Ученик пятого класса средней школы Витя Пистолетов сидел дома и учил уроки. Занятие это было настолько скучным, что он никак не мог сосредоточиться и поэтому главным образом уныло смотрел в окно. Мимо окна время от времени проходили ничего не подозревающие люди, и Витя им завидовал. Было самое начало мая, ранний вечер буднего дня, и погода на улице стояла великолепная – солнечная и безветренная. И неудивительно, что Витя думал не об уроках, а о том, как ему неохота тратить на них своё время. Он твёрдо знал, что в такую погоду полагается гулять и замышлять всякие шалости, а не сидеть над учебниками по истории и математике. Но дело происходило в понедельник, а значит, на следующий день как раз должен был случиться урок истории и Витю вполне могли вызвать к доске. Получить же двойку за ответ у доски значило не быть допущенным к экзамену, а тогда бы Витю не перевели в шестой класс. Но остаться на второй год в пятом классе в его планы никак не входило. Сообразив всё это, Витя поёрзал на стуле, вздохнул и, отвлёкшись от картины за окном, бессмысленно уставился в учебник.
Комната, где он занимался, была одна на всю семью, но зато просторная. Настолько просторная, что в ней одновременно могли находиться сам Витя и его родители, при этом не очень друг другу мешая. Все трое именно так и поступали. Витя сидел за столом у окна, папа Пистолетов занимал другой стол, располагающийся у левой стены, а мама Пистолетова стояла возле зеркала, которое висело у самого входа в комнату, напротив окна.
Но, конечно, это только так говорится, что люди друг другу могут не мешать. Когда в одной комнате находятся сразу несколько человек, каждый из них волей-неволей начинает обращать на себя внимание. Больше всех обращал на себя внимание папа Пистолетов. Он сидел с расстёгнутым ремнём на брюках, в кресле, за вычислительной машиной, причём, заметим, ничего на ней не вычислял. Это, конечно, не могло никого потревожить. Но вместе с этим он рассматривал возникающие на экране вычислительной машины предосудительные картинки и то и дело издавал тихие нечленораздельные восклицания. Кроме того, из рупора вычислительной машины звучала злокачественная музыка, правда, не очень громко. А самое главное заключалось в том, что перед папой Пистолетовым стояла большая бутыль, наполненная жёлтой ядовитой водой, и он поминутно наливал эту воду в стакан и вдобавок ко всему ещё и пил.
А мама Пистолетова в это время смотрелась в зеркало, по очереди примеряя то одну, то другую шляпку, и напевала себе под нос что-то такое, что никак не гармонировало с музыкой папы Пистолетова. Таким образом, обстановка в комнате была достаточно беспокойная. Приготовление уроков в подобных условиях можно было бы счесть делом затруднительным, но Вите в любом случае было не до уроков, и поэтому он не возражал.
Наконец папа Пистолетов отвлёкся от предосудительных картинок, посмотрел на маму Пистолетову и недовольно сказал:
– Однако ты уже чересчур долго смотришься в зеркало, да при этом ещё и поёшь. Не слишком ли много занятий для одного человека?
– Я всегда делаю несколько дел сразу, – с достоинством ответила мама Пистолетова, покосившись на отражение недовольного папы Пистолетова в зеркале. – Мне иначе и нельзя: ты ведь знаешь, что я собираюсь отправиться в гости к тёте Пенелопе, а времени на сборы у меня не так уж и много. И потом, я женщина и люблю экономить. – Она снова посмотрела на себя и задумчиво произнесла: – По-моему, у фиолетовой шляпки тулья слишком узка – это смотрится вульгарно, ты не находишь?
Папе Пистолетову было всё равно, даже если бы мама Пистолетова собиралась в гости сразу к двум тётям Пенелопам.
– Я нахожу, что все твои дела никуда не годятся, – высказал он своё мнение. – Твоё главное дело – устроить так, чтобы в доме всегда были завтраки, обеды и ужины. Однако ничего подобного не наблюдается. И по этой причине я вынужден пробавляться сушёным хлебом.
И действительно, папа Пистолетов захватил из стоящего рядом блюдца горсть чёрных сухариков и отправил её себе в рот.
– Осторожно, не подавись, – заботливо сказала мама Пистолетова.
