Веноция

История одного человечества.
 






























































































































М. Орлис.








О с н о в а.





















2016 г.






Собрание сочинений
В 99 томах. Том 40-ой.

















































       КЛЮЧ.

Какого беса я себя любил!
И годы жизни потерял впустую.
Но день настал, мой час пробил,
И объяснил мне истину простую.
Я не красив. И незачем мечтать
О красоте желаемой подруги.
И я нашёл любовь себе под стать
В тебе, в моём товарище и друге.
Мечта моя, которой не достиг,
Живёт во мне ничтожным эпизодом.
А каждый наш с тобой прожитый миг
Мне кажется с тобой прожитым годом.
Та красота, что видел я в мечтах,
О красоту твою разбилась в прах.
















                Посвящаю О. Э. Д.







      ВЕНОК.

1
Какого беса я себя любил,
Когда мечта моя тебя искала.
Твой взгляд меня тревожил и манил.
И был я полон сил. И увлекала
Ночь лилий, льющих нежный аромат.
И небеса от буйных звёзд звенели.
И затухал к рассвету звездопад.
И в час восхода птицы в роще пели.
Но время шло. И горделивый нрав
Я свой смирил. И сердце мне сказало:
«Не предпочти ты негу юных трав
Помпезности и блеску шумных залов,
То не познал бы ты любовь святую.
И годы б жизни потерял впустую».



        2
И годы б жизни потерял впустую,
И не служил бы светлым облакам,
И не узнал бы истину простую,
И не доверился бы трепетным рукам;
Не оценил бы рвение поэта,
Да и не вник бы в глубь его сонета;
И не грустил бы, глядя на рассвет,
И не познал бы горьких дум и бед.
И ты бы прожил без любви на свете,
Не наслаждался б чистотой небес;
И в чудеса б не верил на планете;
И гул ветров, и предрассветный лес,
И лунный блеск, и волны б не любил».
Но день настал, мой час пробил.











        3
Но день настал, мой час пробил.
И я увидел красоту природы;
И лунный блеск, и горы полюбил,
И берега и дремлющие воды.
Весенний луч резвился у реки.
И по утру я слушал гул дорожный.
И видел я за речкой огоньки.
Они мерцали через мрак тревожный.
И наблюдал я средь вечерних вод
Туманный луч, что трепетал у лодки.
И взвился он в высокий небосвод.
А я стоял взволнованный и кроткий.
Тот луч манил меня сквозь тьму густую,
И объяснил мне истину простую.



        4
И объяснил мне истину простую
Мерцающий пленительный рассвет.
И рощи тень, и тишину густую
Окутал утра торопливый свет.
И небеса склонились надо мною.
И расплескался розовый туман.
И заиграл он с быстрою волною.
И утро утонуло в океан.
И думал я: «Зачем мечта рисует
Мне вечный образ, что других милей?
Зачем любовь со мной не согласует
Моих желаний? И с мечтой моей
Её цветам одним кустом не стать».
Я не красив, и незачем мечтать.












         5
Я не красив, и незачем мечтать
О том, что и со мной случится чудо.
Не может жемчугом посуда стать.
Хотя жемчужною бывает и посуда.
Всё, что в моей рождается душе,
Твой юный взгляд мгновенно замечает.
С любимым другом рай и в шалаше.
Так мудрость вековая возвещает.
А сердце неподкупности ларец.
И мне оно нездешний мир рисует.
И вижу я таинственный дворец.
И там любовь в уста меня целует.
И кто из нас не грезил на досуге
О красоте желаемой подруги!


      6
О красоте желаемой подруги
Не грезил тот, кто не был разлучён
С подругой верной, и в семейном круге
Был и любим, и понят, и прощён;
Кто увлекался мира красотою,
И был умом, да и душой хорош;
И в ком не зрело бренное, пустое;
И без любви кто жизнь не ставил в грош;
Кто мог мечтать, хотя и был намечен
В мужья к подруге с верною душой;
Кто весел был и мудр, и небеспечен;
И красоты желанный образ свой
Встречал словами: «Я умел мечтать!»
И я нашёл любовь себе под стать.













7
«И я нашёл любовь себе под стать».
Так произнёс мой юный друг беспечный.
И в тот же миг хотел ей мужем стать.
И клялся в верности. Но бессердечный
Предмет любви его не постигал
Порыв души влюблённого поэта;
И все его признанья отвергал;
И уж никак не признавал сонета.
И друг мой долго очарован был.
Но был покинут. И конец мученьям
Одним, других началом послужил.
И снова друг мой с прежним увлеченьем
Шептал в сердцах: «Весь мир в моей подруге!
В тебе, в моём товарище и друге».



         8
В тебе, в моём товарище и друге,
Я постигал желаний светлый миг.
Но вспоминаю я порою на досуге,
Как я шептал у нераскрытых книг:
«О, возвратись ко мне, моя подруга!
И раздели печаль моей любви!»
И в трудный час сердечного недуга
Я призывал: «Ах, нежность, позови!»
И все мои надежды и желанья
Осуществились. И в душе весна.
И улеглись тревога и страданье.
И радость мне иная не нужна.
Но до сих пор я жду тот светлый миг!
Мечта моя, которой не достиг.












          9
Мечта моя, которой не достиг,
Мне прошлое уже вернуть не сможет.
Я до сих пор тот светлый вижу миг,
Что всех наград и благ земных дороже.
Мгновенья наступающего лета,
Когда подснежник отцветёт уже,
И звёздам дальним шепчет он об этом,
Вещают радость сердцу и душе.
В то утро я взволнован был и смел,
Любовь твою вознаградив своею.
Мрак растворив, весенний луч звенел.
И я о том ничуть не сожалею.
Мечта ушла. И с трепетным восходом
Живёт во мне ничтожным эпизодом.


10
Живёт во мне ничтожным эпизодом
Моя мечта. И грусть во мне светла.
И чем тревожней ночь перед восходом,
Тем легче сердцу. В нём ни грана зла.
Мне о любви твои вещают руки.
Тоска моя рассеялась как дым.
И дальних грёз таинственные звуки
Я слышу снова за окном моим.
Они ещё свежи в моём сознании.
Но к ним уже глуха душа моя.
Мне дорог миг любви и пониманья.
Сердечности меня влекут края.
Не дремлющей мечты зову я лик,
И каждый наш с тобой прожитый миг...













11
И каждый наш с тобой прожитый миг
Мне дорог, и моей душе угоден.
И будто снова я средь старых книг.
И вновь душа моя в заботе и походе.
Уж опадают осени цветы.
И грежу я увидеть всё сначала.
И мирный сад, и наши в нём мечты,
И тишину у сонного причала.
И задремавший предрассветный лес.
И мы одни. И музыка сонета.
И всё исполнено восторга и чудес,
И неземного радужного света.
И каждое мгновенье пред восходом
Мне кажется с тобой прожитым годом.



12
Мне кажется с тобой прожитым годом
Тот первый миг. И каждый мирный час
Неугасимым звёздным небосводом
Не исчезает, но восходит в нас.
Как, в вечность удаляясь, светят ярче
Кометы, так в моей душе огонь
С годами обжигает сердце жарче
И трепетом вливается в ладонь.
И губ тепло взволнованней и зримей.
И нам с тобою некуда спешить.
И в памяти острей и ощутимей
Всё то, что и годам не заглушить.
И тает светлой нежностью в устах
Та красота, что видел я в мечтах.












       13
Та красота, что видел я в мечтах,
Меня томила долго и жестоко.
И след её, как прежде, на устах.
И слышу я весенний шум потока.
И ты явилась и зажгла уста.
И растворилась нежностью во взгляде.
И облаков над нами красота.
И будто мир в торжественном наряде.
И всё вокруг вещает мне об этом.
И ты щедра! Тебя не полюбить,
Так стоит ли тогда и быть поэтом.
И нужно ли на этом свете жить!
А красота, что видел я в мечтах,
О красоту твою разбилась в прах.



        14
О красоту твою разбилась в прах
Та красота, что видел я в мечтах.
И вот я встречи жду с тобою скорой,
Чтоб быть тебе защитой и опорой.
И мы взлетим в просторы облаков.
И встретим там весёлый луч рассвета.
К услугам нашим тысячи веков
И это нас чарующее лето.
В тебе нашёл я светлый идеал.
И не напрасны были ожиданья.
Я верил. Я надеялся. Страдал.
И не сдавался. И в зенит страданья
Я говорил: «Ах, я безумным был!
Какого беса я себя любил!»



















ОСОВА.

