Замиранье во тьме.
Потом невещественный синий
Залил вершину и дали.
Божья львица,
Как одиноко мы вырастали
Опора - колени и пятки! –колея
Расщепляет и - мимо, сестра
Ковчега cмуглого
Шеи, мной неуловимого,
Негроглазые
Ягоды бросили крючья
Тьмы -
Чёрны сладкие крови глоткИ,
Тени.
Что-то ещё
Тянет меня сквозь воздух –
Волосы, бёдра;
Кожа с натоптышей ног.
Белой
Годивой я раздеваюсь –
Руки мертвы, мертвы напряженья.
И теперь я
Пена - пшенице, мерцанье для моря.
Детский крик
В стене тает.
И я
Ныне стрела
роса что влетает
Самоубийственно, разом
В красный
Глаз, котёл утра.
Ariel
Stasis in darkness.
Then the substanceless blue
Pour of tor and distances.
God's lioness,
How one we grow,
Pivot of heels and knees! -- The furrow
Splits and passes, sister to
The brown arc
Of the neck I cannot catch,
Nigger-eye
Berries cast dark
Hooks ----
Black sweet blood mouthfuls,
Shadows.
Something else
Hauls me through air ----
Thighs, hair;
Flakes from my heels.
White
Godiva, I unpeel ----
Dead hands, dead stringencies.
And now I
Foam to wheat, a glitter of seas.
The child's cry
Melts in the wall.
And I
Am the arrow,
The dew that flies,
Suicidal, at one with the drive
Into the red
Eye, the cauldron of morning.