В начале 80-х годов в Советском Союзе был, как известно застой, но внутри застоя был период, когда стало можно задавать неудобные вопросы.
В школе нас даже учили правильно на них отвечать.
«Где коммунизм, который обещал Хрущёв?».
«Усилилась борьба с мировым империализмом. Хрущев ошибся в сроках, но мы на правильном пути».
Надои с гектара на одну курицу-несушку действительно неуклонно росли, каждый год на три дня раньше чем в прошлом году всходили озимые – за десять лет застоя набежал месяц.
Но были вопросы похитрее.
«Маркс не писал о социализме. По Марксу после капитализма сразу следует коммунизм. Что такое наш социализм?»
«Ленин развил идеи Маркса. Между капитализмом и коммунизмом есть стадия, когда победивший пролетариат строит материально-техническую базу коммунизма».
«Почему мы не дружим с коммунистическим Китаем?»
«Почему Фидель Кастро поссорился с СССР?»
«Почему СССР оказался не готов к войне?»
Поначалу неудобные вопросы возникали из ниоткуда – учителя сами их задавали и сами же отвечали, но постепенно мы тоже стали придумывать такие вопросы.
Поначалу опять же мы задавали неудобные вопросы только тем учителям, с которыми раньше уже обсуждали подобное, но постепенно круг расширился.
Неудобные вопросы появились по литературе и даже по биологии.
«Зачем мы изучаем произведения Брежнева на русской и на украинской литературе?».
«Почему в школьной библиотеке в книгах закрашены некоторые слова?»
В сборниках стихов украинских поэтов закрашивали Сталина. С русской поэзией 40-х, прославлявшей Сталина, было иначе – сборники изымались целиком, а стихи украинских поэтов издавались реже – если бы изъяли книги 40-50-х годов, от советской украинской поэзии мало бы что осталось.
Про борьбу мичуринцев с генетиками мы тоже что-то знали. Генетику нам преподавали, но о борьбе не рассказывали, фамилию Лысенко не упоминали.
Учителя реагировали по-разному. Несколько молодых учителей говорили с нами открыто – почти так же, как через пять лет писали в московских газетах.
Иные учителя нервничали, занижали оценки.
У нас было принято задирать подполковника Яркина, преподавателя военной подготовки.
Однажды он серьёзно поссорился со мной, когда я сказал, что Советский Союз зря воюет в Афганистане.
Возможно, эту мысль я почерпнул из западных голосов, хотя в городских очередях об этом тоже говорили.
Тогда на СССР тоже ввели санкции за ввод войск в Афганистан, который объяснялся интернациональным долгом.
Санкции ввели США, а Европа как всегда колебалась.
Трудности с продовольствием не объяснялись санкциями, хотя с продуктами стало заметно хуже.
Дважды в месяц я ездил в Киев за едой. По состоянию здоровья я мог взять на спину рюкзак 20 килограмм и в каждую руку по 15 кило веса. Еду в Киеве давали по полкило в одни руки, но очереди двигались быстро.
Пятьдесят килограмм еды я набирал за два дня – по двенадцать очередей в день…
«Я не хочу убивать людей в чужой стране», – сказал я кому-то в присутствии Яркина, но так чтобы он услышал. Считалось трусостью говорить о том, что люди в чужой стране будут убивать меня.
«Приказы Родины не обсуждаются», – взорвался Яркин.
Надо сказать, что неудобные вопросы мы всегда обсуждали с учителями в своём кругу, если так можно сказать.
Никому бы не пришло в голову делать это на открытом уроке в присутствии кого-нибудь из ГОРОНО.
Или ещё такой момент. Я сильно поссорился с Яркиным, но я хорошо метал гранату и Яркин меня всегда ставил в команду на городских соревнованиях.
Мне бы в голову не пришло плохо метнуть гранату, чтобы насолить Яркину.
Это было другое…
Однажды к нам в школу должен был приехать космонавт Рождественский.
Было известно, что он придёт к нам в класс на занятия по военной подготовке.
Расписали сценарий.
Рождественский заходит в класс. Все встают. В этот момент Андрюха Радько и Мишка Коляда сбоку под портретами полководцев начинают собирать автоматы Калашникова.
Рождественский расскажет нам, как он летал в космос, а мы зададим ему несколько заранее отрепетированных вопросов.
«Видна ли Москва из космоса?»
«Не показалось ли Рождественскому из космоса, что Земля очень маленькая?»
Всё получилось, как было задумано. Рождественский шёл по коридору. Открылась дверь в класс. Андрюха и Мишка, лучшие сборщики, собрали автоматы.
Предполагалось, что Рождественский придёт не один. Но с ним было неожиданно много народу.
Какие-то люди из горкома и т.д. Им всем принесли стулья, и они уселись вдоль доски.
Рождественский рассказал, как он летал в космос. Пошли вопросы.
Ещё с Рождественским приехала его супруга. Она сидела рядом с мужем и никакого участия в беседе не принимала.
Мне вдруг стало жалко эту женщину. Она как будто не имела к происходящему никакого отношения. У всех здесь была роль, а она просто сидела на стуле.
Но кроме жалости у меня была ещё одна причина.
В те дни борьба за счастье некоей Юльки, в которой я участвовал, иногда принимала острые формы. Не будучи единственным на ковре, я вынужден был изворачиваться.
Юлька вяло манипулировала одновременно несколькими олимпийскими чемпионами, будущими космонавтами и нобелевскими лауреатами.
Поддавшись мгновенному импульсу, я поднял руку.
Яркин посерел.
Он единственный знал, что мой вопрос не запланирован. Тем более, что доверия ко мне у Яркина было немного – вряд ли больше, чем требуется для метания токарной болванки в виде гранаты.
Рождественский кивнул мне.
Я встал и сказал: «У меня вопрос к вашей жене…
Яркин сжал скулы, его руки вцепились в стол, он впился в меня взглядом.
«Трудно ли быть женой космонавта?», – спросил я.
Теперь уже все в президиуме поняли, что это экспромт. Что-то неуловимое мелькнуло и пронеслось по глазам членов делегации.
Рождественский в тот день посетил не одну школу и до этого проехал с женой по городам, но нигде к его жене не обращались, а список вопросов утверждался заранее.
Супруга космонавта сказала, что ждать мужа из космоса это так же нелегко, как ждать мужа из морского плавания, но может быть чуточку труднее – Рождественский был единственным космонавтом-моряком.
Вопрос ему явно понравился. Ответ супруги – тоже.
Яркин проследил за взглядом директора школы, который естественно тоже был здесь.
Тот смотрел на директора ГОРОНО, который смотрел на меня одобрительно.
Я смотрел на Юльку. Юлька смотрела на меня.
Когда все ушли Яркин подошёл ко мне, пожал мне руку и сказал, что я молодец.
Юлька тоже поняла, какую ошибку совершила. В юбке до колен она ползала у меня в ногах, рыдала, и готова была порвать со своим прошлым – согласилась пойти в кино.
С того дня мы Яркиным уже не ссорились.
С Афганистаном всё было ясно, а до следующей войны, на которой погиб Мишка Коляда было ещё далеко.