Какого беса я себя любил
И быть хотел поэтом знаменитым.
Я в грудь себя порой нещадно бил.
И говорил себе: «О, будь открытым!
Судьба! Она доверчива к тебе!
Люби её. И не грусти над нею».
Какого беса я желал себе
Наивной встречи с нею.
И я не знал, как много нужно сил
И нервов, и седых волос, и крови
Потратить, чтобы Бог благословил
Тебя на подвиг истинной любови.
Ни жизнь, ни смерть меня не отпускала,
Когда мечта моя тебя искала.
Когда мечта моя тебя искала,
Надежда оживала в пустоте
И дерзновенно волны рассекала
В эфире звёзд в небесной высоте.
И о тебе я думаю порою,
Вздыхая, погружаясь в небосвод.
И иногда я даже планы строю
Тебя увидеть за печалью вод.
Ты тонкой ланью предо мной мелькала
И погружалась в светлый небосвод.
И за собою страстно увлекала,
Суля мне радость средь бескрайних вод.
И шёл к тебе я, и любовь хранил.
И взгляд я твой навечно сохранил.
И взгляд я твой навечно сохранил,
Пронзавший обозримые просторы,
Откуда луч мне тайну уронил,
Засеребрив и берега, и горы.
Мир предо мной раскрылся для надежд.
И я, внимая чистоте эфира,
Стыдился праздных мыслей и одежд,
Представ бессильным пред всесильным миром.
Чем мог я встретить вызов красоты?
И в чём я мог довериться простору?
Лишь в том, что я, не уронив мечты,
Служу тебе, и милому мне взору.
Ну, а мечтой, что страстно привлекала,
Ты чаровала, жгла и увлекала.
Ты чаровала, жгла и увлекала
Меня мечта. И я пошёл за ней.
Но миг зари, и блеск её накала,
Прервал мой сон. И озеро огней
Засеребрилось предо мной и лодкой.
И по течению уж я куда-то плыл.
И был обрадован нежданной я находкой,
Костёр увидев. А над ним остыл
Котёл с готовой калорийной пищей.
Забытый кем-то, он достался мне.
Ну что ж, подумал я, и я не нищий.
И сучьев треск я слышал на огне.
И уходила в дремлющий закат
Ночь лилий, льющих нежный аромат.
Ночь лилий, льющих нежный аромат,
Мне музыкой была. Шалаш недальний
Меня согрел. Тревогою объят
Был сумрак ночи. Вечер был печальным.
Кошмары мучили меня всю эту ночь.
Я засыпал и тут же просыпался.
Дождавшись утра, я жилища прочь
Бежал. И в беге даже оступался.
Казалось мне, тут тысячи геенн.
И их встречал в ту ночь я повсеместно.
И к ним порою попадался в плен.
И было страшно мне, скажу тут честно.
Я тормозил. Геенны каменели.
И небеса от буйных звёзд звенели.
И небеса от буйных звёзд звенели.
А ночь меня с собою позвала.
И неразлучно с нею мы летели.
И даль небес бескрайнею была.
Над нами проносились небосводы,
Миры кружились, гибли города.
Вдали темнели дремлющие воды.
А в них горела яркая звезда.
И ей, с невольной страстью отдаваясь,
Я говорил: «Ах, я принадлежу
Тебе. И в этом я не сомневаюсь».
Но вдруг проснулся я. Я на траве лежу.
Ночь надомной. Вокруг цветущий сад.
И затухал к рассвету звездопад.
И затухал к рассвету звездопад.
Ну что ж, подумал я, пора в дорогу.
Пойду туда, куда глаза глядят.
Доверюсь я и случаю, и Богу.
Встречался там я с утренней зарёй.
Станицы посещал я, видел сёла.
Печаль на лицах видел я порой.
А иногда встречал и взгляд весёлый.
Всё в мире правильно. Так думалось тогда.
Страдания даны для очищенья.
И не коснётся уст моих беда.
И падший жив надеждою прощенья.
И слушал я весенние капели.
И в час восхода птицы в роще пели
И в час восхода птицы в роще пели.
Ну что ж, подумал я, пойду к реке.
Вот в лодку я сажусь, вот вёсла заскрипели.
И рыбы серебрились на песке.
Их было столько, что хватило б пищи
На сто персон. Но много я не брал.
Казалось мне, их тут сплошные тыщи.
И свет восхода в них уже играл.
И, острым камнем брюхи им взрывая,
Я из воды их тут же доставал.
И о пощаде к меньшим забывая,
Ел их сырыми, и молиться забывал.
Так жить решил я. Правилом избрав,
Я принимал жестокий жизни нрав.
Я принимал жестокий жизни нрав.
Нрав возбуждал. Я выбрался из лодки.
И восседая средь душистых трав,
Я помечтал об охлаждённой водке.
Нет у меня её. А рыбу есть
Сырую, даже и изголодавшись,
Не каждый сможет. Но такая честь
Досталась мне. И, случаю отдавшись,
Я съел пять штук. Да и, набрав воды,
Напился. И улёгся тут же в травы.
И вспомнил я весенние сады
И шумные зелёные дубравы.
И гордый нрав, ну а его во мне немало,
Я нрав смирил. Всё сердце принимало.
Я нрав смирил. Всё сердце принимало.
Хотелось миф в реальность воплотить.
Все чаянья мои. А их немало.
И с ними можно жить и не грустить.
Тут многое понятно и полезно.
И тайный жар, и холод пустоты,
Да и открытия души, и бездна
Сомнений, и тревога, и мечты.
Всё то, о чём ты в юности мечтал,
В твой план, задуманный тобой, скажу по чести,
Вошло. И он тебе необходимым стал.
И ты служил ему без лести,
Его, своим советчиком избрав.
А я лежал среди весенних трав.
А я лежал среди весенних трав,
Его своим советчиком избрав.
И эта мысль меня гнела глубоко.
А жизнь, она порою так жестока!
И мне себя тут стало очень жаль.
И вспомнил я и отчий дом, и ужин.
И, ощутив невольную печаль,
Я у реки был к действию побужен.
Нашёл ветлу я с тонкою корой.
Сорвал её я и довёл до порно.
Меня терзал шумящий мошек рой.
И сыпались в огонь они тлетворно.
И вспомнил я тут лязг и шум вокзалов,
Блеск мишуры и роскошь пышных залов…
…Блеск мишуры и роскошь пышных залов,
Он вспомнил, а не я. Под шум вокзалов
Там поезда старинные пыхтят.
И рассказать об этом мне хотят.
Чтоб отогреть продрогнувшие плечи,
Я приготовил лежбище себе.
И в этот роковой осенний вечер
Отдался я проказнице судьбе.
Затем, подбрасывая хворосту в кострище,
Я чувствовал, что воздух к ночи чище.
Да и познал губительный озноб,
От ветра свой скрывая мокрый лоб.
Так я провёл ту роковую ночь.
И все сомненья и терзанья прочь.
И все сомненья и терзанья прочь.
В тревоге я провёл всю эту ночь.
И ничего я к утру и не ждал.
И я опять просторы наблюдал.
И по неписаным в парламентах законам,
Мне не желая ни добра, ни зла,
Уж так назначено ещё во время оно,
Вся эта ночь в безвременье ушла.
Кромешный мрак мной пережитый в плоти,
В той плоти, что сама не прочь поесть,
В природы вековом водовороте…
Простите, но такое свойство есть.
Кто с этим спорил, спорил вхолостую.
Я годы жизни потерял впустую.
Я годы жизни потерял впустую
Осталась лишь обида на устах.
А я и ничему не протестую.
И этим лишь усиливаю страх.
Страх не даёт порою быть спокойным
От проявлений горьких бытия.
И я сказал себе: «Ты должен быть достойным,
Когда ты знаешь, в чём печаль твоя.
Задумал ты, отчаянный, подняться
До философских роковых высот,
Откуда падать сплошь и разбиваться
Тому, кто жаждет сказочных красот».
И тут, поверив в эту блажь святую,
Себя, я понял, тем и аттестую.
Себя, я понял, тем и аттестую,
Что я поверил в эту блажь святую.
Приемля мирозданья торжество,
Я стал лелеять принципы его.
И канув в омут бесконечных знаний,
Постиг я боль и грусть воспоминаний.
Но, не достигнув многого в пути,
Мне расхотелось далее идти.
Есть тайна тайн. В неё лишь веря свято,
Ты можешь жить, душою не кривя,
Порою скромно, а порой богато,
Порою в роскоши и в праздности живя.
И всё же веря и просторам, и векам,
Я стал служить высоким облакам.
Я стал служить высоким облакам.
Ну, а туман над озером стелился.
К кипящим подошёл я котелкам.
В одном из них мой суп уже сварился.
Мне дивный запах голову вскружил.
Хотя в готовках я, увы, не дока.
Но я снимать похлёбку не спешил
С костра. Над ней вознёсся пар высоко.
И в быстрых облаках он исчезал.
И в котелке две рыбины кипели.
И тут уж я подумал и сказал:
«Они уйти от смерти не успели».
Воткнул я палку в гущу прегустую,
И так познал я истину простую.
И так познал я истину простую
И потому, что оказался вкус
Похлёбки чудным. В глубину густую
Смотрел я жадно. И мочил там ус.
Я пил отвар из котелка горячий.
Он грудь мою худую согревал.
И я почувствовал восторг телячий.
Но суп в посудине всё ж убывал.
Наевшись вдоволь, я помыл посуду
В струе прохладной ближнего ручья.
И так сказал: «Теперь я точно буду
Питаться рыбой. В ней вся жизнь моя».
Тут трепет чувств я посвятил векам.
Да и доверился бегущим облакам.
Да и доверился бегущим облакам.
И трепет чувств я посвятил векам.
И тут уже меня мой сон окутал.
И все мои желания запутал.
Сквозь редкий храп струилась речь моя.
Я бормотал: «Суп был чрезмерно сладок.
Ах, хороша там жирная струя.
О, сколько в ней таинственных загадок!
Прекрасен мир. И вкруг меня эфир.
И только зябко мне порою что-то.
Ну что ж, зато как чувствуется мир!»
И снова мне идти вперёд охота.
И кто из вас не грезил на досуге
О красоте желаемой подруги!
О красоте желаемой подруги
Не грезил тот, кто не поймёт меня.
Он не оценит праздные досуги,
И не согреется он около огня.
Он не поел живительной похлёбки,
Не испытал неистребимый страх.
И не вошёл в чащобу леса робкий,
Не избежал опасности в горах.
Не угадал он жизни назначенья,
И не постиг далёкий звёздный свет.
И не узнал утрат и огорченья
В той жизни, где, по сути, жизни нет.
А я, познавший жизнь, которой нет,
Не удивлялся, слушая сонет.
Не удивлялся, слушая сонет,
Тот, кто за мною наблюдал из рощи.
А я из-за кустов ему в ответ
Кричал настолько, сколько было мощи.
Мой крик по-своему воспринимал
Соперник мой. А я кричал от боли.
Но он меня тогда не понимал.
И я ослаб, да и лишился воли.
Наш поединок длился до утра.
Потом, не выдержав, он скрылся в чаще леса.
И с плеч моих отринула гора.
И ночи тут рассеялась завеса.
До тех я пор, как не случилось это,
Не умирал в пути, не ждал рассвета.
Не умирал в пути, не ждал рассвета,
И не познал бы и судьбы своей,
И был бы чужд премудростям поэта,
Не откажись я от своих друзей.
Чем занимался! Чем я занимался.
Следил за прессой. Верил лжи газет.
А в это время зрел и разгорался
Уже разбуженный над озером рассвет.
Поэт не тот, кто сочинял куплеты.
Да и не тот, кто в жизни преуспел.
Кто обездолен, вот они  поэты.
И каждый тут и мужествен, и смел.
Тот не поэт, кто не изведал бед,
Не ненавидел, не давал обет.
Не ненавидел, не давал обет
И я тому, кого я не увидел.
Полезный я тут услыхал совет,
Которым он меня тогда обидел.
Я верил в то, что принял глубоко.
И тем не верил я, кто мне вещает ложно.
Я нёс себя настолько высоко,
Насколько в этом случае возможно.
Идя вперёд, я не ронял мечты,
Не заменял судьбы своей престижем.
Жил по законам светлой красоты,
По сути, лишь какою мир и движим.
Меня поймёт, прослушав притчи эти,
Тот, кто, как я, искал себя в рассвете.
Тот, кто, как я, искал себя в рассвете,
Спасётся, отрешившийся от зла.
Но где, скажите, есть пределы эти?
И как нам оценить накал тепла?
А оценив поступок справедливым,
Не погрешить пред совестью своей?
Ты полюби, и проживи счастливым.
А если ты опорой не был ей,
Когда она безумно полюбила
Тебя и извела мечтой себя?
Вот так судьба с тобою поступила,
Лелея, опекая и любя.
Безумец тот, кто предпочёл прогресс,
Не восторгаясь таинством небес.
Не восторгаясь таинством небес,
Явился мне, из-за кустов мелькнувший,
Ещё совсем не одичавший бес,
В походе длительном ко мне примкнувший.
Он шёл за мной буквально по пятам.
И, доедая все мои отбросы,
Он появлялся неизменно там,
Где высыхали под ногами росы.
Да, он следов нигде не оставлял.
С куста на куст он прыгал легче птицы.
Меня он бесконечно удивлял,
Шепча свои мне чудо небылицы.
А я ведь раньше не встречал созданья эти
И в чудеса не верил на планете.
И в чудеса не верил на планете
Доселе я. Исчадием чудес
Мне показались все причуды эти,
Что совершал передо мною бес.
И я, с его причудами свыкаясь,
Доев уху в походном котелке,
Ворча и злясь, кряхтя и заикаясь,
В кармане фигу сдерживал в руке.
И подходя ко мне, и исчезая,
Он приглашал меня с собой в кусты.
И, ветки челюстями острыми сгрызая,
Все объедал зелёные листы.
Пугал меня и этот странный бес,
И гул ветров, прорвавшийся сквозь лес.
И гул ветров, провравшийся сквозь лес,
Друг к другу нас заставил приближаться.
И он сказал мне: «Я обычный бес.
И незачем со мной тебе сражаться».
И с ним сдружился я. Да и познал
Тепло от членов подлинного беса.
Потом рассвет ночную мглу прогнал.
И утра вызрела весёлая завеса.
И тут он обломал малины куст.
И обглодал его. И свежих ягод
Наелся. Ну, а мой желудок пуст.
И вкус малины был забыт мной за год.
Взлетели ведьмы. Бес им не грубил.
Он презирал их. Он их не любил.
Он презирал их. Он их не любил.
И не любил горбатых он упырей.
Мой новый друг демократичен был.
И мне сказал: «Смотри на вещи шире».
И продолжал: «Сожительство в лесу
Предполагает уйму привилегий».
Потом мы с ним варили колбасу.
И дальше мы поехали в телеге.
И мы не расставались до утра.
Я жаждал и наград, и развлечений.
Нам было весело. И он кричал: «Ура!»