– Даже не надейся, – пробубнил папа Пистолетов, с трудом ворочая языком. Он сделал глоток из стакана, размолол образовавшуюся во рту смесь и произвёл судорожное глотательное движение, отчего у него на глазах выступили слёзы. Выполнив все эти действия, он пояснил: – Всё, что попадает в мой рот, я препровождаю в желудок с соблюдением необходимых мер предосторожности. Но моё пищеварение в опасности, это вне всякого сомнения, – ведь я не могу долго оставаться без горячей пищи.
– Это не страшно, – беспечно отозвалась мама Пистолетова. – Я целый день сижу на работе без горячей пищи и не испытываю при этом каких-либо неудобств. И это несмотря на то, что я работаю с отправителями писем и посылок, то есть самыми вздорными людьми, которые только существуют на свете!
– Ну уж и работаешь, – как можно небрежнее сказал папа Пистолетов. – Находишься на одном месте и совершаешь незначительные телодвижения. Это можно даже не принимать в расчёт. А вот у меня совсем другое дело. Я страховой агент, и вот уж я-то действительно работаю с самыми вздорными людьми, которые только существуют на свете, – да к тому же вынужден целый день бегать очертя голову. Тут тебе не только нервные нагрузки, тут ещё и расход двигательной энергии. Поэтому ты, пожалуйста, всё бросай и принимайся за ужин, – последние слова папа Пистолетов произнёс заискивающим голосом.
– Ни за что! – категорически заявила мама Пистолетова, поправляя на себе платье. – Я разочаровалась во всей этой кухонной возне. И вообще, что это такое?! На работе никто слова порядочного не скажет – ладно; так ведь ещё и дома вздохнуть не дадут. Такое положение вещей, скажу я тебе, никуда не годится!
– Смотри, я обижусь! – угрюмо пообещал папа Пистолетов.
– Ай-ай-ай! – мама Пистолетова картинно прижала ладони к щекам. – Нет, будь милостив, объясни, что тебе так дался этот ужин? Ты ведь пьёшь жёлтую ядовитую воду – ну вот и пей себе. В ней одновременно и успокоение нервов, и восполнение энергии.
– Это неостроумно, – папа Пистолетов сдержал своё обещание, надул губы и обиделся.
– А я и не острю, – пожала плечами мама Пистолетова.
– Я теперь совершенно ясно вижу, что тебе общество тёти Пенелопы милее, чем родной дом, – убеждённо сказал папа Пистолетов.
– А хоть бы и так, – мама Пистолетова ничуть не смутилась. – Тебе, например, общество вычислительной машины тоже милее, чем родной дом. Чем я хуже тебя?
– Во-первых, вычислительная машина никогда не покидает пределов этого дома… – начал папа Пистолетов.
– Да что ты говоришь! – изумилась мама Пистолетова. – Быть этого не может!
– …А во-вторых, ты женщина, не отрицаю, и именно поэтому у меня перед тобой безусловный приоритет, – веско заключил папа Пистолетов.
– Ох! – мама Пистолетова деланно всплеснула руками. – Слово-то какое комическое! Если рассказать тёте Пенелопе, так, пожалуй, смеху не оберёшься!
Папа Пистолетов начал понемногу выходить из себя, хотя, сидя за вычислительной машиной, он обычно всегда пребывал в состоянии душевного равновесия.
– Так, – сказал он, стараясь не подавать виду, что раздражён. – Хорошо. В таком случае я тебя никуда не отпускаю.
– Страсти какие! – мама Пистолетова нарочно сделала испуганное лицо. – Ну раз так, то я никуда и не пойду. Вместо этого я выключу вычислительную машину, а жёлтую ядовитую воду вылью в раковину. Что ты будешь делать тогда?
Папа Пистолетов задумался, да так, что даже забыл про предосудительные картинки. Думал он ровно шестнадцать секунд, а затем принял новое решение:
– Ладно. В таком случае я тебя всё же отпускаю. Но при одном условии: ты вернёшься домой не позже чем мне наскучит сидеть за вычислительной машиной.
