды спускаясь вниз по лестнице, застукал ее Дырин с ведром мусорным: «Сбудется твое желание, касатик!», – заскрипела она, заговорщически приподняв вверх сморщенный палец. Затем подцепила этим пальцем мусоропроводную крышку, и ведро ее в одночасье стало пустым…
Рациональный Дырин не верил в приметы. Мышцы и кости, перспектива и конструкция, ракурс и расчет математический – вот его наука. Тьфу на нее, на старуху эту!
Не успев обмыть полученный гонорар, потерял Лев Олегович паспорт. Ну, потерял и потерял – неприятность, конечно, но не смертельная. А когда паспорт неожиданно нашелся (почему-то в духовом проходе), под круглой физиономией художника значилось: ЛОДырин, Лев Олегович, такого-то года рождения. Как ни смотрел сквозь лупу Дырин – точек между «Л» и «О» – не было. Зато вместо точек красовались огромные жирные пятна…
– Спасибо за маслице, бабуля, – бурчал Дырин, пытаясь разложить соль на масляных пятнах. Соль скатывалась с документа и белым дождичком оседала на брюках художника. Промучившись около часа, Дырин бросил эту затею. На завтра была назначена выставка его друга, Гагарина, в малом зале Союза Художников.
А на утро, подойдя к Союзу, рядом с припаркованной телевизионной «Газелью» увидел Дырин помпезную афишу «Художник Воронов: московское величие». Навстречу Дырину вместо Гагарина вынырнула наглая физиономия и потребовала документы.
– Так, Лодырин! Значит, взносы не платим? – справилась физиономия, внимательно изучая союзный.
– Как – не платим?! Я же две недели назад… Дырин бросил взгляд на корочку: рядом с постановочным фото (на котором он получился особенно живо) красовалось, естественно – «Лодырин», а вместо марок членских взносов жило несколько крупных пятен…
– Да Вы, батенька, совсем заврались! – сщурилось лицо проверяющего, – и взносы не уплачены, и документы – в масле… ага, и постановление о временном прекращении членства имеется, – изрекла рожа, высокомерно глянув в какие-то списки. – Товарища нашего Воронова, значит, – лауреата Госпремии, – позорить вздумали?
– Надо же – Воронов! – Дырин никогда не слышал о таком художнике, – может из Министерства спустили? – размышлял он, набирая номер Гагарина. Гагарин не брал трубку.
Вернувшись домой, Дырин с надеждой кинулся к военному билету, припрятанному у него рядом с заначкой… Военник Дырин решил не трогать: с армией шутки плохи. Но когда на следующий день в почтовом ящике он обнаружил повестку, призывавшую Лодырина на военные сборы, благородная ярость вскипела в художнике:
– С этим определенно что-то делать надо!
И выбрав время (и дорогие немецкие конфеты) художник Дырин направился в паспортный стол. Встал в электронную очередь:
– Лодырин – номер двадцать четыре, – загорелось в электронном табло.
– Да Дырин я, Дырин! – негодовал художник, тряся в окошке немецкими конфетами.
– Успокойтесь, Лодырин! Основание для смены фамилии имеется?
– Да ошибка это какая-то, понимаете?
– Да какая ж ошибка? – уверенно изрек «паспортный стол» густо намазанными губами, – Вот и в домовой книге сказано: «Лодырин, Лев Олегович, зарегистрировался тогда-то, выписался такого-то числа…
– Что значит – выписался? – пролепетал Дырин, чувствуя, как у него подгибаются ноги…
– Ну, ведьма старая! Выведу я тебя на чистую воду, – кипел Дырин, строча поклеп на Женьку-милиционера в районную прокуратуру. А вернувшись, обнаружил Дырин у себя под дверью чету таджиков, которые вместе с Женькой опечатывали его жилище.
– Ничего личного, Лева, у меня постановление имеется, – рапортовал Женька. Таджики в унисон кивали.
– Это все твоя старуха виновата! – взявши щуплого милиционера за грудки, художник требовал справедливости.
– Умерла Лизавета Егоровна, – выдохнул стушевавшийся Женька, – третьего дня схоронили – на Хованском кладбище. Вспоминала тебя перед смертью, – и глаза милиционера сентиментально увлажнились. – Про какие-то буквы шептала, не разобрал я с дежурства-то…
Воздух Хованского кладбища был еще по-зимнему холоден, а бедный Лев Олегович в мокром шарфе и резиновых тапках уже пять часов месил липкую грязь, отыскивая заветное место. На глаза ему попалась одноногая ворона, которая нагло уставившись на него, норовила клюнуть. Дырин отшатнулся, но не удержав равновесия плюхнулся в сырой мартовский снег. Потерев ушибленное место, перевел взгляд на ближайший памятник… В рамке из матерчатых роз и пластмассовых гортензий штрихами бесплатной графики глядела на него старуха-соседка и безмятежно улыбалась.
– Так вот ты где?! – заиндевелыми руками Дырин вцепился в памятник. И тут художника прорвало.
– Верни мне мои точки, старая гнида, слышишь?! – орал он. – Забери свое масло и графику (с гонораром впридачу). Верни прописку, союз и военник. Корочку и выставки. Верни дом, Гагарина и домовую книгу… Я ведь всего лишь одну букву хотел… Всего ОДНУ!!! А ты… А Вы… – и слезы весенними ручейками полились из ясных глаз Дырина, принося заветное облегчение…
Где-то священник протяжно пел панихидку, и Дырину вдруг показалось, что слышит он рядом с собой знакомый голос:
– Сбудется твое желание, касатик! – и один глаз Лизаветы Егоровны в игривом прищуре подмигнул ему.
Пробираясь домой к электричке, в лучах какого-то озарения поклялся Лев Олегович никогда больше не искать конъюнктуры, славы и справедливости. Не красть и не давать взятки. Не писать на заказ просроченными красками. Помогать молодым. И никогда не пить с утра огуречного рассолу... Жить Лев Олегович решил на старой заброшенной даче, и, наконец, наконец-то сварганить свою нетленку, на которую никогда не было времени…
С грустью проходил он мимо ставшего родным малого зала Союза. Нарядный плакат в яркой рамке, насаженный на стекло телевизионной «Газели» показался ему смутно знакомым…
«Живопись московских лауреатов: …И неподвластен тлению маяк души моей» – успел прочитать Дырин безвкусную фразу. Дальше на афише увидел он свою физиономию. Свои инициалы с родными точками. Увидел, как бежали к нему две молоденькие репортерши. Большую букву «Д» увидел... А под буквой…
Под буквой ярко, грамотно, идейно восседала на юбилейном кресле его «масляная» старуха, и, подняв вверх сморщенный палец, оттягивала вниз изящной петелькой любимую Дыриным гласную, превращая ее в букву «У».
Май-июль 2017