Леша Костусенко – коренной уфимец с молдавскими корнями. Он окончил наш институт искусств, отслужил в армии, затем вернулся в Уфу, женился, играл на аккордеоне и пел в ресторанах и клубах, пока не попал под крыло Иван Андреевича.
Леша аккомпанировал исполнителям из гвардии Андреича на аккордеоне в различных номерах, и кроме этого, выступал с отдельным сольным номером. У него был уникальный голос, который я бы охарактеризовал, как тревожный баритон. В отличие от правильных исполнителей с хорошо поставленными голосами и классическими манерами, Костусенко всегда пел, если можно так выразиться, «на разрыв аорты». Возможно, был тому виной аккордеон, на котором Леша аккомпанировал сам себе: все-таки это довольно громкий инструмент, а может, причина была какая-то другая – не знаю. Тем не менее, Алексей принципиально выступал без микрофона и его мощный баритон всегда охватывал весь зал, наполняя его тревожным предчувствие чего–то неизбежного.
Я испытал настоящий шок, когда впервые услышал песню бродяги из одноименного фильма Раджа Капуры в исполнении Леши Костусенко. В дублированном фильме эту песню, кажется, исполнял Рашид Бейбутов, его сладкий тенор тоже по-своему хорош в этой песне, но здесь это было нечто потрясающее. Было полное впечатление будто он, маленький человечек, стоит на краю бездны, пугающей своим равнодушием и неизбежностью, и бросает ей последний отчаянный вызов. Его ревущий баритон не оставлял равнодушных зрителей в зале. Я видел, что некоторые потихоньку молились, кто-то пускал слезу. После этого Леша частенько пел нашего бродягу – «По диким степям Забайкалья». Зрители сидели, закрыв глаза, и раскачивались в такт песни – подпевали про себя. Что характерно: на бис его не вызывали – слишком велик был эмоциональный шок, полученный от этого выступления.
А в быту Алексей Костусенко был совсем другим человеком и существовал как бы отдельно от своего голоса. Это был жизнерадостный и никогда не унывающий бодрячок с весьма своеобразным чувством юмора. Он слегка заикался, и все шутки выдавал в два приема – останавливался посреди ключевой фразы, шевелил губами и затем выдавал скороговоркой всю фразу сначала, но уже без запинки.
Иногда он играл с нами на танцах в клубе на органе. Один раз я заметил, как Леша сидит, словно прилежный ученик за партой, сложив обе руки на клавиатуре, и таращит свои круглые глаза в зал, как бы внимая суровой учительнице. Когда подходила его очередь для соло, он начинал играть пухленькими пальчиками правой руки при этом, близоруко щурясь на клавиатуру, как бы ища, куда пристроить указательный палец левой руки, затем начинал клевать клавиши своим мясистым носом. После чего, словно разозлившись, начинал барабанить по клавиатуре локтями и завершал выступление, вновь сложив обе руки и выдав на гора все звуки одновременно. Между прочим, получалось очень даже неплохо, тем не менее, он всегда извинялся в перерыве: «Надеюсь, я не очень исп…, испортил вашу мелодию!». Юмор заключался в том, что в нашем исполнении, испортить ее еще больше было практически невозможно.
«Дядя Ваня» неизменно представлял Алексея Костусенко на концертах как лауреата международного конкурса. Зрители всегда недоумевали, какого именно конкурса, и сразу забывали, когда он начинал петь. Я как-то спросил и Ивана Андреевича, неужели ему трудно придумать какое-нибудь название международного конкурса или хотя бы взять громкое имя уже существующего. На, что он мне посоветовал самому спросить у Костусенко название и попробовать его выговорить. Оказалось, он действительно лауреат международного конкурса военных ансамблей армий стран Восточно-Тихоокеанского региона (Ну, в общем, как-то так).
