Мне было 12 или 14 лет, но тот день я запомнил в самых мелких деталях.
Я пришёл из школы около часа дня и находился во дворе. Стояла тёплая осень.
Жили мы в частном домишке на одноэтажной улице с дощатыми заборами вдоль грунтовой дороги, которая вела из центра нашего городка в узкие переулки, на базарную площадь, кладбище и в глухие сосновые леса пойменной Десны с её болотистыми пустышами по берегам.
Во двор имелась калитка со щеколдой, которая всегда сообщала о том, что кто-то пришёл или ушёл.
Бабушка сидела на лавочке под окном во дворе. К 75-ти годам это было её постоянное место при хорошей погоде.
Бабушка ещё готовила пищу, но огород и магазины уже были в основном на мне.
Также я обеспечивал семью водой из колонки, дровами и углём, который машина высыпала с улицы. В 1 тонне угля 76 вёдер – 38 ходок к сараю с двумя ржавыми вёдрами.
Дыры в вёдрах не должны быть больше кусков сортового антрацита марки АС.
Я находился за домом, когда щеколда звякнула на открывание. Я прислушался – хлопка на закрытие не было.
Значит, кто-то вошёл и стоит у калитки.
Я подкрался к углу домишки и стал слушать и наблюдать, оставаясь невидимым.
У калитки стояла старушка копия бабушки – такая же маленькая и худая, в такой же косынке поверх седых волос. Лицо и руки так же изрезаны глубокими морщинами, но спина прямая.
Бабушка и старушка долго смотрели друг на друга, не высказывая вслух никаких эмоций.
Через минуту-другую бабушка сказала: «Заходи, Дуня». Калитка хлопнула, Дуня прошла в дом, и они вдвоём сели за стол в кухне.
Все были на работе, а я прошёл мимо старушек в комнату, поздоровавшись, и стал подслушивать.
Они долго молчали, разглядывая друг друга.
Всё в этой встрече было необычно – я знал всех бабушкиных знакомых, вернее всех, кто мог прийти.
Я знал зачем они приходят и даже знал когда.
Необычным было ещё то, что бабушка не предложила Дуне компот и не спросила, голодна ли Дуня.
Никто из посторонних не сумел бы понять их беседы, но я хорошо знал контекст и даты, потому понял всё до единого слова.
«Я ведь из-за него уехала тогда», – сказала бабушка, начав разговор.
Я запомнил только первую фразу – необычное начало.
Первая фраза была самой длинной и наиболее понятной, потому что бабушка за всю жизнь всего один раз куда-либо уезжала.
Остальные бабушкины поездки назывались иначе – эвакуация, возвращение, похороны, проведать, отвезти документы в иностранную юридическую коллегию, чтобы подтвердить своё родство с умершим в Австралии братом, который завещал бабушке свои сбережения.
Весь разговор бабушки с Дуней состоял из отрывочных коротких реплик, смысл каждой из которых можно было понять, только хорошо зная историю семьи и 20-века.
Бабушка с Дуней не виделись 50 лет.
В 1924 году бабушка уехала из нашего городка в Сталинград, где вышла замуж за моего деда.
С тех пор бабушка не уезжала.
«Так ты не вышла за него?», – спросила бабушка.
«Нет», – ответила Дуня.
Дуня рассказала бабушке, как она провела последние 50 лет.
Её история заняла минут пять, и состояла целиком из бабушкиных слов – эвакуация, мобилизация, похоронка, огород, завод, сын, дочь.
«Выпьем чаю», – сказала бабушка, и они ещё поговорили, макая в чай домашнее печенье, которое никогда не переводилось в вазочке с клеймом на ножке «Поставщик двора Его Императорского Величества».
Бабушка повторила дунин рассказ от своего имени – эвакуация, мобилизация, похоронка, огород, сын, дочь – на одну больше.
«Я хотела извиниться», – сказала Дуня, уже у самой калитки, почти на выходе со двора.
Она сказала это в пол оборота к бабушке и сразу ушла, не дожидаясь ответа, но бабушка не делала попытки ответить.
Больше Дуня никогда не приходила.
Они не здоровались при встрече и не попрощались при расставании.
Незаметно было, чтобы они волновались.
Разговаривали они в полголоса, чтобы отдельные слова не долетали ко мне в комнату, но я же подслушивал.