Мама Пистолетова втайне надеялась, что папа Пистолетов будет стоять на своём до конца, и огорчилась оттого, что он так легко отказался от намерения не выпускать её из дому. Но выдавать своё огорчение она посчитала непедагогичным и поэтому сказала так:
– Зная тебя, я убеждена, что вернусь гораздо раньше. Что же касается нас с тётей Пенелопой, то мы только обсудим какую-нибудь вещь, не имеющую смысла, выпьем немного красной ядовитой воды, и, пожалуй, этим дело и ограничится.
– Вот и славно, – успокоился папа Пистолетов, не заметивший, что мама Пистолетова огорчилась. – Только вы смотрите, не очень там.
– Это само собой, – согласилась мама Пистолетова. – Ты же меня знаешь.
– Знаю, – твёрдо сказал папа Пистолетов.
Во время этого разговора Витя упорно смотрел в учебник и прилагал все усилия к тому, чтобы думать только об уроках. Получалось это у него плохо, и все его мысли вертелись вокруг несбыточного ужина и тёти Пенелопы. «Вот ведь жизнь! – мрачно думал Витя. – В ней одна только ядовитая вода разноцветная, всё остальное серое, как песок». Он начал мысленно повторять слово «песок» на все лады, и вскоре оно засело у него в голове, да так, что размышление о чём-либо другом стало делом невозможным. Но вот вдруг это досадное слово само собой куда-то пропало, а взамен Вите представилось, будто он положил себе в рот целую пригоршню этого самого песку и принялся тщательно его пережёвывать. От этого ему стало уже совсем нехорошо, так что он даже потерял нить происходящего разговора, а уж об уроках и вовсе думать забыл. Но вскоре Витя спохватился и, тряхнув головой, решительно отогнал от себя навязчивое представление. Справившись с одолевающей его напастью, он посмотрел на папу Пистолетова и спросил:
– Папа Пистолетов, скажи, пробовал ли ты когда-нибудь есть песок?
Папа Пистолетов в это время занимался тем, что в очередной раз наполнял стакан жёлтой ядовитой водой и тихо гудел себе под нос, неудачно подражая злокачественной музыке. Услыхав вопрос Вити, он удивился, как будто ему показали живую черепаху, немного подумал и ответил:
– Сын Пистолетов, то, что ты сейчас сказал, не смешно, а глупо, и я прошу тебя больше так не говорить.
Сделав это замечание, папа Пистолетов с отсутствующим видом захлопал по колену рукой в такт ритмам, раздающимся из рупора вычислительной машины. Он вообразил, что сегодня все взяли за правило над ним издеваться, и от этой мысли у него на душе сделалось сумрачно. Ему захотелось изречь какой-нибудь соответствующий ситуации едкий афоризм, но он не знал никаких афоризмов и к тому же опасался, что мама Пистолетова примет сказанное на своё счёт.
Ну а мама Пистолетова, которая всё никак не могла собраться, чтобы уйти в гости к тёте Пенелопе, взяла со столика рядом с зеркалом ридикюль, для виду покопалась в нём, затем положила его обратно и сделала папе Пистолетову замечание:
– Сын Пистолетов правильно спрашивает. Даже поедание песка доставляет больше радости, чем постоянное сидение за вычислительной машиной.
– Ты говоришь так, будто существует что-то ещё, что может обрадовать больше, чем вычислительная машина, – иронически сказал папа Пистолетов.
– Пусть тебя это не удивляет, – с интонацией превосходства в голосе заметила мама Пистолетова. – Если бы ты как следует присмотрелся, то увидел бы, что в мире существуют мороженое, променады, карусели, оркестры с плясками, всевозможные аттракционы и вообще праздники. Правда, всё это находится на улице, а ты нет. Следовательно, можно сказать, что тебя нет в принципе.
– Гм, – папа Пистолетов задумался. – Всё это очень заманчиво, только уж больно хлопотно. Если без праздников совсем никак нельзя, пригласи тётю Пенелопу к нам в гости, а заодно, чтобы два раза не ходить, можешь приготовить и праздничный ужин, – и папа Пистолетов с неиссякаемой надеждой посмотрел на маму Пистолетову.
Мама Пистолетова сложила руки на груди.
– Я всё поняла, – сказала она. – Ты неисправимый эгоист. Значит, я раз в сто лет примеряю свой лучший наряд, чтобы выйти в нём в люди, а ты чинишь мне всякие препятствия и вынуждаешь меня остаться дома. Так не бывать этому!
И она с гордым видом нагнулась, чтобы надеть туфли.
