В запущенном доме, сыром и унылом,
Склонившись над грязным столом, у окна,
Сидел он… Картошка «в мундире» остыла,
А впрочем, нужна ли, по правде, она?
Привык он уже – без закуски, так проще,
Быстрей захмелеешь, и спать до утра…
За то получал он частенько от тещи,
Чуть позже – ругала родная сестра.
Теперь – никого. Разошлись, разбежались.
Не справились. Много его тут вины!
Какие-то вещи в прихожей остались,
Да только, должно быть, они не нужны.
Сознанье спустилось в туманные дали,
Дурман алкогольный накрыл пеленой,
И вот в тишине голоса зазвучали:
«Попьешь вечерок? Или снова – в запой?
Давай же! Смелее! Еще полстакана!
Ведь боли твоей никому не понять.
Закончилась водка? Так рано ведь, рано,
Вполне в магазин ты успеешь сгонять!»
«Проклятые лярвы! – вскричал. – Отвяжитесь!
Неужто пристали ко мне вы навек?
К кому-то другому на шею садитесь,
А я… так и знайте… еще человек!
Я нужен родителям, детям, а может,
Простит и поймет дорогая жена,
Пусть грешен я, пьян, неопрятен, но все же…
Я справлюсь! Надежда покамест видна».
Тут лярвы зашлись препротивнейшим смехом:
«Гляди, размечтался, соколик ты наш!
Родителям – горе, а детям – помеха,
Над ними смеются: мол, папа – алкаш.
Жене ж ты, родимый, не нужен и даром,
Не примет обратно, хоть ты здесь умри!
На кой ты ей – бедный, пустой, с перегаром?
Да, кстати… про смерть… это выход, старик!
Веревку на шее стяни-ка потуже!
Еще пара стопок – и будет плевать!
Умри неудавшимся братом и мужем,
Что толку бездарно так жизнь проживать?»
Петля из ремня на железной гардине,
Допита бутылка и дверь на замок,
Последние мысли – о дочке и сыне,
И вдруг… в тишине… телефонный звонок!
«Папуля! Привет! Как ты там поживаешь?
Тебя я видала сегодня во сне.
Случилось? Да нет. Я соскучилась, знаешь,
В четверг, после школы, приеду к тебе!»
На старом столе пусть и скромный, но ужин,
А вкусно – как будто не ел целый век.
Не празднуйте, лярвы… Я нужен! Я нужен!
Я жив. Я надеюсь. И я – человек.