И обещал мне уйму поручений.
Никто из нас другому не грубил.
Но день настал. Мой час пробил.
Но день настал. Мой час пробил.
Не видно беса. Нет былого леса.
Я на траве лежу. Совсем без сил.
Тумана надомной рассеялась завеса.
О берег плещет тихая волна.
Восходит солнце, на кустах блистая.
К закату катится дремотная луна.
И птиц весёлых пролетела стая.
У лодки рыб игривая семья,
В волне резвясь, лучом играя первым,
Затрепетала. Где же, где же я?
И что со мною? Ах, уж это нервы!..
Я всё такое с детских лет любил.
Но день настал, мой час пробил.
Но день настал, мой час пробил.
Ну что ж, подумал я, влезая в лодку.
А путешествовать я с детских лет любил.
И тут сдавило мне прохладой глотку.
Был час восхода. В трепете лучей
Уж растворялись мрака ночи силы.
Всё было ласкою для алчущих очей.
Поля и горы сердцу были милы.
И стаи птиц, и кони у реки,
И лис, бегущий по равнине,
И бледно-голубые мотыльки.
Ах, я люблю, люблю их и поныне!
И берега, и дремлющие воды.
И я увидел вечный мир природы.
И я увидел вечный мир природы.
И произнёс: «Чего тебе ещё?
Ты прожил беззастенчивые годы.
Вот солнце засияло горячо.
И ты плывёшь. И ощущаешь голод.
Но не спешишь ты пищу добывать.
Познал ты многое. И жажду знал, и холод.
И уж тебе ль об этом забывать.
Под утренней прохладой будет сладкой
Отныне, друг мой, трапеза твоя.
Не будешь ты охотиться украдкой.
И только так, лишь так, мои друзья».
Так я подумал и хандру убил.
И лунный блеск, и горы полюбил.
И лунный блеск, и горы полюбил.
Но и поесть мне с неких пор охота.
Ах, я поклевку у костра забыл!
А без неё, какая уж охота.
И я на берег выбрался скорей.
И отыскал мне нужную жердину.
И, не боясь ни ведьм, ни упырей,
Я бросил взгляд туда, на середину
Реки. И бед я не страшусь ничуть,
Меня к себе влекущих и зовущих.
И выхожу я в свой нелёгкий путь.
И устремляюсь в бездну волн ревущих.
О, я люблю бесцельные походы
И берега, и дремлющие воды.
И берега, и дремлющие воды,
И мною обретённый инвентарь
Напомнили мне прожитые годы
И всё, что там со мной случалось встарь.
Я был беспечен. Молод был и весел.
И по земле я шествовал один.
И шкуру я свою на сук повесил.
И жалкий раб я, и отважный господин.
И ничего не ел я суток восемь.
Очами жаркими от голода горя,
К реке я подошёл, острогу бросил
Туда. И вижу в волнах пескаря.
Тащу его на берег я. В песке
Уж крепко он зажат в моей руке.
Уж крепко он зажат в моей руке.
Трепещет он в неравном поединке.
Рука моя отражена в реке.
На ней блестят чешуйки, словно льдинки.
Касаясь пальцев трепетных моих,
Он бьётся плавниками. И мгновенно
Его прижал к груди я. Нас двоих
Дурачил случай. Случай откровенный.
Его мне было жалко от души.
Да и себя мне было тоже жалко.
Я говорил себе: «Не бойся. Поспеши».
И прекратится между нами свалка.
И слушал он меня неосторожный.
И тишина. И дальний гул дорожный.
И тишина. И дальний гул дорожный
Он слушал, распластавшись на руке.
Момент по положению тревожный.
Он был растерян. Был он в грусти и тоске.
«Ты изловчись, и мы с тобою вместе
Не посрамимся, защищая честь.
Ведь, знаешь ты, что драгоценней чести.
Дороже чести только наша честь».
Был вечер тихим. Задремали жабы.
И я в прохладу руку опустил.
Из глубины на нас смотрели крабы.
Тут я себя за всё, за всё простил.
Молчал пескарь угрюмый и в тоске.
Ночь растворилась в тонущей реке.
Ночь растворилась в тонущей реке.
И меж собою суетились крабы.
Я слышал чей-то голос вдалеке:
«Не унывай! Будь оптимистом. Дабы
Увидеть древний Рим. И век второй.
Где пирамид гряда торчит высоко.
И только здесь вечернею порой
Всё так бездумно, странно, однобоко.
Давай с тобой мириться. Ты не раб».
И краб грустил. И глубоко вздыхает.
А я ему сказал: «Ну ладно, краб.
Вот только боль никак не утихает».
И я сдружился с ним. И, как возможно,
Рукой к нему прижался осторожно.
Рукой к нему прижался осторожно
Я. И тогда ударил он меня.
Да и клешнёю сжал мне рот безбожно.
И вспыхнул между нами клуб огня.
Разбушевались и вскипели волны.
И закружились чайки вдалеке.
И взгляд мой был страданьем переполнен.
И рот мой был и в пище, и в песке.
И кто кого. И каждому понятно:
Ему я вмиг клешню перекусил.
И потекла, грудь грея мне приятно,
Кровь в мой желудок, мне прибавив сил.
Луч заблестел среди бегущих вод.
Восторг небесный мне согрел живот.
Восторг небесный мне согрел живот.
А луч блестел среди бегущих вод.
И краб сказал, в мои взирая очи:
«Прости меня. Спокойной ночи».
Ну, а другой для будущих побед
Ушёл под корч. И там и затаился.
Переварил я съеденный обед,
И лёг в траву, и тихо помолился.
И, наблюдая дальний горизонт,
Я размышлял о варварстве в природе.
А надомною ночи вспыхнул зонт.
И отразились волны в небосводе.
И зазвенел таинственный и кроткий
Последний луч, затрепетав у лодки.
Последний луч, затрепетав у лодки,
Вдруг замелькал на брезжащей волне,
Напомнив мне тот миг любви короткий,
Что дал надежду накануне мне.
Блеск звёзд в волне бегущей отражался.
И краб тут круто бросился ко дну.
И сам с собой он дерзостный сражался,
Лелея думу тайную одну.
А я мечтал, чтоб мне пожить подоле,
И передать волненье и восторг
Тому, кто не гулял в широком поле
И с тьмой не вёл непостижимый торг.
И без желаний тайных и забот
Я посмотрел в нависший небосвод.
Я посмотрел в нависший небосвод.
И замер и взволнованный, и кроткий,
Да и подумал: «Радость от забот
Закружит голову не хуже водки».
А мёртвый краб молчал в моём желудке.
Он веских рассуждений был лишён.
Меня мои не рассмешили шутки.
И думал я: «Уж я-то, я смешон».
О водке рассуждая с умиленьем,
О пище вспоминая в час звезды,
Не придаюсь ли я позорящим глумленьям?
Не размышляю ли без смысла и нужды?
«Скажи, ты луч?..» Но я взывал впустую.
Тот луч манил меня сквозь ночи тьму густую.
Тот луч манил меня сквозь ночи тьму густую.
И предо мною расстилался Нил.
Я в лодке на скамью присел пустую,
И мысль невольно я простую уронил:
«Уж перед сном не грех опорожниться».
И, наблюдая дремлющую даль,
Решил я с лодки ниже наклониться.
И обнажил известную деталь.
Я на корме присел как можно ниже
И чувствовал желания предел.
И отражение свое я видел ближе.
И видел я, как первый луч зардел.
А мой предмет, пронзая тьму густую,
Мне объяснил историю простую.
Мне объяснил историю простую
Поступок мой. И вскоре я уснул.
И ночь провёл я эту не впустую.
И от забот вчерашних отдохнул.
Проснулся я уже в другом пейзаже.
Река меня вдоль берега несла.
И десять вёрст проплыл я, может, даже,
Не взяв ни разу для трудов весла.
Передо мной другой пейзаж открылся.
Совсем иного свойства. Тишина
Была такою, что простор искрился.
А в небесах задумалась луна.
Она роняла золотистый свет,
Твоих очей пленительный рассвет.
Твоих очей пленительный рассвет
Меня манил. И солнце поднималось.
Сверкали кроны яблонь. Им в ответ
Резвились волны. Утро занималось.
Ходили люди. Кто-то пробежал.
Он нёс вина увесистый бочонок.
Другой у вод задумчивый лежал.
А рядом с ним беспечно спал ребёнок.
Вбегали люди в яблоневый сад.
И у большого собирались плода.
И каждый был с соседом встрече рад.
И там была прекрасною погода.
И я увидел тучку золотую,
И в роще луч, нырнувший в тьму густую.
И в роще луч, нырнувший в тьму густую,
Мне источал особый аромат.
А человек зашёл в избу пустую.
И из неё не доносился мат.
О чём шла речь, я толком не расслышал.
Но слухам покоряются миры.
Когда один из них из дома вышел,
Другой сказал: «Наплюнь и разотри».
И тут присел я под зелёным дубом
И написал чудесный мадригал.
Звучал он и правдиво, и не грубо.
И этим он мне душу обжигал.
Потом меня, как золотой рассвет,
Томил вечерний затухавший свет.
Томил вечерний затухавший свет
Меня в тот час, когда я в поле вышел.
Тогда впервые я сложил сонет.
И у меня он сразу вышел.
В нём было всё. В нём не было преград
Для откровенного явленья воли.
И я тому был бесконечно рад.
И замирало сердце в тайной боли.
Далёкие я слушал голоса.
И надомною птицы пролетели.
А я, поверив в эти чудеса,
Запел. И все вокруг меня запели.
Стояли тучи трепетной стеною.
И небеса склонялись надомною.
И небеса склонялись надомною.
А на ветвях искрился виноград.
И огорченья мчались стороною.
И был тому я бесконечно рад.
О, вечный мир! Простор земли великий!
Ах, аромат! О, несравненный дым!
Вот вижу я мне дорогие лики.
И говорю взволнованно я им:
«Отдайтесь вечности и радости мгновенной.
А я вам свой взамен отдам огонь.
Да, жить хочу мечтой я откровенной.
И вам вручаю сердце и ладонь».
И тут уже, раскрыв весёлый стан,
Полночный лик окутался в туман.
Полночный лик окутался в туман.
Вокруг меня мелькали лица, лики.
И тайных мыслей роковой обман
Мне подарил сей призрак многоликий.
И избежал я голода и тьмы,
Хоть был и слаб, и худ до истощенья.
Не дай вам Бог забвенья и тюрьмы,
Не дай вам Бог прожить без всепрощенья.
Всё, что выводит нас в передний ряд,
Ты оцени, и оцени построже.
И замечай, как пламенно горят
Сердца людей, что всех богатств дороже.
Я обратился с этой мыслью к зною.
И он играл с бегущею волною.
И он играл с бегущею волною.
Ну что ж, я думал, вот я наплаву.
И шорох услыхал я за стеною.
И запах сыра чувствую во рву.
И вижу склеп. И очень осторожно
Туда вхожу я в полной темноте.
И передать такое невозможно
Словами… Тут предался я мечте.
Сыров я вижу головы крутые.
И дух их был мне вкусен и остёр.
И, совершая действия простые,
Я руки тут пошире распростёр.
И был я счастлив оттого и весел.
И тут сыры я взглядом мигом взвесил.
И тут сыры я взглядом мигом взвесил.
И был от счастья я как будто весел.
И думалось: уж мы нужны друг другу.
И вспомнил я желанную подругу.
И вот теперь мне нет в еде нужды.
Хоть и люблю я и не только рыбок.
Но я богат. Я не боюсь беды.
Да и у рыб рассудок гибок.
О, беззастенчивый бездушный мир!
Ты мне рисуешь тайные картины.
Я буду есть чудесный этот сыр.
Ну, а ещё я вижу куст малины.
И я подумал: «Мир мечта рисует».
Да и она пред миром не пасует.
Да и она пред миром не пасует.
И я подумал: «Мир мечта рисует
Мне кроме сыра образ юный тот».
И вот заполнен яствами живот.
И уж душа и сердце в неге тают.
И нет мне больше и в еде забот.
И кто из смертных тут не помечтает,
Набив живот, и обнажить живот.
Раскрыв его и трепетный и грешный.
И приложить к нему её живот…
Ах, этот миг желаний неутешных!
Он нас к великой радости зовёт,
Рисуемый мечтой среди полей,
Тот вечный образ, что всего милей.
Тот вечный образ, что всего милей,
Мне дорог. И о том никто не спорит.
И каждый червь, ползущий средь полей,
И солнцу, и звезде, и ветру вторит.
И всякий пестик, и тюльпанов цветь,
Да и пчела, и маслик высунь рожки
Способны всё в природе претерпеть,
Стремясь ползти вдоль вьющейся дорожки.
Что тут скрывать. Не будь у нас его,
Предмета беспримерной этой неги,
На свете б не осталось ничего.
И не было б спасенья и в ковчеге.
А то, что мне моя мечта рисует,
Зачем любовь со мной не согласует!
Зачем любовь со мной не согласует
Всё то, что мне моя мечта рисует.
Вот так тогда я думал набегу.
А сыр я для потребы сберегу.
Решил я, что спасу его душистый
От всякой твари, что вокруг кишит.
Вот ёжик, тонких ножек друг ершистый,
Вдоль по тропинке весело бежит.
И грач летит. Он закружил над лодкой.
О, наглый! И садится на мешок.
И удивлён он редкою находкой.
Да и терзает клювом ремешок.
Ах, не убей уж ты мечтой твоей
Моих желаний, и тоску развей!
Моих желаний, и тоску развей,
Не уничтожь, проворная ворона.
Мне хватит их и на полсотни дней.
Лети туда, где дуба блещет крона.
Садись на сук и думай про своё.
Ищи в лесах естественную пищу.
Не приближайся. Это не твоё.
Ты крыльев царь. А я, по сути, нищий.
"Кыш, гадкий, мерзкий! Каркай на других.
Лети, лети! Отстань, отстань, проклятый!"
Он мне дороже самых дорогих
Друзей моих, мной вынесенный, взятый.
Он пища не твоя. Не думай и мечтать.
Моим сырам твоей едой не стать.
Моим сырам твоей едой не стать.
В них воплощенье всех моих желаний.
Но в жизни каждый волен кем-то стать.
И буйвол, и осёл, и трепет лани.
И нету в этом тут твоей вины.
И даже предвечерняя прохлада
Мечтает о счастливых днях весны
И лошадь, что с тобою встрече рада.
Ну, а, мечта заменит нам и дом,
И стол, и взгляд пленительный красотки.
Пускай мечтает каждый о своём,
Взволнованный, неопытный и кроткий.
А мне пора с моей постели встать.
Я некрасив, и незачем мечтать.
Я некрасив, и незачем мечтать.
Но сыр в пути важней мечты игривой.
И думать мне о нём не перестать.
И словно конь, что машет пышной гривой,
Придётся мне не принимать «друзей»,
Способных вмиг лишить меня удачи.
Мне нужно палку взять. И длинный к ней
Приделать хвост из бичевы. Иначе
