Книга стихов Цвет не тает, часть 4

 
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ ПАМЯТИ МАТЕРИ

НА ТИХОЙ СТОРОНЕ

На тихой стороне среди могил
Я припадаю к матери моей,
И шум дерев, и шелест птичьих крыл
Поют неспешно Господу о ней.

Горит в руке свеча за упокой,
Но сердце перепутало слова,
И солнца луч за здравие свечой
Благовествует мне: она жива!

Живительны творения небес,
Возносится свеча до облаков.
Так матери дыхание окрест
Я собираю в голубой платок.

Слезами не насытить бледный лик,
Не расточить снежинки на слова,
Но кровью различаю дальний крик:
Ты – весточка о том, что я была!

Ваганьково, ваганьковскую шаль
Накинул я на матери плечо.
Прими, Господь, сыновнюю печаль
За упокой и здравие свечой.



НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МАТЕРИ

Жила-была мама в кв. коммунальной
Отец слишком рано ушёл.
Я к маме, бывало, прижму вечерами
Вихрастую голову-шёлк.

И будто лечу над молочной рекою
От яра, глотнув киселя.
А мама-луна серебристой рукою
В пути обнимает меня.

Я маму к себе переманивал тайно,
Кисейный тонируя цвет.
Глаза голубые и мышцы из стали,
А мама закончилась – нет...

                * * *

Луна серебрит мои шёлковы вихры,
Как в том приснопамятном сне,
Рассыпав узоры житейского лиха
На вмёрзшем в автобус стекле.



РУССКОЕ СЧАСТЬИЦЕ   
      
Теперь увлекаются стрижкой травы.
Стригут насекомых в любую погоду.
Приятно быть смерчем, срезая ковыль
Шнуром, как булатом степного народа.

К ногам шелковистая стелется стать.
Услужливый ветер играет кудрями.
И пятится боль, рассечённая вспять,
Какой-нибудь нежно-поруганной твари.

Внезапно иссяк электрический ток.
Шнурок, повисая, коснулся запястья.
И выпил не сломанной жизни глоток
Кузнечик за русское малое счастье.



ФОТОГРАФИЯ С СОЛНЦЕМ НА ПАМЯТЬ

Фотография в сепии жёлтой.
Перед камерой – я и она,
И какая-то древняя молодость,
Что была нам когда-то дана...

Я подумал: «А кто тот четвёртый,
Тот, нажавший курок спусковой,
И в корпускулах правильно-чётких
Зафиксировал миг беззаботный,
Будто бабочку острой иглой?»

Старомодный потешный гербарий,
Пожелтевших мгновений кадриль
Я в полуночи перебираю,
Вновь вживаясь в потёртую быль.

Где-то там, за протоками времени
Кружит илистый водоворот.
Я стою, ещё смертью не беленый,
В серебристом мерцании вод.

Моя девушка в розовом платье
Машет с берега тонкой рукой.
А смешной Paparazzo крылатый,
Прячась в золото солнечной ваты,
Нажимает «курок спусковой»!



         СОНЕТ

К любви надежду потерять
не мудрено во дни разлуки.
Свечи огарочек принять
на холодеющие руки

под силу только мудрецу.
Когда ума, увы, не столько,
стекают слёзы по лицу
и падают, гляди, уж сколько!

Любовь спасительна. К любви
нам заповедано от Бога
идти кратчайшею дорогой,
листая дни-поводыри.               
            
Так сердце Нины Чавчавадзе*
о муже долгих тридцать лет
твердило, заглушая разум:
«Он жив, его лишь рядом нет!»

Разлука – рана, льётся кровь,
И прочь торопится любовь.

Но ты стяни бинтами рану.
Бинты промокнут, рану вновь
Перевяжи!
И непрестанно
Любви израненной служи.


* Княжна Нино (Нина Александровна Чавчавадзе) – грузинская аристократка,
дочь поэта и общественного деятеля Александра Чавчавадзе,
жена русского драматурга и дипломата Александра Грибоедова.



ЗАРИСОВКА

Багор* оплавил горизонт
В вечерний пунш зари.
Хмелея, колокольный звон
Уснул в оврагах и
Рассыпал гулкий звукоряд,
Как тёртую муку,
На гармоническое «ля»,
На крик совиный «У-у...»,
На шорохи ночных зверей,
На шелесты в садах,
На ржанье вольное коней
В подтопленных лугах...


