1.
Кончался декабрь, простились друзья, разъехались гости, поместье пустело, хрустальной крупой залепило окно, кончался декабрь, и с ним заодно всё прошлое, так же дойдя до предела, катилось, как санки, по горке скользя, – куда-то под горку, где прожитый год – поверженный царь – на сугробах ворочался, пуская на смену другого царя, чтоб тот до конца своего декабря познал свой триумф и своё одиночество; пуржило, кончался декабрь и вот – закончился; дома открыли Нюи, играли мазурку, плясали без устали, поутру с порога заносы мели, покончив с Нюи, открывали Шабли, а женщины пели романсы французские и шили, и всем обещали любви; январь начался, за окном дворовые куда-то по нуждам хозяйским плелись, один всё твердил о похлёбке на ужин, скорее бы, мол, а второй был простужен, шатался и, кашляя, сплёвывал слизь; в сарае белели гусиные выи, и лапы краснели, и пахло пером, которое вскоре очистят и выварят, горячее – только с песка – принесут бумаге, ножу и чернилам на суд: всю ночь им скрипеть, пока свечка не выгорит, а в тёмном сосуде не кончится ром; по комнате вился табачный туман, внизу ещё слышались звуки рояля, а ближе к рассвету приснились глаза любимой; проснулся – январь начался, дул ветер, внизу ещё что-то играли, бродила метель по окрестным полям; спустился, любимая что-то сестре читала, как давеча, вслух, а повсюду была новизна, и белела посуда, и даже ножи становились острей; берёзы, качаясь в замёрзшем окне, рябили в снегу, как столбы верстовые, январь начинался, всё было впервые, шампанское пенилось, и как во сне почудилось: жизнь хороша несравненно, любая, хоть плена в ней хватит, хоть тлена, любая, бросающая на колена, пусть будет она холодна и надменна, но стоит влюбиться в неё непременно, в такую, рождающуюся из пены на смену ушедшей, которая не.
2.
С небес на холмы голубые сходил ослепительный нимб. А Пушкину снились Марии и Катя, примкнувшая к ним. Он только вертел головою, не в силах противиться сну. Они в этом сне меж собою делили его, как страну. И были нелёгкими годы, и груз не по силе плечам. И в небе неслись самолёты, густые хвосты волоча. Над тёмными стогнами града взрывался рассветный фугас, а Пушкин шептал «мне не надо, ничто мне не надо от вас. Не нужно мне места на карте, ни славы и ни дьюти-фри, но только объятия Кати и нескольких разных Марий», - и он говорил им: «смотрите, какая всё это фигня. Вы лучше любите, любите, – тревожьте, тревожьте меня! Покинув пределы земные, все гибнут один за другим, но мы-то бессмертны, Марии, и Катя, примкнувшая к ним. А смерть – это всё понарошку, нас запах мочёной морошки удержит на свете, и кружки полны будут солнцем одним, пока мы, держась друг за дружку, в одной поднимаемся ложке над общим котлом мировым».