Не отогнать мне вышедших на сыр,
Не поразить кружащихся над лодкой.
О, беззастенчивый беспечный мир!
А сыр для многих может стать находкой.
Прекрасен он. Но может жертвой стать.
Я некрасив, и незачем мечтать.
Я некрасив, и незачем мечтать
О том, что вид мой отвлечёт ворону.
Пора уж, наконец, подняться, встать,
Да и занять надёжно оборону.
Вот я встаю и движусь налегке.
Ах, мысль меня пронзившая глубоко!
Головку сыра, что разрезана, в мешке
Держать нельзя, ветра идут с востока.
Они несут на берег сырный дух.
Но целый сыр облит горячим воском.
Он недоступен обонянью мух.
Его неплохо б разложить по доскам.
И разобраться уж зачем, откуда
Что? И со мною вдруг свершится чудо.
Что и со мною вдруг свершится чудо,
И я сыры от порчи сохраню,
Тут я подумал. И уже б не худо
Залить водою их. А там идти к огню.
Пусть там они лежат спокойно
На дне моей посудины речной.
И эта мысль была меня достойна.
Но в то же время продолжался зной.
И мухи сыр раскрошенный терзали.
А я его нетерпеливо ел.
Самцы порой мне в ноздри залезали.
Особенно один был очень смел.
Он всё жужжал не в силах перестать:
«Не может жемчугом посуда стать».
«Не может жемчугом посуда стать».
И тут я и прихлопнул хулигана
По голове. Он не хотел отстать.
Я вижу берег. И сквозь мглу тумана
Причалил я. Сварю я, видно, чаю.
И для заварки мяты я нарву.
И кипятком всё это обвенчаю,
Да и напьюсь. Ах, здорово живу!
Не половить ли рыбки для десерта?
Уж что-то я немыслимо устал.
Письмо послать любимой. Да конверта
Нет у меня. А, впрочем, уж достал.
Доставит весточку мой верный атташе,
Что у меня таится на душе.
Что у меня таится на душе,
То от тебя уж больше не таится.
Костёр мой перестал дымить уже.
Осталось мне лишь чаем насладиться.
Пить из реки не стоит. Заболеть
Какой-нибудь заразой не хотелось.
И тут я стал о чём-то громко петь.
И в этот миг мне откровенно пелось.
Хоть так обычно и не говорят.
Но способ выражаться необычно
Мне дорог. И тому я очень рад.
Хотя для многих это непривычно.
А для влюблённых слово, что вещает,
Твой юный взгляд мгновенно замечает.
Твой юный взгляд мгновенно замечает
Всё то, что совершается в любви.
Тебя и жук, и жаба привечают,
Волнуясь нетерпением в крови.
И я запел. Мотив неприхотливый
Естественно сливался с пеньем птиц.
А я лежал довольный и счастливый
Среди цветов и мной любимых лиц
Всех домочадцев, всех друзей далёких.
Явленья их мелькали предо мной.
И только сырный сильный дух жестокий
Струился неизменной новизной.
О, сыр во мне! И хорошо душе.
С любимым другом рай и в шалаше.
С любимым другом рай и в шалаше.
А сыра у меня четыре пуда.
По килограмму в день, и то уже
Два месяца неслыханного чуда.
Теперь июнь. Июль и август я
Наверняка питаться буду сыром.
Мой котелок вскипел. И в нём струя
Черна как ночь. И вознеслась над миром.
Остынет пусть. Безумно он горяч.
Достался мне он, видимо, в наследство.
Куда ты память прежнюю не прячь,
Всё пред тобою возникает детство.
А детство о любви оповещает.
Так мудрость вековая возвещает.
Так мудрость вековая возвещает.
И вспомнил я поступки прежних лет.
Они о справедливости вещают,
И нежности передают привет.
Уж сколько там горячих дум ребячьих,
Желаний дерзких, помыслов, идей,
Компаний шумных, шуток жеребячьих,
И множество восторженных людей.
Там Робинзон и беспримерный Немо,
Онегин, Санчо Панса, дон-Кихот,
Там и Печорин, и коварный Демон.
И всё там претаинственный народ.
Там тьма живых и страждущих сердец.
А сердце  -  неподкупности ларец.
А сердце  -  неподкупности ларец.
И говорило мне тут страстно сердце:
«Уж ты подлец, уж точно ты подлец.
Достоин ты презрения и смерти.
Украсть весь сыр, ни с кем и не делясь.
И даже муху загубить без цели.
Съесть десять фунтов и потом, смеясь,
Зловонничать и прозябать в постели?
Ты хоть бы устыдился камыша,
Что над тобой клубится дымным гаром.
Скажи, презренный, где твоя душа?
Неужто мать тебя кормила даром?»
А вот и ночь. И сердце не пасует.
И мир нездешний сумрак мне рисует.
И мир нездешний сумрак мне рисует.
И память нам вручает грусть свою.
И в схватке с жизнью радость согласует
И боль мою. И я о том пою.
И этот факт  -  есть рок. Его движенье.
И уж ничем его не изменить.
Природе неизвестно положенье,
Где бы страданий прерывалась нить.
А ей твои стремленья быть полезным
Абсурдны. И желание не быть
Уж таковым, всё также бесполезно.
Оно не может страстно не любить.
А мир души заветнейший ларец.
И не шалаш, а сказочный дворец.
И не шалаш, а сказочный дворец
Был у меня набит душистым сыром.
И сохранил я с письмами ларец.
И в лодку сел, да и отчалил с миром.
Плыть мне пришлось, глотая дымный ком.
Леса горели, брезжили просторы.
Был котелок мой полон кипятком
В настое лучших трав. И горы
Нас окружали весь грядущий день.
И был я сыт. Я объедался сыром.
Когда легла на землю ночи тень,
И я прилёг, и попрощался с миром.
А ветер, не стихая, в парус дует.
И вечность злится, время негодует.
И вечность злится, время негодует
Среди ночных и предвечерних грёз.
А ветер, не стихая, в парус дует,
Неся с собой потоки шумных гроз.
И ночь в глубоком сне, в живой дремоте,
Рождает предстоящий миру день.
И мысль моя тревожится в полёте.
И мне мечтать о будущем не лень.
О, одиночество, мотор воображенья!
Склоняешь ты желание к мечте.
А лодки мирное и плавное скольженье
Несёт меня в тревожной пустоте.
И кто из нас не грезил на досуге?
Кто не мечтал о милом сердцу друге?
Кто не мечтал о милом сердцу друге,
Тот, у кого восторг в душе угас.
И тут я вспомнил о своей подруге.
И многое я понял в этот час.
Вселенский труд. Ты, безусловно, нужен.
Не будь тебя, и прекратился б мир.
И я сказал себе: «Уж вечер. Ужин.
Пора и мне переработать сыр».
Большой кусок я съел, запил водою
Из котелка. И снова пожевал.
Да и смирился с вечною нуждою.
И уж подумал: «Где же я бывал?»
А мне твердят сыров туманных круги
О красоте желаемой подруги.
О красоте желаемой подруги
Твердят сыров мне трепетные круги.
Я поперёк ладьи на доски лёг,
Не чувствуя в пути избитых ног.
Река резвилась тихою волною.
Кормы касались гребней лёгких волн.
Скамью я чувствовал натруженной спиною,
И к ней прижался дум высоких полн.
Смотрел я в небо. Зарево горело.
Луна была почти обнажена.
И на меня она задумчиво смотрела.
И я сказал: «О, как же ты нежна!»
И кто из нас не грезил на досуге
О красоте желаемой подруги.
О красоте желаемой подруги
Погрезив, я почувствовал удар.
Слетев с скамьи, поджал я ноги-дуги.
Да и проснулся. Это был кошмар.
Я вижу остров. Он и пуст, и мрачен.
На нём не видно сочных буйных трав.
И был я удивлён и озадачен.
И мрак дрожал, черноты распластав.
И в темноте мелькали мотыльками
И светлячками тысячи жучков.
И кто-то чёрный, ударяясь в камень,
Сжимал в ладонях десять пятачков.
И был он зол и мерзок, и кручён,
Да и с природой тайно обручён.
Да и с природой тайно обручён
Был он. И мерзок был он, и кручён.
И повторил он те слова три раза.
И пламя у него текло из глаза.
И грудь ему, и руки обожгло.
И, ухватившись ноздрями за пятки,
Он завизжал. И всё вокруг текло.
И всё кружилось в непосильной схватке.
К тому же он и горестно стонал.
И растекался плотью обгоревшей.
Потом он как-то сам себя догнал.
И челюстью, от злобы онемевшей,
Производил бесцельные потуги
С подругой верной и в семейном круге.
С подругой верной и в семейном круге
Он челюстью подобную себе
Терзал, производя в пространстве дуги
Ногами в напряженье и борьбе.
Вокруг него его кружились дети,
Почти слоны, но каждый был двурог.
Всё было странно на ненашенской планете,
Где жил безногий семирогий козерог.
Он был и весел, и румян, и круглый,
И всё же был непостижимых форм.
Ну, а ещё он был безумно смуглым.
И ел какой-то мелкотёртый корм.
И я был в эту тайну посвящён.
И был любим и понят, и прощён.
И был любим и понят, и прощён.
И был я в эту тайну посвящён.
Тут я проснулся. Всё же остальное,
Конечно, сон, да и ничто иное.
В предельно зачернённой черноте
И я был чёрен. И поблекшим сыром
Я, дыры затыкая в темноте,
Прощался с бессердечным этим миром.
Был мрак темнее всех земных чернот.
Но не по цвету, нет, а по звучанью.
Всё переполнено тут было тайных нот,
Предавшихся тревожному мычанью.
Избави бог вас встречи с сутью тою,
Что создана болезненной мечтою.
Что создана болезненной мечтою,
Избави бог вас встречи с сутью тою.
Вам лучше и не знать таких времён,
Да и не слышать этих вот имён,
Где и гора является дырою,
И рот во рту скрежещет и скрипит,
И дважды два одиннадцать и трое,
И там вода и в магме не кипит.
Там нет тебя. И нас там тоже нету.
Там только ночь и образ черноты.
Такое не доступно и поэту,
Когда лишён он творческой мечты.
И жизнь свою отдать готов за грош.
И этим вот писатель не хорош.
И этим вот писатель не хорош.
И жизнь свою отдаст он ни за грош.
И на соблазн он и поддастся сразу.
Там мир размножен оптикою глазу.
И улыбаясь, руки там я грел.
И всё я нюхал, щупал и смотрел.
У жарких бездн, принюхиваясь ухом,
Я обладал непоправимым слухом.
И попросил я разделить ночлег
Со мной его. И дал ему я сыра.
А он сказал: «А кто такой бурек?
И где твоя бездомная квартира?»
А эти все, что в дружбе не со мной,
Исчезли вдруг, сливаясь с тишиной.
Исчезли вдруг, сливаясь с тишиной,
Те, что попали в нереальный мир,
Где широта не спорит с глубиной,
И обитает мгла гирляндой дыр.
О, небеса среди грудного дня!
Вы родились под покрывалом ночи.
Трещит мороз и, льдинками звеня,
Он тычет тем, чем и куда захочет.
Он не осветит, да и не согреет.
И даже трудно выдумать слова,
Какое состояние имеет
То, что свои тут требует права.
Тут каждый был по-своему хорош.
И без любви мечту не ставил в грош.
И без любви мечту не ставил в грош
Тут каждый, был воистину хорош.
И он отмечен был и обеспечен
В вечерней беспредельной суете.
Недвижим был. Но был он и излечен,
И искрежечен в вечной темноте.
Переходя сквозь прочих на ночлег,
Многоголовых ускоряя бег,
Летя макушки вдоль и внутрь созданья,
Таким он был и не был, и не был.
И понимая сложность мирозданья,
Он верил тем, кого он полюбил.
Он был почти готовый и большой
В мужья к подруге с верною душой.
В мужья к подруге с верною душой
Он был почти готовый и большой.
И разложившись на шестьсот деталей,
Перевязал он лентой восемь талий.
И тут пошёл процесс. И из ушей
Засеребрились чёрно-синей гарью
Десятки сов и тысячи мышей,
Скользящих по движенью тварью.
Душа зашлась. И, видя чью-то пасть,
Она тянула жёсткую резину.
Хотелось встать, взбеситься и упасть,
Да и попасть в зелёную корзину.
Зажглось табло. И осветило вечер.
И был в желании он мудр и не беспечен.
И был в желании он мудр и не беспечен.
И ты уж тут заметить, видно, смог,
Что это сон. А сон, увы, не вечен.
И за рекой увидел я дымок.
Ночь пролетела лунной и холодной.
И принесла моей душе кошмар.
Моя посудина, летя по глади водной,
Вползала в предвечерний сизый пар.
Жар привидений достигал видений,
И ощущался остро и всерьёз.
Не дай вам бог подобных сновидений,
Не дай вам бог таких кошмарных грёз.
А дай вам бог увидеть мир живой,
И красоты желанный образ свой.
И красоты желанный образ свой
Увидел я в ту ночь в воображении.
Настало утро. Я опять живой.
Я на реке. Вокруг меня движенье.
Со мной еда и весь огромный мир.
День, мне сдаётся, будет очень ясным.
Я не завидую сидящим в тьме квартир.
А этот сон? Ну что же, он прекрасный.
Он говорит о том, что в жизни сей
Я не один. Да и в подлунном мире
Я нужен ей. Кому? Мечте моей.
И не сидеть мне целый год в квартире.
И новый день я ранее, чем встать,
Встречал словами: «Я умел мечтать!»
Встречал словами: «Я умел мечтать!»
Фантаст известный  -  утро. И садился
Писал романы он, чтоб вечером листать.
И он своим свершением гордился.
Его упорный и нелёгкий труд
Принёс ему достаток, мир и славу.
Его труды с годами не умрут.
А иногда, им созданные главы,
Превосходили древних мудрецов
Научностью и вдохновенной силой.
Он был отцом фантастов. И отцов
Его мечта к высотам возносила.
И я учился верить и мечтать.
Да и нашёл любовь себе под стать.
Да и нашёл любовь себе под стать.
Но я не стал фантастом. Не случилось.
Потом хотел я праведником стать.
И тут заря над озером явилась.
Река свершала резкий поворот.
И надомною звёзд вскружились своды.
И уж вставал проснувшийся народ.
Сады дымились. Зрели огороды.
И думал я: «Ах, как я много лет
Трудился. И стремился к светлой цели.
Но для меня уж прежней жизни нет.
И где же я теперь?.. Лежу постели.
Любовь, любовь! Источник счастья вечный.
Так повторял мой юный друг беспечный.
Так повторял мой юный друг беспечный,
