Если бы все мы душами были искренние и голые,
Бог бы, пожалуй, лёг на рельсы ближайшей станции.
Я третью ночь подряд рисую тонкие твои голени,
Забыв про то, что как бы надо бы высыпаться.
Днём я пытаюсь прикинуть количество твоих шрамов,
Думая только о том, кто держал тебя за колено
(Он-то, наверное, точно знает, что кожа, пусть хоть и мрамор,
Все же не может быть полностью совершенной).
Медленно, с нескрываемым удовольствием, интересом,
Я поднимаю глаза, пытаясь запомнить тебя, все выше.
Ночью опять рисую, как заведённый . Рельефность пресса
Плавно перетекает в грудную клетку.
Слетает крыша.
Знать бы, какие следы на чьих-то то счастливых простынях
Оставляют твои беспокойные пальцы, волос чёрных копны.
Я все рисую,будто бы снизу вверх, задаваясь вопросом:
Когда я дойду до ключиц и до губ, от экстаза, наверно, сдохну?!
Скоро кончится холод марта, начнут распускаться вишни,
А я буду по-прежнему мучить тобой лист тетради куцый
И просить вдохновения у Будды, Иисуса, Кришны,
Чтоб в итоге все же суметь к тебе прикоснуться.
Жаль лишь, если и впрямь быть душою искренними и голыми,
Все боги точно легли бы на рельсы ближайшей станции.
Я которую ночь подряд рисую чертовы эти голени,
Осознавая свою готовность натурщице поклоняться.