Кленовый лист, дождавшись осени,
мотая срок в тайге, за речкою Тура,
побагрянел в озябшей просини,
взметнулся и пошёл в бега.
Клён по статье «Измена родине»,
в глуши кандальной тосковал,
ведь он по внешним очертаниям,
Канадский флаг напоминал.
И ветер, харя уголовная,
что облака на небе крал,
вдруг стал Кленовому пособником,
и путь из леса указал.
Кленовый побежал заимками.
Преодолел полон реки.
И отлежался в хвором домике,
где летовали рыбаки.
Потом, скитался долго сопками,
и вышел на Ишимский тракт.
В Камаз летящий на всей скорости,
вцепился веточкой, дурак.
Он мог погибнуть под колёсами,
но видно рок чего-то ждал,
ему свезло, прижало к кузову,
вниз не сорвался, не упал.
Россия, бесконечность матушка,
твои просторы, старики,
жуют свой хлебец с простоквашею,
и заливают от тоски...
Луга, поля, затоны красками,
которых трудно передать,
вон лес синеется фисташково,
и вдалеке чернеет гать.
Болота изумрудно зелены.
Озёра небом голубы.
И измождённые дорогою,
плетутся вдаль за днём столбы.
Дорога, весточка из прошлого.
Дорога, скучный разговор.
Дорога, резаное крошево,
всё тех же рек полей и гор.
Она виляет словно пьяная.
Она боится опоздать.
Шуршит аккордами корданными,
грузовиков шальная рать.
В одном из них кленовый скорчился,
от холода сырой доски,
но всё стерпел, и не поморщился,
свобода лучше, чем замки!
Свобода лихости заложница,
и чистой совести сестра,
ему шептала – «Бубни козыри»
И распирала из нутра.
Он думал, всё теперь получится.
И не угнаться мусорам!
Барыга город, встретил жизнью лучшею,
огнём неоново-картоновых реклам.
Кленовый лист, порхающий проспектами,
пытался спрятаться в ракитовых кустах...
Но дворники поймали зека беглого!
Сожгли в костре, и разметали прах.
Словно горлинка белокрылая,
упорхнула в выси луна.
Помянула она болезного,
горьким дождиком до утра.
Помянула дорогой лунною,
освещая ангелам путь.
Чтоб забрали на небо бедного.
Там он смог свободно вздохнуть.