Когда прощался со своей мечтой.
И понял я, что мир, увы, не вечный,
Да и порой он полон пустотой.
Игра порыва, ты как боль нарыва,
Что назревает, а потом прокол.
И всё, что так взывало горделиво,
Хирург удачно у тебя извёл.
И легче телу. Нету прежней муки.
Зажил нарыв. Забылся и порыв.
И ты сжимаешь милой нежно руки
И сдержан, и расчётлив, и игрив.
И тут мой друг и перестал мечтать.
И в тот же миг хотел ей мужем стать.
И в тот же миг хотел ей мужем стать
Мой юный друг, изверившись в надежде.
Он говорил: «Бессмысленно мечтать
О той любви, несбывшейся, о прежней».
Их договор был чувством укреплён.
И окружающим он был по нраву.
А то, что каждый не был здесь влюблён,
Ну что ж, на это им давалось право.
Супругов право. Пользуясь другим,
Срывать с ветвей любви кусочки плода.
И этим побужденьем дорогим
Он тридцать три тут с нею прожил года.
И умирал он тихий и беспечный.
И клялся в верности... Но бессердечный.
И клялся в верности, но бессердечный,
И я влюблялся жарко и не раз.
Тогда служил нам принцип человечный
Любви на век, да и любви на час.
И в этот миг судьбы неповторимый
Нужны правдивые и лживые слова.
И их все знают: «Милый мой! Любимый!
Ах, как кружится, право, голова!»
Ещё немало слов простых и точных,
Весомых, а порою и святых.
Но если ты в желаниях порочный,
То для тебя ненужных и пустых.
А для того, кто чувства избегал,
Предмет любви его не постигал.
Предмет любви его не постигал.
Того, кто в дружбе чувства избегал.
Ну что ж. И мой сонет дорожный
Звучал правдиво: «Мир! О, ты ничтожный!
Как ты беспечен, движимый огнём.
Сознанием вселенским обладая,
Ты тяжкий рок. И вечером, и днём
Мы и живём, успехов ожидая».
Вот так звучал мой первый мадригал.
Но мадригал ли? Умолчу до срока.
Я в каждом слове чувства избегал,
И откровений я не ждал потока.
И нам приносит сквозь горнила света
Порыв души любовный чад поэта.
Порыв души, любовный чад поэта,
Куда ты заведёшь меня ещё?
А птица, пробудившись от рассвета,
Напачкала мне прямо на плечо.
И я смахнул её порыв рукою,
И вытер пострадавшее плечо.
И с тайною щемящею тоскою
Решил придумать что-нибудь ещё.
И я пытался сочинять экспромтом,
Не думая о назначенье слов.
Но облака, что проходили фронтом,
Напомнили мне первую любовь.
И я экспромта тут же избегал,
И все его признанья отвергал.
И все его признанья отвергал
Я, думая, что есть такие знанья.
А жизнь, как беспредельный мадригал,
Нас погружает в тайну подсознанья.
Вот облако. И в нём рутины нет.
Нет и на йоту в нём интриг салона.
В сравненье с ним твой вымысел, поэт,
Не более чем колосу солома.
А облако, что двигалось вперёд,
Меняясь формой, цветом и значеньем,
Грозой пролившись, медленно умрёт,
Познав и торжество, и огорченье.
Но мир вокруг меня был без ответа.
И уж никак не признавал сонета.
И уж никак не признавал сонета
За лодкою плывущий сонный сом.
Он на меня смотрел. И ждал ответа
На тот вопрос, что не поставил он.
Неразделимый с в небе облаками,
С водой в реке и с воздухом вокруг,
Он плыл за мной как бессердечный камень,
Мой дальний родственник и незнакомый друг.
Мы оба молча в равном поединке
Взирали в души равных. И в тиши
Касались нас разбуженные льдинки
Искрящейся мгновеньями души.
И замер я, и обо всём забыл.
И друг мой тем и очарован был.
И друг мой тем и очарован был.
И был он полон напряжённой мысли.
Потом он резко в сторону поплыл.
И облака над бездною повисли.
Сгущались в небе тучи, на глазах
Переменяя формы и движенья.
А на душе моей томился страх.
И от свободного и плавного скольженья
Затрепетали громы над рекой.
Забились волны. И по водной глади
Промчалась рябь. И я смотрел с тоской
На гул реки. И тут потехи ради
Разверзся мир безудержным свеченьем.
И заиграл всетрепетным теченьем.
И заиграл всетрепетным теченьем.
И бездною надвинулся на нас.
И под его стремительным вращеньем
Провёл я эту ночь и утра час.
Огни небес рождали блики далей,
Мрак разрезая всполохами дня.
Разрывы туч волнение рождали
В разломах ярких пылкого огня.
В реке резвясь и пенясь, и вскипая,
Клубились струи вод. И, дребезжа,
Сверкали рощи, в ливнях утопая,
И серебрясь, и воя, и дрожа.
Простор восстал и новым чувством жил.
И мир началом утра послужил.
И мир началом утра послужил
Тому, что и рождалось в пенной глади.
И гром гремел. Он вдохновеньем жил.
И буйствовал потехи ради.
Торжествовала вечность и кипела,
Раздавшись ввысь и вглубь, и вширь.
И грозовое розовое тело
Весь обнажило обозримый мир.
И уж в борьбе с потоком и судьбой,
Перенося ревущую грозу,
Стихия вдохновлённая собой
Тут проронила первую слезу.
И лодка устремилась за теченьем.
И снова, друг мой, с прежним увлеченьем.
И снова, друг мой, с прежним увлеченьем
Мне захотелось рассказать о том,
Что, отнесённый времени теченьем,
Тут я и вспомнил свой родимый дом.
Но не о том я думал в это время,
И не о пище, да и не о сне.
Меня гнело совсем иное бремя.
Как бы на берег перебраться мне.
И как спасти себя и скарб свой сирый.
А скарбом были лодка, ночь и сыр.
И непогода бушевала в мире.
И я уже тогда промок до дыр.
И в этом закипавшем чёрном круге
Я произнёс: «Весь мир в моей подруге!»
Я произнёс: «Весь мир в моей подруге!»
И лишь о ней я в этот миг мечтал.
И засияли радужные дуги.
И обновлённый небосвод восстал.
И где-то люди, пробудившись, пели.
И разливался утра бледный свет.
И в лодку две отважных птицы сели,
И провели семейный свой совет.
О, друг река, неукротимой мощи.
Уж над тобою закружился лист.
И слышу я осенний шорох в роще.
И весь простор пурпурно серебрист.
И ив склонённых отразились дуги
В тебе, в моём товарище и друге.
В тебе, в моём товарище и друге,
В просторе дня, мой сыр и котелок.
И уж влачу едва я ноги-дуги.
Идти иначе я тогда не мог.
Они в суровом долгом испытании,
Когда, казалось, уж нельзя спастись,
Всё ж уцелели, псы моих скитаний.
Ну, а без них и жизнь была б не жизнь.
О, мир! Ты даришь радость и надежду.
Разжёг костёр я. В пламени костра
Сушить развесил я свою одежду.
А из одежды  -  брюки и дыра.
И там душа. И ног уставших дуги
В тебе, в моём товарище и друге.
В тебе, в моём товарище и друге
Спасенье. Но пишу я про сыры.
Они созрели в памятной округе,
Где их похитил я у той горы.
О, сколько тут живого аромата
Тревожащего мысль и аппетит.
И разве плоть живая виновата
В том, что она не хочет, а хотит.
Хотит ли хочет, или пожелает,
Но плоть есть плоть, и сыр ей подавай.
А чувство если в вас перезревает,
То тут себе ты спуску не давай.
Вот так подумав, я к нему приник.
Да и постиг желаний светлый миг.
Да и постиг желаний светлый миг.
И тут, подумав, я к нему приник.
И всё же доведу я до глубоких
Раздумий всё, что знал в мирах далёких.
И вот теперь, в тревожный час беды,
Я думаю, как я заброшу снасти
В пучину волн под тихий блеск звезды,
Надеясь на любовь, мечту и счастье.
Всё хорошо. И снова я плыву
По той реке, которую придумал.
И, как и прежде, я тобой живу.
И ветерок мне в грудь весёлый дунул.
И от мечты и трепета испуга
Я возгласил: «О, возвратись, подруга!»
Я возгласил «О, возвратись, подруга!»
И ты явилась. Вот ты на корме.
Ты вся в цветах и в переливах луга.
В лучах зари. И ты вещаешь мне:
«Пора, мой друг, зима не за горами.
А там и снег. И всё пронзит мороз.
И что тогда, скажи, случится с нами?
Уйдя из дома, что с собой ты нёс?
Мечту? Ну, это каждому понятно.
Мечта согреет. А любовь спасёт.
Но есть ведь хочется. Ты отвечай мне внятно.
Ты видишь, как пчела нектар несёт?
Иди за мной и счастливо живи.
И раздели печаль моей любви».
«И раздели печаль моей любви».
Так говорила мне моя красотка.
И продолжала: «Сердцем не криви.
Ну, хорошо, есть сыр, мечта есть, лодка.
А заболеешь, кто присмотрит? Где?
Кто отогреет? Вскипятит кто чаю?
А кто с тобой останется в беде?»
Смотрю. Молчу. И ей не отвечаю.
«Голодной смертью, страхами в ночи,
Болезнью, воспаленьем глаз, суставов
Ты хочешь кончить? Ну, а где врачи?
Ты выбрал путь, не мудрствуя лукаво.
И обойдёшься ль ты тогда без друга
И в трудный час сердечного недуга?»
«И в трудный час сердечного недуга,  -
Я отвечал,  -  и в неги мирный час,
И в час бесценный праздного досуга
Я бы хотел вдвоём увидеть нас
В цветах весны, в безудержном полёте,
В мечте, в любви, в потоке мирных птиц,
В приятном быте, в радостной заботе
И в окружении нам дружественных лиц.
Я представляю нас в желанной неге
В огнях лучей резвящихся у скал».
«А босиком на раскалённом снеге
Ты нас, любезный, часом не искал?»
«Ах, ты о чём? Ведь я горю в любви!»
Я восклицал: «О, нежность, позови!  -
Я восклицал.  -  О, нежность, позови!»
И ощущал я ценный жар мгновений.
И продолжал: «А ночь пройдёт в любви».
И был на грани я безумных откровений.
«Прости мой гнев,  -  шептала мне она.  -
Прости меня. Была я одинока.
Скучала я. О, я тебе верна!
Ты только мой. Судьба моя! Мой сокол.
Бери меня. Люби меня всегда.
Не покидай ни под каким предлогом.
Смотри! Смотри! Вокруг вода, вода!
Всё тут в движенье трепетном и строгом».
И я сказал: «Я полон ожиданий!»
И ты пришла. И тут конец страданий.
И ты пришла. И тут конец страданий.
«Но, друг, зачем ты говоришь мне так?
О чём ты? В чём причина ожиданий?»
«Что ожиданья! Это всё пустяк».
«Я без тебя живу уж больше года.
Ты не узнал меня. Но я твоя
Сокурсница с туристского похода.
Мы были вместе. Были мы друзья.
И эта ночь! В палатке мы сидели.
Все разошлись. А мы остались тут.
Мы друг на друга ласково глядели.
Да, мы познали жар сердечных пут.
И вот опять и ночь, и грёзы сна
Осуществились. И в душе весна».
«Осуществились. И в душе весна.  -
Так я сказал.  -  А хочешь, хочешь сыра?»
«Ах, мне еда сегодня не нужна!  -
Она ответила.  -  Меня пленяет лира.
Ты помнишь, как играл там патефон?
И звук его был нежен и приятен».
«Да, это сон,  -  сказал я,  -  это сон».
«Но он оправдан. И вполне понятен».  -
Она ответила. И лес молчал вокруг.
И я молчал угрюмый и в заботе.
«О, я тебе явилась снова вдруг.  -
Она сказала.  -  Ты погряз в работе».
А я сказал: «Исполнен я желанья
К тебе одной. И улеглось страданье».
«К тебе одной. И улеглось страданье.  -
Она сказала.  -  А проснёшься вдруг.
И растворится трепет ожиданья.
И всё исчезнет. Только мрак вокруг.
И холод жуткий. Темнота и страхи.
Кренится лодка. Нету и весла.
И сыра нет. Исчез. И нет рубахи.
Нет ничего. И только мрак и мгла.
И в небесах пустот бескрайних дыры.
И ты поймёшь, что и спасенья нет.
И никого во всём подлунном мире.
Ты кто тогда? Мечтатель?»  -  «Я поэт.
Да, я поэт. И мне ты суждена.
И радость мне иная не нужна».
«И радость мне иная не нужна!
Легко сказать. А что за радость в бездне?  -
Она сказала.  -  Лишь одна луна.
И та вдруг затуманится, исчезнет.
И в глубине резвятся стаи рыб.
Да вот и их потом съедят без соли.
Ещё реки стремительный изгиб.
К тому же ты не знаешь прежней боли.
Умолкнут вой волков, и лай собак,
Что к нам доносится из дальних бездн тревожный.
Вокруг молчанье, тишина и мрак.
И даже гул утихнет придорожный».
«Но ты со мною,  -  я сказал,  -  в сей миг!
И не вздыхаю я уж более у книг».
«И не вздыхаю я уж более у книг!  -
Она мне говорит, за мной вздыхая.  -
И ты пойми, что даже этот миг
Для нас с тобой живёт лишь затухая.  -
И продолжала.  -  Что всерьёз мечтать!
Одних мечтаний бесконечно мало.
Пораньше надо, до восхода встать.
Пока ещё и солнце не вставало.
Без прочной почвы всякая мечта
Обречена. И быть собой не может.
Она наивна. Да она пуста.
И душу лишь обидчивую гложет».
«Но я мечтал! Я знал счастливый миг!»  -
Так я сказал. И цели я достиг.
Так я сказал. И цели я достиг.
«Ну что ж. Пусть так. Порой и так бывает,
Когда находишься в плену у книг.
А в жизни и ворона не зевает.
В воображении нам нужно посетить
Просторы бездн и звёздные дороги.
И это можно смертному простить.
Но ты-то не простишь себя в итоге.
И сможешь ты ль, забыв души порыв,
Забыть любовь с надеждою небесной,
Когда, к мечте ворота не раскрыв,
Ты видишь взгляд воистину прелестный.
Так понял ты ли, что вот тут, в сей миг,
Мечта твоя. Её ли ты достиг?»
Мечта твоя. Её ли ты достиг?
Исчезла вдруг она, скользнув у лодки.
О, этот странный незабвенный миг!
Волшебный миг. Но слишком он короткий.
Рассветный луч волну посеребрил.
Речная живность в неге замирала.
А голос женский дальше говорил:
«Не верь, твоя мечта не умирала».
Ах, это сон! Ну что ж. Пусть только сон.
Явление нередкое в природе.
Порою он зловещ, но не лишён
Пророчества, как говорят в народе.
И хоть вернуться он уже не может,
Волнует он, томит, да и тревожит.
Волнует он, томит, да и тревожит.
О, восхожденье к истине моё!
И всё же мне видений всех дороже
Безбедное и прочное жильё.
