I
В слепом окне колышется луна,
И отзвук города, все чаще неприличный,
раскачивает сонно облака,
И день, казалось бы, без умысла привычный,
Рождает ночь, и слышится прибой,
Едва-едва доступный уху,
Однако слышать его мог бы и глухой
В попытках устранить ночную скуку;
II
Кот спит, природе вопреки,
не издавая и не чуя звука,
И рифма, выпадая из строки,
Изящно приземляется без стука
На пол, и дальше - тишина,
Наполненная призраками мыслей,
И рукописью с привкусом вина,
Однажды - терпким, а потом - лишь кислым;
III
Возможно, ты, наедине с собой,
Не раз услышав чей-то тихий голос,
Возьмёшь пальто и взглянешь на прибой,
Поправив выбившийся из прически волос,
Украдкой обернёшься в никуда,
И памяти услужливая лодка
Качнувшись, отвезёт тебя туда,
Где тени ярки, а признанья - робки,
И плеск волны, надменный и густой,
Как колокол в константинопольском соборе,
Вдруг отзовётся в голове тоской
По высохшему призрачному морю;
IV
Я просыпаюсь; силуэт окна,
Единожды неверно повторенный
Тем светом, что даёт земле луна,
Сползает по стене, как заведённый;
Часы не бьют;
Кот тихо дремлет в кресле,
Таким, казалось бы, и должен быть уют
По здешней (и давно) устроившейся мерке —
Но, вглядываясь в тени под окном,
Подчас я узнаю в них то, чего не видел,
И, смешивая стоиков с вином,
Забыв, что ранее их страстно ненавидел,
На миг поднявши взгляд от толстой книги,
Я вижу скалы, небо и прибой,
Искрящийся в серебряном и синем;
V
Под тиканье часов и в темноте
Твой голос, ставший голосом моим,
Уже привычен и неотделим
От моего сутулого нигде,
В котором ночь и шорох в темноте.