Эльза всегда вышивает, не путая нитки,
Маки и розы, гвоздики, герань, маргаритки;
Только нечастый торговец замрет у калитки
Эльзы - ведь знает, что та ничего не продаст.
Эльза не спит, не смыкает натруженных глаз,
Будто не смеет оставить хоть на день работу:
Белые лебеди. Чаща, и в чаще — болото.
Ужасом скованный старый и праведный Лот,
И - эдельвейсы, ромашки, вербены и астры -
Все таковы, что изъяна никто не найдет.
Дар вышивальщицы требует силы и смелости -
Каждый стежок — как мазок неразбавленной краски;
Эльза похожа на старую ведьму из сказки,
Эльза оставила в прошлом и юность, и зрелость.
Дом ее стар, половицы, непрочны и шатки,
Жалобно стонут - их держит лишь честное слово.
Но, как возможно, его Эльза держит в порядке,
И не выходит почти из-под ветхого крова.
В комнате с крепким замком и осиновой дверью
Письма того, кого нет уже лет эдак тридцать;
Он ей писал про Париж, Барселону и Ниццу,
И лебедей, что он видел весной в Эксетере.
Он ей писал сказки на ночь. Допишет — отправит,
Зная, что письма прочтет она очень навряд ли;
Зная, что Эльза слезы ни единой, ни капли,
Из-за него больше лить, он уверен, не станет.
Он ей писал, как Лот спасся один из Содома:
«Все об одном: верно, прошлому в прошлом и место.
Я обошел много стран, и скажу тебе честно -
Нет цветов краше, чем те, что у нашего дома».
Он написал одну сказку про брата с сестрою:
«Генриху с Гретхен в лесу было зябко и жутко...»
В том же письме: от полотен великого Гойи
Он, право слово, едва не лишился рассудка.
Эльза не помнит свой город. Ни рынок, ни мельницу,
Письма от брата хранит меж страницами книжек, и
Так ненавидя себя за надежду — надеется:
«Вот бы дожить и ему показать мои вышивки».