И, пробудившись от вечерней дрёмы,
Преодолев тревогу в темноте,
Я чувствовал, как назревают громы.
И тучи пробегают в пустоте.
Мечта не в том, я думал, что мечтая,
Я представлял себе нездешний мир.
А в том она, что, радость обретая,
Не возвращусь я в душный смрад квартир.
В мечте не только лик её велик,
Но даже и её печальный лик.
Но даже и её печальный лик,
Исчезнувший в минуты пробужденья,
Не убедил меня, что мир безлик.
И тут уже в тридцатый день рожденья,
Припомнил я и тот прохладный день,
И всё, что на душе моей скопилось.
А по полям уже бежала тень.
И тихая волна засеребрилась.
Моя ладья, скользящая вперёд,
Мне берега раздвинувшая шире,
Несла меня среди бескрайних вод.
И было всё непостижимо в мире.
И тишина мечту, что сердце гложет,
Душе моей уже вернуть не может.
Душе моей уже вернуть не может
Никто того, что грудь мою тревожит.
И будоражит сонную мечту,
И я смотрю в рассвета пустоту.
С мечтою я, как мусульманин в Мекку,
Иду и продолжаю трудный путь.
И, опускаясь в трепетную реку
Мечты, хочу от жизни отдохнуть.
Душа моя уже вернуть не может,
Подумал я, мне прожитого суть.
И кто мне в этом случае поможет
Преодолеть неодолимый путь.
Тот путь, что мне явился, как клише,
В моей неуспокоенной душе.
В моей неуспокоенной душе
Далёкий берег и простор без края.
И то, что я увидел в шалаше,
Я не забуду даже умирая.
И не отдам взамен я за уют
Всего того, что здесь под небосводом
Мне облака, разверзнувшись, прольют,
Безумным окружая хороводом.
И я, как святость, сохраню в душе
Огонь любви пылающий пожаром.
Верёвкою пусть лучше в шалаше
Меня задушат, окружив кошмаром.
Но будет ласков мне и мил при этом
Ручей в ночи, проснувшийся с рассветом.
Ручей в ночи, проснувшийся с рассветом,
Журчал о чём-то без зазренья и стыда.
Был месяц май. Уже дышало лето.
Но в бурдюке закончилась вода.
Поплыть назад мне не хватало воли.
Был надомною звёздный небосвод.
И в эту ночь я не заснул от боли.
Мне разболелся с вечера живот.
Я захворал и не ушёл на берег.
Со мною сыр и весь бескрайний мир.
Но я хочу туда, где бурный Терек.
Ревущий Терек под огнём мортир.
А мир как будто тонет в неглиже.
Но вот уж я на пятом этаже.
Но вот уж я на пятом этаже.
А мир как будто тонет в неглиже.
И нет уже ни берега, ни лодки.
К оконной прижимаюсь я решётке.
А за окном я вижу в речке чёлн.
Он наклонён над распростёртой бездной.
И вдаль несётся средь высоких волн.
И я стремлюсь за ним. Но бесполезно.
На небе звёзды. Их не счесть. Но есть
Звезда любви. Она других крупнее.
И я пытаюсь встать, на койку сесть,
И подружиться, и сродниться с нею.
А небосвод пронзился лёгким светом.
И звёздам дальним он шептал об этом.
И звёздам дальним он шептал об этом.
И понял я: я не вернусь туда,
Где под лучами утреннего света
Горит моя заветная звезда.
Там, исторгая нежности флюиды,
Течёт мечты бескрайняя река.
И мыслят там легко и без обиды.
И там весёлый трепет ветерка.
И он зовёт томящуюся душу
Туда, где нету места суете.
Там плод запретный ты увидишь: грушу.
Там отдаются трепетной мечте.
И в этой думе я заснуть не смел.
Пришла весна. И я любить посмел.
Пришла весна. И я любить посмел.
И в этой думе я заснуть не смел.
Кто в жизни был своим желаньям верен,
Тот унывать подавно не намерен.
Меня слепили яркие лучи.
Но видел я и дальний свет свечи.
И сквозь окно, и сквозь дверную раму
Я наблюдал ночную панораму.
«Любовь безумство. Дань отдай мечтам.
Всё позади. Ах, милый! Я устала.
А жизнь всё расставляет по местам.
И ты начни всё, что сбылось, сначала.
Будь терпелив. И примирись с судьбою.
Любовь свою я разделю с тобою.
Любовь свою я разделю с тобою».
Её слова усилил ветра свист.
И за окном, за далью голубою,
Увидел я, как закружился лист.
«Смотри, как он свободен! Как бессилен.
Что он в сравненье с вечностью. Смотри.
Он скромен, добр. К тому ж любвеобилен.
Он сверху холоден. Но он горяч внутри».
Нет, я подумал, есть и бесконечность.
И сохранит она в себе мечту.
И там с тобой нас ожидает вечность.
И не приемлю я земную суету.
А не любить я просто не посмел.
В то утро я безумен был и смел.
В то утро я безумен был и смел.
И я хотел сложить четверостишье,
Себя утешив тем, что я сумел
Сказать себе: «Возня всё это мышья!
По тем законам, что у нас важны,
А там, у них, быть может, неизвестны,
Завишу я от вымыслов весны,
Где вздохи и правдивы, и уместны.
Они меня встречали тишиной.
И провожали к цели незнакомой
Порою летом, а порой весной.
Ну, а порою грыжею и комой.
Они меня поссорили с собой.
И грежу я мечтою голубой.
И грежу я мечтою голубой.
А сны меня поссорили с собой.
И тут, вздохнув, очнулся я и встал,
Почувствовав, что я лежать устал.
«Лекарства пить? Зачем ты позволяешь
Себе такое, друг? И удивляешь
Весь мир. И забываешь лишь о нас.
Ещё не поздно. Дорог каждый час.
Не позволяй себе печали боле.
И верь дыханью трепетных веков.
И то бессмертно, в чём ты, друг, не волен
Служить. Заветам странных чудаков.
Мечта обречена. Не быть ей плодом.
Она ушла и скрылась за восходом.
Она ушла и скрылась за восходом.
Так в назидание себе я повторил.
А небосвод, что устремился к водам,
Меня лучом весёлым одарил.
И в возмущении, и в недоумении
Я произнёс: «О, как мне дальше жить!
Какое мне избрать теперь стремление?
Куда мне плыть? Да и чему служить?»
Уж, огибая времени уклоны,
Идти туда, куда зовёт луна,
Невольные не сдерживая стоны?
Ах, грудь моя тоской уязвлена!
Ну, а любовь, она уж год за годом
Живёт во мне ничтожным эпизодом.
Живёт во мне ничтожным эпизодом
Моя любовь. А на дворе весна.
Так почему я более полгода
Не чувствую ни голода, ни сна.
Лицо моё пылает прежним жаром.
С мечтою не расстанусь я в пути.
Она была судьбой моей и даром.
И думал я: «Уж вместе нам идти».
Любовь звала. И шёл я ей навстречу.
Столкнулись мы. Был вечер грозовой.
Явилась ночь. И растворился вечер.
Всё замерло. И только я живой!
Ну, а мечта. Она под неба сводом
Живёт во мне ничтожным эпизодом.
Живёт во мне ничтожным эпизодом
Моя мечта. Её не сокрушить.
И под небесным дальним неба сводом
Я вижу мглой протянутую нить.
Ах, возвращусь уж я опять к пенатам,
Но без восторгов прежних и надежд.
Душа моя волнением объята.
А тело?.. Тело стынет без одежд.
Тут, задрожав, я к водам наклонился.
И в них тонул не яркий луч ночной.
И в чём-то он как будто усомнился,
И поглотился ночи глубиной.
Ушла надежда. С нею отошла
Далёких дней мечта, что в нас жила.
Далёких дней мечта, что в нас жила,
Не дожидаясь таинства свершений,
Меня с собою к звёздам повела
Сквозь бездну лет и сквозь стезю лишений.
Ещё ветра не дули ввечеру
Такою иссушающей прохладой.
А корч подводный просверлил дыру
В моей ладье. И я пытался задом
Закрыть её, стараясь усмирить
Стихию, что ко мне из бездн врывалась.
И должен был себя я подарить
Ладье... А что мне оставалось?
И плыл я дальше. И вручал я водам,
Душа, тебя под звёздным небосводом.
Душа, тебя под звёздным небосводом
Я отдавал судьбе. Порвав штаны.
Вручал стихии я себя и бурным водам.
И дали бездн вокруг обнажены.
Не всякий знает, что душа стремится
Вернуть нам вечность, изведясь вконец.
Но вот в пути порою так случится,
Что лишь она всему, всему венец.
Сияет вам она открытым задом.
И всё, что остаётся за душой,
Прикрыть вы можете лишь откровенным взглядом
В мечте нежданной с радостью большой.
И чем открытее она себя вела,
Тем тяжелей моя печаль была.
Тем тяжелей моя печаль была
И более сопротивлялся разум.
И по теченью лодка дальше шла
В пучину бездн. И все мы гибли разом.
Сыр, лодка и весло. И не по дням
Шёл счёт, а по минутам. Ночи литры
Воды струёй крепчали. И я сам
Спасал себя. И был притом я хитрый.
И пользовал я, будто паклю, сыр.
Я вырывал его живую мякоть,
Втыкая в лодки щели. Да и жир
Расплавился. И мне хотелось плакать.
Душа летела к звёздам. И сквозь муки
Мне о любви твои вещали руки.
Мне о любви твои вещали руки.
Но радость всё ж не исключала муки.
Ну, а ладья моя вошла в залив.
И мир был равнодушно молчалив.
И солнце испаряло ночи влагу.
И думал я: «Сейчас возьму и лягу.
И буду плыть, минуя города.
Упорно плыть. И именно туда,
Где всё и неразгаданно, и ново.
И вспомнил я тут жар огня печного.
Достичь того, что людям не открыто,
Смогу ли я, когда спасу корыто?
Преодолею ль я раздумий муки?
И дальних гроз услышу ль снова звуки?
И дальних гроз услышу ль снова звуки,
Что растворились в блеске волн дневных?
И, опустив вдоль ног в бессилье руки,
Я помечтал о днях уже иных:
О солнце, что вставало над рекою,
О береге, что мой увидит чёлн.
И понял я: я не убит тоскою.
И я плыву средь шумных быстрых волн.
О, воплотись заветное желанье
В короткий, но прекрасный миг весны,
Где всех надежд далёких очертанья
Уж так реально, так светло видны.
И грусть утрат того, кто мною чтим,
Исчезла вдруг, как лёгкий в ветре дым.
Исчезла вдруг, как лёгкий в ветре дым,
Моя печаль о милой мне дочурке.
И я почувствовал её нутром своим.
А мы ведь с ней играть любили в жмурки.
Друг другу выдавая тем себя,
Что весело и сдержанно смеялись.
Мы жили, не печалясь, не скорбя.
Но мы с тобою, милая, расстались.
Хоть нам и не хотелось завершать
Наш мирный спор. Но сердце понимало,
Что лучше этих дней не воскрешать.
И вот тебя, мой нежный друг, не стало.
Те дни, что тяжелы в воспоминании,
Они ещё живут в моём сознании.
Они ещё живут в моём сознании,
Те дни, что тяжелы в воспоминании.
Подруга ты сердечная моя!
Мы поклялись, что мы с тобой друзья.
Так будем помнить трепет обещаний.
И снова на душе моей весна
И вечное волнение желаний.
Да и душа теплом озарена.
И этот миг, он не потонет в вечности,
Подаренный нам ласковой судьбой.
И не забудем мы с тобой сердечности,
Что и сроднила нас тогда с тобой.
А разлучившие нас «верные» друзья?..
Так к ним уже глуха душа моя.
Так к ним уже глуха душа моя,
К тем временам, где нас томило славное.
Не оживут волшебные края,
Когда из них вытравливают главное.
Когда покинут вас желанья и мечты,
И сохранятся лишь одни страдания,
Не зацветут весенние цветы,
Не возвратятся вновь воспоминания.
Я потерял всё разом. И сейчас
Грустить о том меня судьба заставила.
Но не хочу я потревожить вас.
И не нарушу я святые правила.
Жила в нас радость. Было понимание.
Всё позади. Спасибо за внимание.
Всё позади. Спасибо за внимание.
А тот, кто не сберёг своей мечты,
Утратил он и радость понимания.
И в нём надежды бренны и пусты.
И в трудный час разлуки с днями светлыми,
До боли сердца милыми душе,
Я не расстанусь с чувствами заветными,
Пускай и невозможными уже.
И кто осудит боль мою бескрайнюю,
Не оживив стремления во мне,
Он не отдастся тайному желанию
В распахнутом для радости окне.
И не пуста надежд душа моя!..
Сердечности меня влекут края.
Сердечности меня влекут края.
И здесь, на лодке лишь она мне светит,
Сердечность беззаветная моя.
На радость ли мою она ответит?
Да, я умру. И жизнь меня покинет.
И не увижусь больше с вами я.
Мечта моя в душе моей остынет.
И с нею вместе и остыну я.
И каждый день, когда во мне печали
Сменялись незабвенною мечтой,
Меня пейзажи светлые встречали
Непревзойдённой дивной красотой.
И в этот миг, когда простор велик,
Не дремлющей мечты я вижу лик.
Не дремлющей мечты я вижу лик.
И вот мы снова встретились с тобою.
Простор вселенский мудр и многолик.
И вновь надежда нас роднит судьбою.
Прекрасен тот, кто мудростью причин
Знакомых постоянно удивляет.
И не смешон тот редкий из мужчин,
Кто зёрна чувств от плевел отделяет.
Есть масса дел вседневных и простых,
И ежечасно исполняемых обычно.
Но есть деяний несколько святых.
Их исполненье сердцу непривычно.
И ценен здесь не совершенства лик,
А каждый наш с тобой прожитый миг.
А каждый наш с тобой прожитый миг
Мне стал дороже всех иных мгновений.
И мне хватает добрых мудрых книг,
Где откровенных дум бессмертен гений.
Стремленьем страстным света красоты
Ведёт он нас в бескрайние глубины.
И тот рождает дивные мечты,
Кто окропляет радостью былины.
И я стремлюсь в неведомую даль,
Одновременно оставаясь в лодке.
Я чувствую глубокую печаль
В жестокий этот миг судьбы короткий.
В котором я не истину постиг,
А каждый наш с тобой прожитый миг.
А каждый наш с тобой прожитый миг,
Подумал я, нас приближает к цели.
И ветерок тут предо мной возник.
И мне принёс он тихий звон свирели.
Лежу я в лодке. Сломлено весло,
Одним концом торчащее к зениту.
И всё же на душе моей светло.
Всё позади. И грудь моя разбита.
Гноится рана. Нету и еды.
Да и вода мне кажется солёной.
Но я не вижу в том, мой друг, беды,
Что не лежу я под шумящим клёном.
Ну, а поход мой, вижу, был бесплоден.