– Значит, я могу быть окончательно уверен, что ужина не будет? – на всякий случай спросил папа Пистолетов.
– Кажется, мы обо всём договорились, – отозвалась мама Пистолетова. – Впрочем, то, что ты говоришь насчёт ужина, не соответствует истине. Правильнее будет сказать, что там, где будет ужин, не будет тебя.
Тогда папа Пистолетов пустил в ход последнее средство.
– Так уж и быть, – великодушно молвил он. – Иди к тёте Пенелопе. Но имей в виду: я позову тётю Варю и мы вместе будем сидеть за вычислительной машиной и пить жёлтую ядовитую воду.
В этот момент пряжка туфли на левой ноге мамы Пистолетовой как раз оказалась застёгнута; правая нога пока ещё была не обута. Мама Пистолетова разогнулась, насмешливо посмотрела на папу Пистолетова и сказала:
– Этого никак не может быть. Тётя Варя – особа высокого полёта и не станет с тобой водиться, да к тому же у тебя пёрышки на крыльях от жёлтой ядовитой воды слиплись. Так что ничего не получится, – тут она засмеялась и мстительно добавила: – Кстати, к тёте Пенелопе сегодня обещал заглянуть дядя Одиссей.
Папа Пистолетов недоумевающе посмотрел на маму Пистолетову, не зная, что ему следует на это сказать. Он начал было сочинять достойный ответ, но вдруг вспомнил, что в бутыли есть ещё некоторое количество жёлтой ядовитой воды, и тут же выплеснул её остатки в стакан.
Тем временем мама Пистолетова, не дождавшись возражений, занялась правой туфлей. Наконец процедура обувания была завершена. Мама Пистолетова стала думать, всё ли она сделала правильно, и решила, что можно ещё накрасить губы. Она открыла ридикюль, извлекла из его недр губную помаду и осуществила свой замысел.
– Я пришёл к выводу, что ты красишь губы специально для дяди Одиссея, – осмелился заявить папа Пистолетов. Церемония прощания несколько утомила его, и он снова обратился к предосудительным картинкам, продолжая наблюдать за мамой Пистолетовой угловым зрением.
– Очень даже может быть! – загадочно ответила мама Пистолетова, укладывая губную помаду обратно в ридикюль. Затем она на всякий случай ещё раз посмотрелась в зеркало и взялась за дверную ручку.
– В таком случае привет дяде Одиссею! – с отчаянием сказал папа Пистолетов.
– Привет тёте Варе! – не растерялась мама Пистолетова, подмигнула несчастному папе Пистолетову – и вышла из комнаты.
Сразу вслед за этим из прихожей донёсся стук входной двери.
Витя, слышавший весь этот разговор от начала до конца, сердился на самого себя. Ему было досадно, что у него никак не получается сосредоточиться, и он решил во что бы то ни стало выучить урок, хотя бы даже у него над ухом работал целый машиностроительный завод. Не обращая внимания на обескураженного папу Пистолетова, он обхватил голову руками и, почти вжавшись в учебник, стал трудолюбиво вчитываться в текст главы, заданной на дом:
«…И правили тогда в сопредельных государствах царь Горох и царь Петрушка. Всем были славны эти цари, да только вот промеж собой они не ладили. А причиной тому была Болотная волость, как есть находившаяся на границе их государств. И как цари ни спорили, не могли они решить, кому той волостью владеть и править. И тогда пошёл царь Горох войной на царя Петрушку, дабы на поле брани решить этот спор. Было у царя Гороха войско в семь тысяч славных витязей, а у царя Петрушки – войско в пять тысяч славных витязей. А приключилось это ровно тысячу лет тому назад…»
Дочитав до этого места, Витя оторвался от учебника и задумался. В голове у него одна за другой возникали картины из старинной жизни, которая так красочно описывалась в учебнике. Он быстро охарактеризовал этих несговорчивых царей – тот, который Горох, вышел длинным, тощим и злым, а тот, который Петрушка, получился низеньким, толстым и добродушным. Затем он мысленно выстроил их войска одно против другого – и увидел, что у царя Гороха перевес в силе не очень значительный. Во всяком случае, сказать с уверенностью, кто кого побьёт, было нельзя. Тогда Витя стал думать над тем, какой необычной и увлекательной выглядела жизнь тысячу лет тому назад. Никакой