Разумеется, я стал приставать к Леше с просьбой рассказать, как он докатился до жизни такой. Он все отмахивался, мол, потом как-нибудь. А однажды ночью, не доехав километра три до трассы, наш ПАЗик заглох на проселочной дороге: пока шел концерт, кто-то из деревенских слил бензин из автобуса. Иван Андреевич сразу же отдал распоряжение: «Больные, хромые и лентяи сидят в автобусе, остальные на прогулку за мной», и бодренько зашагал в кромешную тьму – не было ни звезд, ни луны. По дороге Леша Костусенко рассказал, как он стал лауреатом.
Так вот его рассказ, как я его помню:
- Попал я служить в филармонию ЗабВО, служил нормально, филармонию драил ежедневно, раз в неделю на кухне картошку чистил, и раз в две недели ружо давали подержать в караулке. Я уже на дембель стал потихонечку собираться, фотоальбом завел, купил дембельский чемодан и значки надраил. А тут случился этот, как его, конкурс-фестиваль наших и ихних ансамблей. От нас значит наша филармония и от супостатов тоже по коллективу. В общем, были корейцы, японцы, пакистанцы, индийцы и еще Бог знает кто. Вьетнамцы были; у них только-только закончилась заварушка, и они уже научились маршировать под дудочку. С китайцами мы тогда крепко ругались – и те все равно пригнали тыщи две народу.
- А дело было в Улан-Баторе, в Монголии. Нас и японцев поместили в гостиницах, а остальные разбили себе палаточные городки. Китайцы за ночь отгрохали себе целую деревню, выровняли землю, застелили ее деревянными щитами, и давай маршировать целыми днями с утра до вечера на жаре под пятьдесят градусов. Зачем они это делали – черт их знает, может, нас попугать хотели. Они и взяли первое место в первый день на открытии парадным прохождением с оркестром. Все абсолютно одинаковые и ростом и весом и на лицо, словно под копирку.
А в нашей команде было больше половины офицеров и сверхсрочников. Солдат срочной службы закрепили за младшим офицерским составом поименно. Мы с Виталькой Агафоновым, флейтистом из Москвы, достались старлею Никитину – Микитке. Тот поместил нас в двухместный номер, а сам устроился напротив, в таком же номере, с таким же хреном как и он. Каждую ночь там их компания резалась в карты, а мы с Агафоном по очереди бегали то за куревом, то за водкой. Микитка оказался не только картежником, но еще и заядлым рыбаком.
На другой день были танцевальные коллективы, а на третий - хоры. Мы отстрелялись до обеда, после обеда Микитка потащил на рыбалку. Велел вытряхнуть дембельские чемоданы, и мы почапали за город вдоль речки с пустыми чемоданами. Я сперва не понял, чего это он идет, и все время оглядывается, не следит ли кто за нами. Оказалось в Монголии рыба священная, как корова в Индии. Они на нее молятся, а ловить и кушать – ни-ни. Километров восемь протопали, пока не нашли укромное место. Микитка достал складную удочку, привязал леску и крючок и велел раздеться нам до пояса. Тут же слепни налетели, а мы должны были ловить их отдавать Микитке. Агафон белый и худой как смерть, его слепни есть не хотят, а я отбиваюсь, как могу – все без толку. Тогда Микитка разрешил Агафону надеть курку и ловить слепней у меня на спине, да еще кричит, чтобы сильно их не мял. Ему, видите ли, нужно, чтобы слепень на воде делал крылышками б-з-з-з, тогда моментально хариус его ам, и на крючке. Клюют, как заводные, и все одинаковые - по полкило весом.