Хоть и душе он страждущей угоден.
Хоть и душе он страждущей угоден.
Поход. Но наклонён уж мой челнок.
И от ночных кошмаров я свободен.
И лишь не чувствую я больше рук и ног.
А в небесах уже летели птицы.
И облака исполнены игры.
И вижу я мне дорогие лица
В воображении мной пройденной поры,
Где повороты судеб беспредельны,
И все мои закончены дела.
Как говорится, мир судьбы отдельной.
И вот она нас к цели привела.
Вот солнца луч. И я к нему приник.
Как будто я среди старинных книг.
Как будто я среди старинных книг.
И я лежу в неубранной постели.
Вот солнца луч над озером возник.
А за окном две птицы пролетели.
Они парят под бездной облаков.
И в них порыв не знающий оков.
Их гнёзда там, за каменной стеной,
Под срезом обветшавшей старой крыши.
А на земле палящий летний зной.
Жена зовёт меня. Нет, это выше.
«Сейчас, любимая, о, друг ты мой сердечный!»
Произношу я опус дум беспечный.
Слова любви. И где-то в небосводе
Порыв её неоспорим в природе.
Порыв её неоспорим в природе.
Течёт река. Я слышу плеск волны.
Ах, этот звук! Подобен он свободе.
А вот друзья мне больше не нужны.
Что мне друзья, когда мне вечность другом,
И ожидание мне каменной стеной,
И бесконечность мне весенним лугом,
А время беспредельной глубиной;
Надежда благотворной атмосферой,
Фантазия и пищей, и теплом,
Стремленье к цели бесконечной верой.
И только смерть непоправимым злом.
О, смерть! Ты миг и сна, и пустоты.
И будто всплеск увядшей красоты.
И будто всплеск увядшей красоты.
И вот настал мой тихий вздох последний.
И все мои желания пусты.
И вас пускай обрадует наследник,
Что хоть когда-то как-нибудь всерьёз
Помыслит над своею он судьбою,
Гуляя меж застенчивых берёз,
Довольный и свободой, и собою.
И помечтает пусть, хоть и шутя,
О том, что у всего свои пределы.
Но нет предела для любви. Хотя
Весь белый свет уже, увы, не белый.
И что в своём пути судьба встречала,
Всё позади. И всё начни сначала.
Всё позади. И всё начни сначала.
И что же нам сулит грядущий день?
Приму я всё, что время обещало,
И нависающую надо мною тень.
И тут меня весёлый луч коснулся,
Разлив по глади водной ореол.
И будто он из времени вернулся.
Да и с собой туда меня увёл.
В мирах нездешних весело летая,
Я отдохнуть от боли захотел.
А в лодке, дребезжа и нарастая,
Уже поток тревожный шелестел.
И я увидел в облаке мечты
Тот мирный сад, поляну и цветы.
Тот мирный сад, поляну и цветы
Увидел я за облаком мечты.
И там с тобой нас юность обвенчала.
Туда вернусь. И всё начну сначала.
И если жизнь тебя уже не греет,
И ты ослаб, устал и одинок,
То сердце пусть понять себя сумеет
И возвратит тебе любви венок.
Там лепестки мечты, вплетаясь в лозы,
Преобразят волшебные слова.
И там хранятся запахи мимозы.
И у тебя кружится голова.
И ждёт тебя всемирное начало.
И тишина ночная у причала.
И тишина ночная у причала
Нам обещает светлый утра луч.
И ты, как прежде, всё начни сначала,
И опустись в поток бегущих туч.
Ну, а любовь прольётся словно дождь.
И в нём запляшет жизни дикий вождь.
И в том пространстве вечных облаков,
Среди явлений, таинств и веков,
Не забывай, что где-то ждут тебя,
И возвращайся, ближних возлюбя.
И опускайся в прежнее своё,
И тем обрадуй юное жнивьё.
И ты поймёшь, какой имеют вес
И летний луг, и предвечерний лес.
И летний луг, и предвечерний лес
Тебя там встретят, примут и полюбят.
О, сколько ты увидишь там чудес!
Но там природу без нужды не губят.
Там не бывает грубого лица.
И мысли там особого накала.
И нет там априори подлеца
И взгляда недостойного оскала.
И нету там существ таких, как мы.
Все существа там людям неизвестны.
И беспросветной там не видно тьмы.
Погоды там по южному прелестны.
Там красота всевременно воспета.
И мы одни. И музыка сонета.
И мы одни. И музыка сонета
Сама себе там говорит: «Звучи!»
И ненавязчивы там краски лета.
И там голов не рубят палачи.
Там свечи в небесах горят высоких
И повторяют отзвуки сердец.
И в тех краях волшебных и далёких
Не производят гибельный свинец.
Веноцианией зовут тот край чудесный.
Иные там бытуют существа.
И нам они доселе неизвестны.
И музыка там вечности жива.
Там всё нездешнее. И небеса, и лес.
И всё исполнено там мира и чудес.
И всё исполнено там мира и чудес.
И лунный свет, и первозданный лес…
…Все разошлись. И с обгоревших веток
Слетели искры. Ждал я до рассвета.
Кого? Медведя. Брёл он молча хмурый,
И сам не знал, куда ему идти.
Возле него гуляли мирно куры.
Они домой утратили пути.
Одна была мертва. Возможно лисом
Придушена и брошена в беде.
Я котелок беру с готовым рисом,
И помолился утренней звезде.
Уж солнце вышло. Первый миг рассвета.
И рассказал он всё мне тут про это.
И рассказал он всё мне тут про это.
Тот скромный луч весеннего рассвета.
А к вечеру сгоревший сук упал.
И я в ту ночь довольно крепко спал.
Потом я встал и перешёл на лапы
И торопливо зашагал сквозь лес.
И слышал я сопение и храпы.
И горизонт дымился мглой небес.
Всю ночь вокруг меня ходили куры.
И гуси проплывали по реке.
И тут уж я задумчивый и хмурый
Сказал себе: «Не буду жить в тоске.
Не буду слабым. И не буду сильным.
Весёлым буду и любвеобильным.
Весёлым буду и любвеобильным.
Да и, к тому же, резвым и мобильным.
И не хочу я гибнуть от тоски.
О, эта встреча около реки!
Нет, не могу. И жить я так не буду.
Уже мертвы и дети, и жена.
Пойду я к ним. Я возле них побуду.
Душа моя безвыходно больна.
Их не вернёшь. Лежат на том же месте.
Картина жуткая. Ах, бесполезно тщусь.
Да, я скажу не мудрствуя, по чести,
Что с жизнью я, наверное, прощусь.
Хождение по выгоревшим водам
Мне кажется с тобой прожитым годом.
Мне кажется с тобой прожитым годом
Хождение по выгоревшим водам.
И жизнь мне не нужна и не мила.
Я б застрелился. Да вот нет ствола.
Разрушена гармония порядка.
И не пойму я, чья же это схватка.
Не вижу я и выхода в любви.
Меня ты к прежней жизни позови.
О чём я рассуждаю тут в угаре,
При этом раскалённом самоваре?
Я жив ещё. Так мне ли причитать.
Поменьше надо комиксы читать.
А эти встречи под небесным сводом
Мне кажутся с тобой прожитым годом.
Мне кажутся с тобой прожитым годом
Все эти встречи около реки.
Ну что ж, не хочешь, не пойдём мы бродом,
Пойдём туда, где гибнут от тоски.
Но, понимая, что шутить с медведем
Опасно, я подумал и сказал:
«А хочешь, мы с тобой домой поедем,
Недалеко тут, за рекой вокзал?»
Медведь промолвил: «Не хожу к вокзалам.
Останусь здесь. Мне каждый куст тут мил.
Медведица мне давеча сказала,
Чтоб долго я у речки не бродил.
Всё с нею там давно сроднило нас.
И каждый день, и каждый мирный час».
«И каждый день, и каждый мирный час
Объединил и нас,  -  сказал я с жаром.  -
Но не приходится, ты видишь, раз на раз.
И всё ушло. И жаловаться даром».
«Уж нам не петь осталось, а реветь,  -
Сказал медведь, меня потрогав лапой.  -
Ты кто по имени? Ты честно мне ответь.
Кем был ты прежде? Добрым был ты папой?»
«Да, был отцом я. Звали так меня».
«И я был тоже детям добрым папой».
Мы с ним присели около огня.
И он меня потрогал нежно лапой.
«Ах, не пойдём,  -  сказал я,  -  ночью бродом
Неугасимым звёздным небосводом».
«Неугасимым звёздным небосводом,  -
Заметил он.  -  А разве есть такой?»
«Есть путь неблизкий по высоким водам.
Но есть и по земле. Он за рекой».
«Земной, ты прав,  -  продолжил он,  -  изведан.
Но лес сгорел. Сплошная чернота.
Скажи, ты, мне, мой друг, ты не обедал?»
«О, нет!  -  сказал я.  -  В брюхе пустота.
«А хочешь сыра? Он в реке, на лодке.
Их там осталось два. Нет, видно, три.
И путь туда достаточно короткий.
И как увидишь, сразу и бери».
А я сказал: «Я вижу, дружбы час
Не исчезает, но восходит в нас».
«Не исчезает, но восходит в нас,  -
Он повторил,  -  взаимопониманье.
Смотри, уж луч над озером угас».
«Не обращай ты на него вниманье»,  -
Сказал тут я взволнованно ему.
«Тебя я что-то толком не пойму.  -
Ответил он.  -  Ты зол? Ты что? Ты демон?»
«Молчи,  -  сказал я.  -  Уж не к месту тема.
Ты одинок, и я вот одинок.
Вот мы и дружим. И к чему тут споры.
Ты сочиняй сонетов свой венок.
И кончим мы об этом разговоры.
Смотри, поленья разгорелись жарко.
Как в вечность удаляясь, светят ярко».
«Как в вечность удаляясь, светят ярко.
Ты прав,  -  сказал он,  -  в вечность. Это так.
Но я подкину дров. Пусть будет жарко».
«Пусть будет,  -  я сказал ему.  -  Вот так».
«Смотри! Ещё медведь по лесу бродит.
Он там кого-то, видно, потерял».
«Детей, быть может, долго не находит».
«И я детей обычно уверял,  -
Вздохнул медведь,  -  не отходить от дома.
Да дом наш где? Уж мы ведь шатуны.
Ты видишь, там у берега солома».
«Солома, но не с нашей стороны»,  -
Я возразил. А он сказал: «Ладонь
Побереги. Перед тобой огонь».
«Побереги. Перед тобой огонь,  -
Так он сказал.  -  Огонь любви Кометы.
Кометой звали дочь мою».  -  «Не тронь
Огонь,  -  сказал я.  -  Уж опасно это».
Но не послушался меня медведь.
И, в лапу взяв горящее полено,
Всё ж оставаясь на бревне сидеть,
Его себе засунул под колено.
И стал терпеть. На то он и медведь.
Он терпелив. В его стремленье сила.
И продолжал стонать он и реветь,
Пока полено под коленом не остыло.
«А солнце, если светит слишком ярко,
С годами обжигает сердце жарко».
«С годами обжигает сердце жарко
Не только пламя дружбы и любви,  -
Заметил я.  -  С годами светит ярко
Огонь, что воспаляется в крови.
А кровь кипит и души наши лечит.
А иногда и дружески корит».
«Ты прав, таков ваш принцип человечий.  -
Так он сказал.  -  Он с сердцем говорит.  -
И продолжал:  -  Узнали мы немало,
Ваш изучая человечий нрав.
Порою нам уж, ой, как доставалось
От вас. В лесу мы до сих пор без прав.
Но глаз твоих приятен мне огонь.
Он трепетом вливается в ладонь».
«Он трепетом вливается в ладонь»,  -
Так я   сказал. И тоже взял полено,
Предупредив:  -  Уж ты меня не тронь.
Я должен отогреть колено.
Свихнул я лапу, бегая в лесу.
Я там детей искал. Да и супругу.
И встретил я там рыжую лису.
Она от боли бегала по кругу.
Я оступился и разбил плечо.
К тому ж колено повредил немного.
Вокруг ещё горело всё. Ещё
Вся в пламени корёжилась дорога.
А жар любви всего невыносимей.
Он жжёт и горячей, и нетерпимей».
«Он жжёт и горячей, и нетерпимей».  -
Я повторил. А он не стал реветь.
«А как тебя зовут? Скажи мне имя?»  -
Спросил его я. Он сказал: «Медведь.
Был до пожара я счастливым папой.
Любил детей, жену любил, родных».
И здесь мне в грудь он ткнул лохматой лапой:
«Ты, вижу я, как будто из иных».
И грусть пронзила душу мне мгновенно.
И он добавил: «Вас там ждёт беда.
Конечно. Есть надежда. Несомненно.
А где надежда, там уж и еда.
Иначе б ты не стал костёр тушить.
И нам с тобою некуда спешить».
«И нам с тобою некуда спешить,  -
Подумал я.  -  А он ведь судит верно».
И захотел я пламя потушить.
И на душе мне было скверно.
И я в костёр растерянно смотрел.
И искры разгонял я бурой лапой.
Меня поленом он слегка огрел.
«За шерсть меня,  -  сказал он,  -  ты не хапай».
Я в воду глянул. Вижу: так и есть.
Медведь и есть. И никаких сомнений.
И шкура есть. И морда тоже есть.
И не мои обросшие колени.
И всё мне тут представилось и зримей,
И в памяти острей и ощутимей.
«И в памяти острей и ощутимей
Поройся сам,  -  сказал мне мой двойник.  -
Ты просто позабыл своё же имя,
Когда дремал у нераскрытых книг.
Не надо было долго так лежать,
И от себя в своих мечтах бежать.
Ведь мы с тобою тут в лесу соседи.
А разве враждовать должны медведи?
А там ты кто? Ты просто там двуногий.
Оторванный от леса и реки.
И бродишь по асфальтовой дороге
Зажатый в камни улиц как в тиски».
И я подумал: «Как мне потушить
Огонь в душе? И память заглушить».
«Огонь в душе. И память заглушить.
И как уж мне на этом свете жить?»
И дальше молча по лесу я шёл.
И до пчелиной пасеки дошёл.
Пчела она ведь водится в дуплах.
Поевши мёду, мы в лесу гуляем.
А пчёлы поселяются в стволах.
И бродим мы, и мёдом промышляем.
Вкуснее мёд, конечно, натощак.
Его лизнёшь, и нет тебе заботы.
И крушишь лес, и так его, и сяк.
Порою утомишься от работы.
И радость отзывается в мечтах,
И тает вечной негой на устах.
И тает вечной негой на устах
Надежда, что рождается в мечтах.
И стоит ли и ссориться, и спорить,
И из-за всякой ерунды нам вздорить.
И я подумал: «Надо б нам дружить.
Медведи мы. И вместе жить медведям.
Заботясь друг о друге будем жить,
Как и положено в лесу соседям.
А дуги гнуть? Ну что ж, и дуги гнуть.
Да их-то гнуть не так уже и просто.
И если глубже в тему заглянуть,
Тут мало силы, ловкости и роста.
Тут мастерство. И тает на устах
Та красота, что видел я в мечтах».
Та красота, что видел я в мечтах,
Исчезла вдруг. И я лежу в постели.
