Мне было четыре года, когда началась война. Мы жили на узловой станции Ужур, – ныне город,– в Красноярском крае, где формировались поезда, идущие на фронт. Однажды ночью к нам в окно постучал сосед: «Клаша», – так звали мою маму, – «включай радио – война»! Что было дальше – не помню, помню только, что к поездам шли колонны солдат, чтобы отправиться на фронт. Отца не взяли: он работал в депо и ремонтировал паровозы, да к тому же ещё и плохо слышал. Ушли на фронт два его брата – Павел и Григорий. Младший брат, Григорий, ушел добровольцем, ему не было 18 лет.
Призвали на фронт и маминого дядю, – дедушку Семена, – которому было уже много лет и который нас тоже очень любил, хотя у него было пятеро своих детей и много внуков. До войны он часто приезжал к нам – привозил на продажу мороженую бруснику. Нам тоже доставался целый мешок этой полезной ягоды. Какое же это было богатство! Брусника лечила от всех болезней, так как никаких витаминов в то время у нас не было. Не было и сахара, и мы ее заливали водой и ставили в погреб. Выручала она не только нас, но и нашу родню. Приезда дедушки мы всегда ждали. Помню: приду из школы, а на столе тарелка с брусникой! А он спрячется за печкой, или под кроватью, а мы его ищем. Ура, нашли! Радости нет предела! Дергали его за усы. А он позволял нам все.
Мама узнала, что дедушкина колонна должна была проходить мимо нашего дома. Мы выбежали на улицу и поджидали её. А мама отрубила курице голову, обдала кипятком, сунула в котелок – и на печку. Когда курица сварилась, мама обсушила ее, положила в холщёвый мешочек, чтобы отдать дедушке. Мы проводили его к «зеленому поезду», – так в то время назывались теплушки, в которых солдаты ехали на фронт. Служил наш дедушка в обозе и после войны вернулся домой. На фронте были и два его сына, Василий и Николай, а также его зять – Сергей. Они вернулись тоже, вот только Василий и Сергей вернулись без одной руки.
Помню, как на станцию приехали лилипуты с концертом. К нам пришли два маленьких человечка с просьбой продать им что-нибудь из овощей. Нам было в диковинку видеть таких людей: уже пожилых, но таких маленьких. Мама нагрузила их овощами, да так, что нам с сестрой пришлось помочь донести все до клуба, где они остановились. Денег мама с них не взяла, зато мы бесплатно побывали на их концерте.
Шел третий год войны. На станцию прибывали раненые, а мы бегали к поездам – вдруг вернулся кто-то из наших или знакомых. Однажды увидели колонну пленных немцев. Люди с ненавистью смотрели на них, а они шли, опустив головы. То и дело то в одном, то в другом доме раздавался крик и плач – это почтальон принёс похоронку. Его ждали и боялись. Мы – ребятишки, босые и полуголодные, постоянно приставали к взрослым с вопросом: «Когда же закончится эта проклятая война?»
Учиться я пошла с шести лет, так как умела уже читать и писать. Но я была такая маленькая, а зима морозная и снежная, что мама носила меня в школу в одеяле. Учительница у нас была из блокадного Ленинграда. Мы удивлялись, почему она была совсем без волос. Оказывается, она переболела тифом.
В школе нам давали по кусочку хлеба и по две чайных ложечки сахара. Мы сами шили мешочки для него. Из конфет мы знали только подушечки, внутри которых было повидло. И когда мама меня посылала в магазин, – а он был далеко, – я с радостью бежала туда, потому что за это мне разрешалось купить сто граммов подушечек. Конечно же, я несла их домой и всех угощала.
Мужа тети Дуси комиссовали по ранению, и он работал на автобазе. Увидев, что мне не в чем было ходить в школу, он из ярко-красной резины склеил мне глубокие калоши, а папа из старого пальто сшил унты. Вы бы знали, как все завидовали моей обувке!
У меня в школе была подружка Люба. У них было шестеро детей, а отец – тоже воевал на фронте. Жили они в маленьком домике, в котором, кроме печки, стола и лавок, ничего не было. Однажды я зашла к ним. Все сидели за столом и ели оладьи из черной гнилой картошки, да с таким аппетитом! Я побежала домой и попросила маму испечь мне такие же. Она сказала: «Иди в огород, собирай гнилую картошку!» Я собрала, она помыла её, истолкла и испекла мне эти оладьи. Но, есть я их не смогла – по сравнению с драниками из хорошей картошки они были просто несъедобными! А драники я до сих пор очень люблю.
