Голубое древнее пророчество,
чёрные горящие глаза.
А у вьюг был голос одиночества,
но сквозь них сияли небеса.
Голубое, белое, белёсое,
листопад давно сгоревших ласк.
Я не знал, что делать с жёлтой осенью –
но она в меня судьбой влилась.
Не прощаясь я уйду, по-аглицки,
боль не исказит ничьё лицо.
Из зеркал мне смерть смеётся ангельски,
как про космос небывалый сон.
Речь моя звучит, звучит забывчиво,
обнимая плоть сухим костром:
августовским маленьким событием
средь масштабных драм и катастроф.
Но, быть может, станет откровением
эта речь, влюблённая дотла,
окрылив объятием сиреневым
маленькие смертные дела.