Уже рассвет. В душе тревожный страх.
А в небе быстром птицы пролетели.
Болею я. Уж скоро будет год
Как организм мой в норму не приходит.
Мурлычет у печи свернувшись кот.
Вот поднимается. Вот по квартире ходит.
Подходит дочь. Погладила кота.
Расплылась в восхитительной улыбке.
На сердце радость. И в душе мечта.
И кто-то упражняется на скрипке.
А дочь молчит. И на её устах
Та красота, что видел я в мечтах.
Та красота, что видел я в мечтах
И в грёзах пролетающего лета,
Исчезла. И исчез на сердце страх.
И грусть души покинула поэта.
О, светлый миг! Ты создан для любви.
И что во зло тут, ну а что во благо,
Не мне судить. И сердцем не криви.
Принять его нужна твоя отвага.
И не страшусь я за свою судьбу.
И, испытав прошедшее любовью,
Я погружаюсь, как в огонь, в борьбу,
Да и горжусь своей горячей кровью.
Судьба моя ещё тогда, до срока,
Меня томила долго и жестоко.
Меня томила долго и жестоко
Необходимость помнить всякий раз,
Что всё, что нами ценится высоко,
Не исчезает, но восходит в нас.
Явленья тьмы желанья наши рушат.
Но сердце оживает и во тьме.
А годы пыл в душе моей не тушат
И в час разлук, на воле и в тюрьме.
Тьма ждёт ума. Ей тьмою быть не лестно.
Она в себе переживает страх.
Она везде. И тут, и повсеместно.
И в наших с вами душах и мирах.
И в думах тайных с влагой на устах,
Та красота, что видел я в мечтах.
Та красота, что видел я в мечтах
С любовью тайной, с нежностью в устах.
И я готов идти путём желаний,
Подобно быстро пролетевшей лани.
Теснились тьмы, ютились в мгле умы.
Века вздыхали, в вечность улетая.
Но предо мною и во тьме тюрьмы
Всё истина рождается святая.
Она надёжней всех житейских благ.
Порой она и вздорнейшая девка.
Её, вздымая над собой как флаг,
Держу я за забрезжевшее древко.
И даже Нил, стремящийся с востока,
Печаль хранил, но горячей потока.
Печаль хранил, но горячей потока,
Широкий Нил. И мне былого жаль.
Мой дух рождён религией Востока.
Религиозная во мне живёт печаль.
Питаясь тем, что сердцу благотворно,
Не любим мы искусственных затей.
И пред судьбою жизнь моя покорна.
И грудь моя исполнена страстей.
Надежда и любовь, мечта и вера,
И беспредельность мира доброты.
И в том моей судьбы святая мера,
И радость, и надежда, и мечты.
И мне и беспорочна, и чиста
Явилась ты, и обожгла уста.
Явилась ты и обожгла уста.
А музыка звучала так печально!
Реальностью звучала. И мечта
Была светла, мудра и изначальна.
Я посмотрел окрест. Сгоревший лес.
И лодка, и река, и струйки дыма.
И глубина взволнованных небес.
И времена воинственного Рима.
И по воде струящийся туман.
И тихая дремотная прохлада,
Души неизлечимейший обман,
Мечты моей безвременные чада.
И жизнь моя в узорчатом наряде
Уж растворилась радостью во взгляде.
Уж растворилась радостью во взгляде
Реальность. И я снова на реке.
Зачем я столько лет потратил? Ради
Чего и жизнь моя на волоске?
И вот волна о берег тихо плещет.
На небе звёзды. Бледная луна.
Но что я вижу? Чьи я вижу вещи?
А вот и дочь. Вздыхает у окна.
Стою, взирая с болью и отрадой.
Мечтая. И уж я иду туда,
Где за высокой дремлющей оградой
Горит моя заветная звезда.
Я приближаюсь. Ах, уж пустота!
И облаков на небе высота.
И облаков на небе высота.
Я порываюсь. Грудь моя пуста.
И так провёл я множество часов.
Куда я плыл без майки и трусов?
Без друга, без семьи, да и без пищи.
О, сколько я кошмаров перенёс!
Душа моя ещё трепещет, ищет
Осуществленья нереальных грёз.
Я вижу лодку, не мою, чужую.
А вот мой дом. У входа я стою.
Открыл калитку. Уж туда вхожу я.
И сам себе о чём-то я пою.
И тихий сад. И блики на ограде.
Да и чего всё это было ради!
Да и чего всё это было ради!
И тихий сад. И блики на ограде.
Всё мне знакомо тут. Вхожу я в сени.
Сажусь я молча папе на колени.
Вечерним светом освещён мой дом.
Мне всё знакомо здесь до боли.
Я никогда не забывал о нём.
Тут вырос я. Тут я учился в школе.
Вот дверь. Вот спальня. Вот моя кровать.
Подушка. Я сдвигаю занавески.
Их утром распахнуть любила мать.
И там с реки мне доносились всплески.
Встречал зарю я и весной, и летом.
И всё вокруг мне говорит об этом.
И всё вокруг мне говорит об этом.
Гляжу в окно. Речные берега.
Пора счастливая. Дыхание рассвета.
Скамейка та же. Те же и стога.
Всё залито зари волшебным светом.
Ещё три года до разлуки и войны.
И всё вокруг мне говорит об этом.
А вот сосна. И около сосны
Их расстреляли. Всех. Перед рассветом.
Собрали в школе. Привели к сосне.
И вот мне снова вспомнилось об этом.
О нас, о них, и о войне.
Пора любви! Могла ты и не быть.
И как тебя не помнить?.. Не забыть?
И как тебя не помнить?.. Не забыть?
Пора любви, могла ты и не быть.
«Не огорчайся, сын, что всё не так.
И пусть луч солнца одолеет мрак.
Будь смелым. Да и в жизни не робей.
И заведи почтовых голубей.
А если больно, обратись к врачу.
Пускай тебе всё будет по плечу.
И боль исчезнет. Вот тебе совет.
Живи спокойно. Знай: и смерти нет.
Поклон соседям. Долго пусть живут.
И пусть к труду детей своих зовут.
Вот так об этом в общих тут чертах.
То, что на сердце, то и на устах».
То, что на сердце, то и на устах.
И я пошёл блуждать по старым хатам.
И я решил на свой и риск, и страх
Пройтись по всем мне дорогим пенатам.
Я видел тех, кого уж нет в живых.
Они меня восторженно встречали.
И я внимательно с любовью слушал их,
Хотя они как будто и молчали.
Лишь взглядами рассказывали мне
И об отце, и о счастливой маме.
И в приоткрытом временем окне
Я всё увидел, что случилось с нами.
И грусть моя, и подневольный страх,
О красоту твою разбились в прах.
О красоту твою разбились в прах
Моя тревога и животный страх.
А мама взглядом добрым и сердечным
Внушала мне любовь к просторам вечным.
«Мы не одни. Здесь мы среди других.
А время? Время в том не виновато.
Тут много душ нам с детства дорогих.
И каждая своей судьбой чревата.
Ну, а жалеть. О чём, сынок, жалеть.
И ни о чём ты не печалься, милый.
Здоровым будь. Старайся не болеть.
И дай тебе Господь отцовской силы».
И грусть моя, и безотчётный страх,
О красоту твою разбились в прах.
О красоту твою разбились в прах
И грусть моя, и подневольный страх.
Порыв надежды и порыв печали
В потоке чувств мы нежностью венчали.
Пришёл моим скитаниям конец!
Всему конец приходит. И скитаньям.
Сонет, венок, веноция и, наконец,
Веноциания здесь будет окончаньем.
Задумал ты свой подвиг совершить.
И совершил его так, как задумал.
Задачу эту, чтоб её решить,
Что так мне будет трудно, я не думал.
Но мысль-мечта свершилась, пусть не скорой,
Та, что была мне в тяжкий час опорой.
Та, что была мне в тяжкий час опорой,
Моя мечта, ко мне явилась скорой,
Заволновавшись озером огней.
И я буквально растворился в ней.
И по течению уж я куда-то плыл.
Ну, а волна играла утлой лодкой.
Я был взволнован неожиданной находкой,
Костёр увидев. А над ним остыл
Горшок с похлёбкой. С калорийной пищей.
Забытый кем-то, он достался мне.
И я подумал: «Что ж. И я не нищий.
И радость ждёт меня. Да и послужит мне».
И возгорелась трепетом в ветрах
Ночь лилий, убивая в сердце страх.
Ночь лилий, убивая в сердце страх,
Мне музыкой была. Шалаш недальний
Меня согрел. В тревожащих ветрах
Стыл сумрак ночи. Вечер был печальным.
Кошмары мучили меня всю эту ночь.
Я засыпал и тут же просыпался.
Дождавшись утра, я жилища прочь
Бежал. И часто в беге оступался.
Казалось мне, тут тысячи геенн.
И с ними я встречался повсеместно.
И не хотел я им попасться в плен.
Играть судьбою было мне не лестно.
Веноциания была моей опорой.
И встречи с ней я ожидаю скорой.
И встречи с ней я ожидаю скорой.
Веноциания была моей опорой.
Она во всём попутчик мой и друг.
Венок венков, уж это первый круг.
Над ним ещё венков венков громада.
Основою всему тут будет ключ.
О, сколько здесь загадок и разгадок!
И через всё проходит лёгкий луч
Мечты, но заключённой в сложной форме.
А в сложной форме неудобно петь.
Традиции не рушатся в реформе.
Но за традицией нам с вами не поспеть.
И в бесконечный дымный зов веков
Нам плыть с тобой сквозь сонмы облаков.
Нам плыть с тобой сквозь сонмы облаков.
И всё ж давайте с вами посчитаем
Веноцианию. Узнаем, сколько слов.
Нет, сколько тут сонетов сосчитаем.
Один  -  есть ключ. Четырнадцать  -  венок.
Сто девяносто шесть  -  основа.
Четырнадцать веноций  -  их венок.
Умножим на четырнадцать мы снова
Сто девяносто шесть… Получим мы
Две тысячи семьсот сорок четыре.
Всё сложим вместе. Напряжём умы.
Но это уж не я, а ты в квартире
Проделай сам, как будешь у сонета
Томиться в ожидании рассвета.
Томиться в ожидании рассвета
Не хочешь и не надо, не томись.
Я сам тебе всё расскажу об этом.
А ты полезным чем-нибудь займись.
Две тыщи девятьсот пятьдесят пять.
Вот общее число сонетов.
И даже если станешь проверять,
Другого не получишь ты ответа.
И в этот год все будут отмечать
Тысячелетие рожденья новой формы
В поэзии, в которой поучать
Возьмутся те, кто завершит реформы.
А жизнь  -  она собранье пустяков.
К её услугам тысячи веков.
К её услугам тысячи веков.
Но нам даны десятки, а не тыщи,
Счастливых лет. И тут без дураков,
Как их прожить, как может, каждый ищет.
Ищу и я. И, написав сонет,
Мне должно дописать и окончанье.
И в этом смысле вот уж много лет
Ищу я неизменное журчанье
Стиха. И нахожу всему ответ,
Стремясь постичь желанное в поступке.
Свободы здесь как будто бы и нет.
Но всё не так. Сонет по форме хрупкий.
И всё ж в него всё сущее одето.
И каждое мной прожитое лето.
И каждое мной прожитое лето
Исполнен я надеждами поэта.
И понимаю, что желания умрут.
И нас спасут лишь преданность и труд.
И новые восстанут поколенья,
И с вдохновеньем смогут прочитать
Громоздкое такое сочиненье.
И кто-то скажет: «Он умел мечтать!
И не нашёл занятия достойней
И экономней по затрате сил.
Ну, а в быту он был куда спокойней.
И луч надежды он не погасил.
И всё ворчал средь старых одеял:
«Я отыщу заветный идеал».
«Я отыщу заветный идеал,
И обращу вниманье на себя».
Её Веноцианией он звал
И призывал других любить себя.
Несправедливо, если этот труд
Не тронет равнодушные народы.
И если все желания в нём умрут,
Так для чего он только тратил годы!
И я в трудах порою забывал
Поесть, поспать. И исхудал могильно.
Сажал я будто сад, и поливал
Его, и унавоживал обильно.
Да, я искал любви и пониманья.
И я хотел почёта и вниманья.
И я хотел почёта и вниманья.
И наступил всему последний срок.
И лишь в любви я видел пониманье
Всего того, что сердце помнит впрок.
Всё то, что в этой жизни быстротечной
Когда бы я в душе не сохранил,
Тогда бы и любовь к природе вечной
Не стоило б бумаги и чернил.
Но и не только я предмет надёжный
Для критики, читатель. Но и ты,
Мой критик предстоящий и возможный,
Не убивай в себе своей мечты.
Ты, как и я, надеялся, страдал,
Печалился, мечтал и ожидал.
Печалился, мечтал и ожидал
Ты, как и я. И, как и я, страдал.
Да и к себе ты требовал вниманья.
И ожидал взаимопониманья.
Хотел ты, чтобы каждый заболел
Болезнью той, что в некой, может, мере
И я ношу в себе. И одолел
Её и я, как видишь на примере.
Так будет ли кому-нибудь служить
Примером непритворного упорства
Всё то, что мне порой мешало жить,
Без лжи в душе и на лице притворства?
Кому вверялся я и в годы ожиданья,
И доверялся и в зенит страданья!
И доверялся и в зенит страданья,
Да и вверялся я своей судьбе.
И все мои условные рыданья,
И безусловные, я отдаю тебе,
Читатель. И вручаю я резонно
Тебе свой труд. И пусть не возмутит
Тебя моё доверие. Ворона
На дальний свет окна в ночи летит.
И прячет образованная птица
Добычу в потаённый уголок.
И тут уж я с тобой хочу проститься
И завершить последний свой венок.
А мой сосед, он ожиданьем жил
И, как и я, надеждой дорожил.
И, как и я, надеждой дорожил
И мой сосед. И счастливо он жил.
Ну что ж, закончим опыт многотрудный.
И распростимся мы в момент сей чудный,
Последний раз набрав в перо чернил,
Припоминая, сколько отдал сил
Тебе я, друг, отнюдь не для почёта.
Ну, а творцы награды и не ждут.
Наградой им терпенье и работа.
А к результату годы приведут.
Не нам судить, свершится ль суд над нами.
Вопрос решится теми временами.
А если я кому-то нагрубил,
Какого беса я себя любил!
Какого беса я себя любил!..
И тут среди кустов я вижу беса.
Он в это время в рощу заходил.
И вот он снова выбежал из леса.
А я бродил по весям и векам.
Порой старался в чём-то разобраться.
Я время не терял по пустякам.
За мыслью я своей любил угнаться.
И всё вот это я и сочинил.
Всё представляя в лицах и в портретах.
Но форму я резонно сохранил
Сонета. Я люблю размер сонета.
И я на это столько лет убил!..
Какого беса я себя любил!

        конец