Так вот Агафон сложил ладонь лодочкой и хлыщет меня своими костяшками, будто полулитровые банки с размаху ставит. Спина горит, чешется невозможно, соленый пот кожу разъедает. А мне завтра выступать на конкурсе солистов вокалистов. Сижу и думаю, как я с дырявой шкурой петь там буду, тут нарисовался царандой – милиция по ихнему. Форма такая же, как у нашей милиции, только вместо мотоцикла лошадь. И говорит довольно сносно по-русски, смущенно улыбаясь: «Товарищи, у нас рыбу ловить запрещено, если местное население увидит – могут растерзать. Так, что платите штраф столько-то тугриков (это их деньги) и уе… пока целы». Микитка, мол, нет тугриков у нас, достает червонец вот это устроит. Царандой опять заулыбался и говорит: «Ага, вы тут рыбачьте только недолго, а я вон там, на пригорке постою, если что – свистну». Мы еще минут пятнадцать «порыбачили», потом Микитка загнал нас в воду, траву рвать. Вода холоднющая, Агафон окунулся и вылетел как пробка от шампанского, закутался и сидит на берегу зубами стучит. Я надрал травы, лопухов, уложил на дно чемоданов, Микитка рыбу из садка приволок, уложил ее, пересыпав солью.
Царандой подъехал: «Все равно не донесете - по такой жаре она быстро испортится». Микитка тогда достает пять рублей, они связали чемоданы, перекинули через лошадь, начальство наше село сзади и они бодренько так, мелкой рысцой, отъехали. Ну а мы своим ходом налегке, я еще разок по дороге искупался - спина-то горит, вспухла вся. В гостиницу приходим, в нашей ванне Микитка лежит, стонет – говорит, всю задницу кончал ему этот царандой своей лошадью, кажется, даже мослы у него разошлись. Я ему: «Тарищ страшный лейтенант, у вас же в номере своя ванна есть». Оказалось, он в ней рыбу засолил. Часа два стонал, потом мы его отволокли в свой номер и в кровать уложили. Ну, думаем, хоть сегодня ночью поспим спокойно, за водкой бегать не придется, так нет, в пять утра, приходит, ноги колесом как у старухи Изергиль, переваливается как утка. Пошли рыбу на балконе развешивать и маскировать ее газетами. Потом на завтрак, затем на развод Микитку потащили на своем горбу.
Начальник сборов орет, где вас черти носят, а Микитка на нас показывает, мол, дрыхнут, как суслики - еле растолкал. В тот день я уже ничего не соображал, и было все до лампочки; збацал строевую с хором и оркестром, потом русскую народную с оркестром, потом арию из Фауста под рояль, и сам не понял, с какого рожна объявили меня лауреатом. А вечером Микитка нам с Агафоном устроил праздничный ужин – себе взял коньяк зараза, а нам по стакану кофею с булочкой, вместо полагающегося компота с хлебом.
Приходим в номер, а там огромная корзина с цветами и красивая открытка с иероглифами в букете. Я на вахту, мол, кто-то цветы у нас забыл, а мне говорят, это вам прислали. Ну ладно, думаю, еще прорежется – все-таки мой первый поклонник, кто бы это мог быть. Лег, лежу, читаю, детектив увлекательный, их Агафону из дома присылали. Тут звонок, Агафон: «Это кажется тебя». Беру трубку, а там «кулю-кулю-кулю» по-японски.
- Может по-китайски? – прерываю я.
- Не-а, китайцы и корейцы - те ласково так мяукают: мяу-мяу-мяу, а этот сердито: кулю-кулю-кулю. Я говорю, извините, не понимаю, обратитесь на вахту, может там вам помогут, а он опять за свое: кулю-кулю-кулю - я трубку положил. Минут через десять опять звонок, а тут как раз в детективе любовь такая у следователя с помощницей разыгралась. Агафон: «Наверняка снова тебя». «Слушай, – говорю, – пошли ты их на куй». Агафон: «Сам посылай» – и мне трубку дает. Там опять: «кулю-кулю-кулю», я и говорю: «Слушайте, идите вы на куй» – и трубку бросил. Минут десять телефон молчал, потом опять звонок и жалобно так по-русски: «На куй плехо». «Ага, – говорю, – по-русски все-таки понимаете, и чего вам от меня надо?», а он опять по-самурайски залопотал, я трубку бросил. Больше в тот вечер не звонили.
