В разгар девяностых, когда пал Союз
И не был задраен в Эреб толстый шлюз,
Когда души дружно помчались в Тартар,
И стал главной темой страны лишь навар…
Я школу окончил, я был молодой,
Не ведал я бойни за куш головной.
Я жил не в столицах, я жил не в аду,
И лишь из Истории знал я про мзду…
С чего бы тут вспомнить об этих летах,
В костюмах малиновых тех господах…
О мерсах шессотых, разборках, бригадах,
О крахе в стране и в Москве баррикадах?..
Я не был свидетелем славной эпохи,
Откуда пришли и крутые и лохи…
Все дело во сне, что тревожит меня,
И снова уносит в те годы, пленя…
В казачьей станице сирень во цвету,
В ней край утопает, а я что в бреду…
Припомнился что-то тот запах и цвет,
Я прожил в станице почти десять лет!
Мы жили бок о бок, парнишка шальной
И крестный отец… фабрикант градовой!
Он был чрезвычайно красив и богат,
Сверкал он здоровьем, как камень агат!
Он был популярен, как сам Дон Жуан,
Я мог написать про него б и роман…
Казачки водили вокруг хоровод,
Слетались девахи из местных слобод.
К нему приходили кутить и братки,
Что в деле лихом были не новички,
И люди в погонах, сидя за столом,
Помянут Гургена с особым теплом.
Спросите любого: кем был тот Гурген?
Вам люди ответят: «Он был супермен!»
Вам тут же расскажет любая швея,
Что был он главою завода «Заря»!
Завод тот был притчей в языцех у всех:
Разросся в гигант его маленький цех!
Кормились там все, кому было не лень,
Давая лишь злобу и зависть взамен…
Держал оборону не год и не два,
Работал, как вол, засучив рукава…
Почти Карлеоне… мой крестный отец…
Что выстроил за год огромный дворец!
Завистников было не уйма — а тьма!
Его стороной обходила тюрьма…
Тюрьма не могила, про то говорят,
И в ложке воды утопить норовят…
Богатство и слава — нет больше греха
Среди тех людей, кому всласть потроха…
И хоть он жил сам и кормил всех вокруг,
Гурген не ушел от злословья прислуг…
Его внедорожник, завидев вдали,
Салют отдавали ментов патрули.
В глаза улыбались и мэр и маляр,
В надежде на щедрый его гонорар…
Он не был бандитом, он не был вором,
И даже при жизни хотел быть певцом,
Судьба ж диктовала Гургену: «Борись!
Иначе в Геенну, мой друг, провались!..»
Он был мне примером, он был мне отцом,
Тем самым, что крест возложил утрецом.
Меня он крестил… как же было давно…
И в деле святом был с ним Бог заодно!
Погиб он в расцвете сирени и лет…
Он пал от свинца и, возможно, клевет.
Ушел полным сил, наплевав на закон…
При жизни и сам был для многих канон.
И чашу с отравой испил он до дна,
Такая, видать, у Гургена судьба…
Лихие те годы вернулись за ним…
Ты только послушай, что было засим!
Его расстреляли у самых ворот…
Где я не жалел для девчонок острот,
У самого дома, что был мне родным,
Где мы собирались по всем выходным.
Убийство Гургена встряхнуло весь край:
Та новость покруче, чем марш на Китай!
Кто сделал? Откуда? Не может так быть!
Нельзя ведь Гургена так просто убить?!
Прошло много лет, а то дело — глухарь,
Умом понимаю: не надо, не шарь…
Забудь про Гургена, забудь, как кино,
Где было немало интриг сплетено…
Его не вернуть, он теперь далеко,
Увы, не летает глухарь высоко…
Сказать-то так можно, но сделать, увы…
Знать, надо добраться и мне до Москвы.
В столице, в престольной, покоится он,
И я не видал пышных тех похорон…
Увидеть Гургена в гробу не посмел…
И будто б в мгновение я повзрослел.