У дяди Паши, – брата нашего отца,– было трое детей: две дочери и сын. Их мама умерла еще до войны, и они остались с дедом Василием. Деду трудно было управляться одному, и он взял в дом бабку, – так мы ее звали. Однажды Толик, – сын дяди Паши,– принес к нам щенка. «Тетя Клаша»,– сказал он,– «возьмите Полкана, а то бабка сказала, что выгонит меня из дома вместе со щенком, а папка с фронта вернется, я его заберу». Конечно же, мы его взяли. Забавный и умный пёсик был, наверное, помесью овчарки и дворняги, так как хвостик у него был крючком.
Полкан быстро подрос и стал нам настоящим другом. Он провожал меня в школу, а после уроков встречал. Меня никто не смел обидеть: знали – Полкан не даст. Он не лаял, не кусал, а просто бросался под ноги и валил с ног. Так было и с пастухом, которого звали почему-то Сверчок. Наверное, у него была фамилия Сверчков. Наш дом стоял в конце улицы, вместо ограды– один ряд из жердей. Пастух с подпаском гнал стадо мимо нашего дома.
Полкан в это время всегда лежал на углу дома и не подпускал коров. Пастуха это удивляло и однажды он хлестнул собаку бичом. На другой день он так же гнал стадо. Полкан вскочил и бросился ему под ноги – тот встал, заругался. Назавтра повторилось то же самое. Сверчок крикнул маме: «Убери свою собаку, она мне прохода не дает!» А мы в голос: «А зачем ты его бичом ударил!?» С той поры подпасок гнал стадо один, а пастух шел другой улицей.
У нас всегда росли хорошие огурцы, но никто чужой их не трогал – знали, что Полкан их охраняет. Правда, однажды кто-то попытался, но у него ничего не получилось – на жердине остались только клочки от штанов. Полкан был хорошим сторожем, в дом пускал всех, но никого не выпускал, даже знакомых. Ляжет у порога и рычит.
Мы держали поросенка. А в войну было так: когда станешь его колоть – кожу надо было сдать в заготконтору. Велась даже перепись свиней, так как кожа была нужна для пошива сапог для солдат. Однажды к нам пришли проверяющие. Один из них с папой ушел в сарай, а другой – старичок, остался в избе. Полкан лежал под столом. Видимо, старичок был голоден и хотел взять со стола кусочек хлеба, но собака зарычала так, что тот одернул руку и сидел, не шевелясь, пока не пришли взрослые.
Мама напоила проверяющих чаем с хлебом, накормила картошкой, хотя хлеб был по карточкам. Чтобы его получить, надо было с вечера занимать очередь. Химическим карандашом на руке писали номер и постоянно пересчитывались. Если человек отсутствовал, то его убирали из очереди. Утром, получив хлеб, буханку я несла домой, а довесок съедала сразу. Это была награда за то, что я караулила очередь. Вкуснее, чем корочка черного хлеба для меня ничего не было! А белого мы и в глаза не видели.
В то время те, кто имел корову, должны были сдавать часть молока. И я его носила на молоканку. Время было неспокойное, голодное, меня могли обидеть, отнять молоко, но мама не боялась отпускать меня одну – со мной был Полкан.
Однажды мы были на речке, далеко от дома. Всего было девять человек: родные и двоюродные братья и сестры. И, конечно, с нами был Полкан. Смотрим – бежит мальчишка и кричит: «Вы тут загораете, а к вам кто-то с фронта пришел!» Вся наша ватага помчалась домой, а впереди всех – Полкан. Мы не знали, кто вернулся – дядя Паша или дядя Гриша.
А это был дядя Паша! Радости не было предела! Мы, как груши, повисли на нем, визжа и крича от радости. А он всех одарил подарками – никого не забыл! Нам, девчонкам, достались косынки из парашютного шелка, а мальчишкам – складные ножички. Впервые мы попробовали и суп из тушенки. Толик пришел к нам за Полканом. Но разве мы могли расстаться со своим другом, да и Полкан не пошел за ним, сколько Толик его не звал.
И вот однажды, как и четыре года назад, в окно ночью постучал сосед: «Войне конец! Включайте радио!» Мы включили. Говорил Молотов. Все выскочили на улицу, обнимались, целовались, плакали. А дядя Гриша пропал без вести. Только недавно, с помощью Интернета, мы узнали, где он погиб.
Прошло семьдесят лет, но то время, те военные и послевоенные годы навсегда врезались в нашу память. Такое не забывается, как нельзя забывать тех, кто сложил свои головы за Победу в этой проклятой войне. Вечная им память…