Следующий день был заключительный, вручали дипломы памятные значки и вымпелы. Наши взяли первое место по хоровому пению и я в номинации солистов-вокалистов. После вручения диплома наш хормейстер – подполковник Горинштейн меня подзывает и говорит: «Ты чего, мать твою, японского дирижера на куй посылаешь? Он от твоего голоса без ума – хочет тебя в гости пригласить, попеть с его оркестром. Вон он стоит, проси прошения, так тебя раз эдак!». Гляжу, в сторонке стоят три японца и один, видно самый главный, сложил так ручки вместе и кланяется мне. Ну, я руку на сердце положил и тоже давай кланяться и бормочу, мол, простите, нечаянно так вышло, мол, больше не повторится. Минуты две так кланялись друг другу, потом он японец стал кланяться Горинштейну. А тот в ответ тоже кланяется и на меня показывает, мол, что с него взять – идиот. Японец откланялся, и все трое хором повернулись и ушли, а наш хормейстер: «Ну, все – жди теперь приглашения». Я говорю, что согласен поехать в любое время на любой срок, а он мне: «Ясный пень, ты согласен, да только кто тебя одного-то отпустит». Как в воду смотрел.
Через месяц пришло в филармонию приглашение на мое имя, все расходы японская сторона берет на себя и все такое– тут такой хай поднялся - вдруг мол его будут вербовать и пытать, а он не выдержит и выдаст нашу страшную военную тайну. В общем, вся филармония вызвалась меня сопровождать, затеяли переговоры с самураями. Москва подключилась, говорили, ансамбль им. Александрова не возражал бы сесть на хвост. А тут выяснилось, что у нас с японцами со Второй Мировой войны договор о капитуляции не подписан и они не готовы принять на своей территории нашу дивизию. Короче, ждал, я ждал два месяца, чем дело кончится, а тут дембель подоспел, я и дембельнулся. Зато перед дембелем пожил как король на именинах – окутавел окончательно. На утреннем осмотре дежурный по части спрашивает: «А где Костусенко, уж не заболел ли часом?», а ему сержант докладывает: «Они почивают-с». Дежурный по части: «Пошлите, кого-нибудь узнать, ему завтрак в постель или он сам придет? Да и помогите ему одеться, если что». Предлагали на сверхсрочную остаться, звание лейтенанта присвоить – как ни как у меня образование высшее, ну я их всех вежливо послал подальше, и домой ту-ту-у.
- Короче, говорю я, ты страшной военной тайны так и не выдал супостатам.
- Не, не сподобилось, а то я человек слабый, если бы меня пытали – я бы все, как духу выложил, какой у нас бардачище в армии. Только они все равно бы не поверили, что это наша самая главная военная тайна.
На трассе Иван Андреевич остановил грузовик, красноречиво голосуя червонцем. Уговорил его поделиться бензином, объяснил шоферу, где стоит наш автобус и минут через пятнадцать мы уже ехали на своем ПАЗике.
Ближе к осени я решил посвятить себя учебе на физмате и стал редко посещать клуб, поэтому с Лешей Костусенко виделся редко. А еще через полгода Иван Андреевич, вместе со своей командой, сменил место своего базирования, и виделся я с Лешей, только в городе случайно столкнувшись, где-нибудь в транспорте. Надеюсь, он и сейчас в добром здравии.
Последний раз мы встретились где-то в середине 90-х годов. Как обычно, он был бодр и жизнерадостен, говорил, что сейчас у него своя бригада, и они окультуривают цыган в Молдавии, Румынии, Венгрии и даже в Югославии. Вот так вот, тряся большим пальцем вверх, на «ура» проходят концерты, а еще цыганские свадьбы - это вообще золотое дно. Звал меня с собой, говорил, что гитарист в его труппе крайне необходим. Увы, по многим причинам, я тогда был вынужден отказаться.