Он был везде
чужой и лишний
он был не нужен никому
и продолжал бродить по свету
бывал художником
поэтом
подстрелен как-то пистолетом
но оставался одинок
и он запил
и он замолк
он оставался не любим
и нелюдим
совсем один
похоронил свою гитару
и с ней надежду схоронил
картины с красками
и пару
невскрытых баночек чернил
не понимал
но не винил
а ставил в патефон винил
и медленно курил
из дома выходил едва
купив вино
забыв слова
и снова месяц ленный
он ощущал себя таким
чужим
во всей вселенной
лежавши пялился наверх
скрестив в запястьях руки
а жизнь плыла
большим пятном
между кроватью
и столом
бездействия и скуки
как луч
текла
через окно
её дожди гасили
и меркла с каждою луной
рабою
сонной и немой
над собственным насилием
Рябил туман
и где-то там
за тоннами немытых окон
сидели сотни грустных дам
укутавшихся
в серый кокон
и их глаза уж не горели
и только влажные
от слез
они пожизненно болели
о том
что их уста не грели
признания в букетах роз
их не писали на картинах
не посвящали им стихи
им даже
взгляд
не посвящали
о них не пели
не вещали
и никогда не докучали
в порыве страсти
женихи
и кто с работы
кто с покупок
так нехотя
плелись домой
устав
ссутуленной спиной
закрыв нетронутую шею
и снег их
выбирал мишенью
вновь затянувшейся зимой
они смотрели исподлобья
на толпы пар
сплетенных рук
а если то был
старый друг
с своей
веселою подругой
то шли они другой дорогой
как "невзначай"
и "просто вдруг"
Пока шел дождь
по головам
за горами
дверей скрипучих
зевали сотни стариков
несчастных
чопорным
орущих
их лбы
морщинами сложась
ловя цветной рефлекс туманный
из телевизора
тужась
засудят мир за наркоманов
политиков
детей
собак
соседей снизу
сверху
ну а потом в конце концов
после прабабок и отцов
и жизнь пройдет проверку
а пальцы корчась
и дрожа
таблеток горсть
достанут жадно
они подумают
"и пусть
меня считают
кровожадным
и пусть
и ладно
мне плевать"
хотя утрут слезу
украдкой
и снова будут представлять
как можно б внуков поздравлять
фанерною лошадкой
и одиночеством томясь
навзрыд
заплачут резко
уж телевизоры молчат
и лишь раздулась у плеча
как парус
занавеска
А грусть
личинкою сверля
края сердец продутых
вела серебренную нить
не починить
и не разбить
ей просто как продукты
необходимо разделить
веселых и надутых
_
одной большой границей
потрескавшихся стен
и полок
за круглыми колоннами
дырявыми балконами
чей путь уныл и долог
курил чужой
и лишний
и никому не нужный
и с ним курили сотни
бракованных
сконфуженных
И жизнь плыла над ними
дымком от сигареты
и кашляла
морозной
сгустившейся хандрой
и каждый был
по-своему
один
во всей вселенной
и каждый был
по-своему
чужой.