*Багор – (устар.) пурпурный цвет.



ХОЛМ У МОРЯ

Из травертиновых седин
Холм высится передо мною.
Я слышу, как шумит волною
О кромку берега под ним

Морской прилив. Латая склон,
Дорожка прячется в деревья,
И ветер теребит, как веер,
Листву пирамидальных крон.

Я поднимаюсь. Впереди
Блаженство струй. Но будто мелом
Начертан круг, и никнет тело
К сырой дорожке. «Погоди!» –

Клокочет сердце. Травертин
Холма и поздняя прохлада
Мне дороги.
И трель цикады
В росистой кутерьме травы…

Но море ластится, и я,
В песок протекторы впечатав,
Иду, а пенистая слякоть
Крадёт следочки бытия!



ЩЕБЕТАЛА СЕКУНДНАЯ СТРЕЛКА В САДУ

Они прожили вместе большую судьбу,
Разделив пополам долголетье,
Иссыхая под солнцем на берегу,
Как рыбацкие ловчие сети.

Утром ранним приснилась им времени мзда
Сном любовников, корочкой сладкой.
Они тихо во сне приоткрыли глаза,
Друг на друга взглянули украдкой.

Нет, морщины, как прежде, не морщили лоб,
В придыхании не было горя,
И вино мудреца не испила любовь
Из шелома житейского моря…

Щебетала секундная стрелка в саду
Многолетий служебные тайны.
Что за странные сети на берегу
Им обоим приснились случайно?



ГРОЗА В КОКТЕБЕЛЕ

Как всплеск акварели Волошина,
Стёртой в пигмент метелью
С неба слетало крошево
В расщелины Коктебеля.

Плавью сиреневой краски
Грома раскаты мазистые,
Макс, волшебник гривастый,
Кистью взмахнул и выстроил.

В чайку впорхнул из мисочки
Двуокись титана белую,
А в море по абрису с кисточки
Глауконит можжевеловый…

Ах, акварель, ах, лялечка,
Краски остывшей лужица!
В небе душа скитается,
Над телом, как птица, кружится.

Волошин, дружище ве;ковый,
Не пролетайте мимо.
Вам посылаю сквозь времени млеко
Фото моей любимой!


ОЖИДАНИЕ В ШЕРЕМЕТЬЕВО
   
О времени забыв на полчаса,
Я очарован тайной ожидания.
На полчаса из тела бытия
Перемещаюсь мыслью тайной

По крышам шереметьевских палат
В оставшиеся сотни метров неба,
Сквозь восхитительный металла сплав,
На борт любви, умом стяжая небыль!..

Твой самолёт скользит на дифферент.
Нетварное уже твореньем полно.
И я земной благословляю плен,
Эфира возмущая волны!



ПОЗДНЯЯ ВСТРЕЧА

Подчас из прожитого «я»
Беспечно выпорхнет былое
И чмокнет в губы: «Я с тобою!»
А ты подумаешь: «А я?..»

Стать прежним – непосильный труд.
Но, пропустив стаканчик кьянти,
Отмерить дружеским объятьем
Аршин младенческих причуд

Мы оба вправе!
Пусть, как прежде,
Клокочет красное вино!
Ведь в юные лета равно,
Какие на плечах одежды...




ОГЛЯДЫВАЯСЬ

Жизнь намывает, как песок,
стихов докучливую прану.
Смахни с дорожки мой следок,
и будто не было меня. Но
на обочине, в пыли,
увидеть можно, приглядевшись,
как брошенный в бурьян пиит
своё рассматривает сердце.

Да, глупый старенький пиит,
наверное, был неудачник.
В вертеп полуночных столиц
он шёл, как юный барабанщик,
и бил в свой юный барабан,
взрослея в сумраке капризном,
по кровотокам ранних ран
сплавляя рубленые ризы.

Он был похож на мудреца,
он даже пробовал цикуту.
Он слышал окрик подлеца,
но ни на шаг, ни на минуту
не изменил своей судьбе,
не приобрёл повадки черни:
брататься в стаю при луне
и выть с листа этюды Черни.

О, милый сердцу моему
поэт высокого забвения!
Ты бродишь рано поутру,
ещё до света представленья
по тонким долам сновидений
в терновом венчике простом,
свои разбрасывая тени,
как строчки, на листе пустом…