И снова станица встает пред глазами,
И вижу Гургена я за облаками…
В столице, знай, душно и тесно душе,
Что мчалась когда-то в крутом вираже.
Назад, во станицу хотелось ему…
— А ты почем знаешь, никак не пойму!
А я почем знаю?.. То, веришь, был сон,
Пускай покажуся тебе я смешон…
Он ходит ко мне уже год или два,
И, как погляжу, всё одна же канва.
Я вижу Гургена, я вижу не сон…
И слышу, как прежде, его баритон.
Ко мне он подходит, а я, знай, к нему,
Уткнувшись в плечо, я его обниму…
Его обниму я и плачу навзрыд…
И кто этот сон мне теперь разъяснит!
За полночь проснулся ни жив и ни мертв,
Видением, словно, к стене я приперт.
«Гурген! — я воскликнул в ночи. — Не томи!
Ты лучше в лицо мне всю правду скажи…
Зачем ты приходишь ко мне в этот мир?
Одет, как всегда, в дорогой кашемир…
Тебя не забыл я, ты мне не чужой,
Недавно общался с твоею женой…
Ты знаешь, тоскует она по тебе,
Так было угодно злодейке судьбе…
Дочурки твои вышли в люди теперь,
И все это правда, поверь мне, поверь!
Племянник твой кровный, и брат, и родня
Скорбят по тебе ; упрекнуть их нельзя.
Не знаю, кто смерти твоей возжелал,
Но верю, что бог им с лихвою воздал.
Стоит во престольной тебе монумент,
Достойный вокруг тебя там контингент.
Чего же ты хочешь, скажи, не молчи…
Неужто не рады тебе москвичи?..
Зачем ты тревожишь мой сон, не пойму,
Приходишь ты призраком мне в полутьму.
Ведь я не мальчишка теперь, что тогда…
Блестит, словно снег, на висках седина.
С тобой мы простились, я помню тот день,
Когда распускалась на ветках сирень…
Мы были вдвоем, только ты, только я,
И ты пред уходом обнял паренька…
Не ведал тогда я, что ты обречен…
И роком со смертью самой обручен…
Прости меня, отче, за юность, за пыл,
За то, что я спину твою не прикрыл…»
И снова был сон, и проснувшись в слезах,
Супруге поведал я все впопыхах…
«Зачем он приходит… то, видно, грехи…
Приходит непросто — ты пишешь стихи…»
Супруга сказала, утерши слезу:
«А ты напиши про Гургена стезю.
Останется память о нем на века,
О крестном отце одного паренька…»
Вот так и родился сей стих, милый друг,
Не знаю, когда соберусь я на юг…
Когда соберусь во станицу, туда…
Цветет где сирень по весне, как тогда…
Но как бы то ни было, верю, не зря
В куплете воскресла Гургена заря…
Заря девяностых, заря нулевых,
Ее не видать из-за туч грозовых…
Стихом я доволен, доволен и дух…
С тех пор я не помню ночных заварух.
Что ж, зорька погасла во мраке ночи,
Айда на Голгофу, месье палачи!..
Вам ложе вверху не удастся занять,
И этого вам ну никак не понять…
Грехи вы Гургена взвалили на плечи,
Как только зажглись поминальные свечи.
И дело за малым, осталось недолго,
И вскоре покроется инеем челка…
И вскоре морщины покроют чело…
Короче, Гургену и здесь повезло!
Он умер, как викинг, с береттой в руках,
И нынче пирует Гурген в небесах!..
Его принял Тор, пригласил во чертоги,
Зачем ему ваши, как голь, некрологи!..
За сим я прощаюсь. Шалом от Гургена,
Станицы казачьей одной бизнесмена!
Врагов он прощает, друзьям шлет привет…
— А ты почем знаешь? — А это секрет!..
Прожив свою жизнь, я постигнул одно,
Что наше бытие здесь, увы, сочтено…
Ты сможешь, возможно, явиться во сне,
Да только вот будут ли рады тебе?..