Нам не светит с тобой разорвать эту сеть
и в свободное море уплыть, чешуею сверкая;
здесь прибой иссушенных собратьев веками гоняет,
и мы тоже найдем нашу полную солнца смерть.
Мальчик светлый, в веснушках, на корточках возле нас,
тоном пастыря заклинает: “Дышите! Нельзя сдаваться!“,
но увидит внезапно, как смотрит стеклянно глаз
кого-то из нас;
испугавшись, по-птичьи вскрикнет, отдернет пальцы.
Убаюкать хотела б - заместо сына -
Нежно б кутала в сети, укрыла б тиной,
только глаз от дитя не удастся скрыть,
да и все мои колыбельные - рыбьи - немы.
...Не смотри - совсем рядом - лишь миг проплыть -
жадно ртом загребая песок, не дождавшись, сгорает первым,
тот, кто так и не смог осознать и принять этот свет;
та, что любит - ты слышишь? - с диким криком неслышным
в воде, мигом ставшей мертвой, бьется,
и всем гибким блестящим телом из сети малахитовой рвется;
перламутром бесценным ее чешуя остается
на сетях;
тихо, тихо! - смотри -спину ей на сон вечный нежно целует солнце.
...Вот она уж спешит искрой влажной за тем, первым, вслед;
В этом солнечном мире до последнего быть счастливым
оказалось так просто - страх не тронет серебряных душ,
что сплелись и у берега ждут темноты
совершенной и вечной;
в ней, где нет ни морей, ни сетей, ни суш,
я и ты,
станем бликами солнца закатного - неделимы и неразлучны
обещаю тебе.
А пока - посмотри -
как тепло,
как светло,
как красиво.
Приглядись - нас с тобой провожать пришел солнечный зайчик -
его к нам подослал неслучившийся сын, мальчик –
светлый тот, не иначе.
Он откроет нам тайну - мы вместе способны блестеть вдвое ярче,
если силы найдем встретить вечность в последнем сияющем танце.
Мальчик после посмертному блеску обрадуется, подивится,
острым камнем разрежет до страшного ветхую сеть -
мягкой тиной глаза наши мертвые скроет и к птицам
побредет - до заката играть с ними в полную солнца смерть.
***
Он придет домой вовремя, ужин свой съест, сонливо
поцелует маму, послушно отправится спать,
перед сном - как всегда -молитва. Но о том, что червива
отныне его молитва , заглянувшая в комнату мать
знать не будет;
то, что сын, руки к телу прижав, на рыбьем немом наречьи
со слезами просить станет каждую ночь:
“Сгорать!!!!
Упаси от тяжелой и серой, как камень могильный, пустой человечьей
жизни, в которой с рождения можно готовить гроб, потому что ждать
не приходится солнца. Сделай, меня, пожалуйста, сыном рыбьим -
чтоб мне домом соленое дикое вечное море стало...
Только... знаешь... чтоб мамка меня забыла - и не искала.
А сюда - обещаю - взрослым я возвращусь в один день, полный света, с приливом.
...Я прошу, научи, как блестеть ярче звезд по ночам... И на солнце смотреть, не мигая....
Боженька, Царь Морской или кто там еще -
помоги,
я прошу,
я хочу умереть счастливым!“
Мать его на крыльце через пряную ночь смотрит вдаль;
вся в мозолях ладонь без кольца бесполезна у глаз - темно;
Она ждет шестой год, что увидит у порта корабль,
что разбудит сынишку, с ним помчится на берег - встречать его, но
как и в прошлые сотни чернильных ночей, море, весть утаив, катит сталь.
незамеченной бабочка блеклая бросилась к нервной ее свече -
лишь на миг обрела всю безбрежность палитры рожденного морем рассвета,
и упала на дощатый пол - не имеющим цвета
ничем -
грамотой, безумцу посмертно жалованной - за то, что, ликуя, отдал
все, что имел, что терял и что долгие годы искал
за право однажды
безмолвно
бесцветно
и безответно
сгореть.
Ветер резким порывом задул в руках женщины смерть.