Снится мама и каюсь все меньше и меньше,
Неужели случилось - грехи отмолил?
Вечерами стаю на колени все реже,
Хоть могу и почаще - я многих простил.
Отпускает... уходит раскаянье злое,
Просочилось прощение узкой тропой.
Утро. Рынок. А нас в многолюдии - двое
И отец в отдалении, тоже живой.
Светит солнце и пахнет созревшим укропом,
Кто-то спелую радость на лица пролил.
Мы по рынку несёмся весёлым галопом -
Брат в деревне один и совсем загрустил.
Мы к нему, как на крыльях летели упругих -
Каждый взмах прибавлял свежих сил.
Я потом так не мчался к желанной подруге,
Так тогда я его беззаветно и нежно любил.
Все для нас было сказочно в мамином мире
И наполнено добрым отцовским теплом,
Ощущение счастья, когда нас любили,
И жалели, всегда беспричинно притом.
Каждый шаг был храним, вздох замолен
Сотни лет прострадавшей за други родней,
Дальним лесом и вызревшим лугом и полем,
Снегом белым и спелым осенним дождём.
Нерушимой скалой перед нами стояли
Спины дядек, дедов, тёток, бабок живых -
От великой беды, от грехов сохраняли,
Мне не вспомнить имён, не окликнуть уж их.
Ну, да что я? Не дальше родного колодца
Пролегало их счастье и наша лежала печаль, -
Кто-то с кем-то сойдётся, а кто разойдётся -
Этим - счастья, а этих - по-доброму жаль.
Мы за городом. Пазик бессменный грохочет,
Рынок стих, приближается речка, овраг...
Пазик тужится, стонет, дымит, что есть мочи.
Вон пригорок, за ним ожидает нас брат.
Пыль осела, по улочкам движутся люди,
Брат на маме повис, улыбается нам.
И я верил - мы вечно счастливыми будем.
За ту веру и ныне я сердце отдам.
Так, навеяло. Может к вечерней мигрени,
Может просто тоска шевельнула плечом.
Поддувает, привстану с коленей,
Похожу, чтобы ожил пустующий дом.