скуки не было и в помине, а наоборот, происходили большие исторические события в виде войн за бесхозные волости. И правили тогда сплошные цари. Царей было много, а волостей, которыми полагалось владеть и править, не очень, и поэтому претендующие на них правители постоянно между собой враждовали. И обыкновенные люди тоже жили не так, как теперь. Тогдашние папы не пили жёлтую ядовитую воду, а надевали старинные доспехи и записывались в витязи, чтобы принять участие в больших исторических событиях. А тогдашние мамы пекли им в дорогу горячие пирожки – и, таким образом, каждый занимался каким-нибудь полезным делом. Витя закрыл глаза, и вся эта картина представилась ему настолько ярко, что он от восхищения сжал руки в кулаки. Но тут же разжал их и открыл глаза, да так широко, как не открывал никогда раньше. Ему совершенно неожиданно пришла в голову мысль, что старинная жизнь выглядит заманчиво только потому, что её описали в учебнике. А на самом деле, конечно же, в ней всё было устроено точно так же, как и в современную эпоху: светило солнце, росли деревья и какое-нибудь семейство вроде Пистолетовых занималось всякими бесполезными вещами. Родители, само собой, постоянно ругались почём зря – совсем как древние цари, а сын, как ему и полагалось, ходил в школу. И были в той школе учителя, уроки, ответы у доски и тому подобная чехарда. И учебники по истории, конечно, были, только не такие, как сейчас, а антикварные, и писали в них не про царя Гороха и царя Петрушку, а про других царей, живших за тысячу лет до того. Одним словом, старинная жизнь ничем не отличалась от современной, вот разве что только вычислительных машин в ней не было, ну а всё остальное было точно таким же. И от этой мысли Вите стало так противно, как будто он съел горсть улиток. «Нет, в жизни всё принципиально неинтересно, – мысленно сказал он самому себе и тут же сам себя спросил: – Отчего так получается?»
Это был, разумеется, риторический вопрос.
Между тем папа Пистолетов, оставшийся в одиночестве, размышлял о том, почему женщины так своенравны. Когда входная дверь за мамой Пистолетовой закрылась, он какое-то время с изумлённым видом разглядывал собственное отражение в зеркале, а затем стал рассеянно озираться по сторонам, как будто искал что-то такое, чего прежде не замечал. Однако ничего нового он не увидел, поскольку продолжал находиться в той же самой комнате, оклеенной жёлто-серыми обоями и скупо обставленной неказистой мебелью. И тогда он остановил взгляд на Вите, который обдумывал международную обстановку тысячелетней давности. Витя поймал этот взгляд и стал внимательно следить за папой Пистолетовым.
– Подумаешь, какое дело! – обронил наконец папа Пистолетов с наигранным равнодушием – и, схватив стакан, быстро выпил то, что в нём оставалось.
Витя несколько секунд укоризненно смотрел на папу Пистолетова, а потом, видимо, решил, что учить уроки всё же более познавательно, чем наблюдать за чужим бездействием, и снова уткнулся в учебник. Ему всё-таки было любопытно, чем там закончилось дело у царей. Но как раз в эту минуту у папы Пистолетова возникла фантазия пообщаться, потому что жёлтая ядовитая вода была вся выпита и больше делать ему было решительно нечего.
– Сын Пистолетов! – торжественно обратился он к Вите. – Теперь ты ясно видишь, что такое женщины. Женщины – это существа, призванные бросать нас, мужчин, на произвол судьбы.
– Папа Пистолетов, а ведь у меня имя есть, – задушевно сказал Витя.
– Как же, помню, помню, – папа Пистолетов расплылся в улыбке. – Правда, я выпил много жёлтой ядовитой воды, но твоё имя, Виктор Пистолетов, я помню прекрасно. Такое имя грех позорить плохой учёбой. Твоя планида – побеждать, и если ты не подготовишься как следует к грядущим экзаменам, то я и знать тебя не пожелаю. Поэтому учись, нюхай землю познания и не обращай внимания на всякие не идущие к делу разговоры – они только сбивают с толку. На меня тоже можешь не обращать внимания – откровенно говоря, я не знаю, чем тебе помочь, – и папа Пистолетов развёл руками.
– Папа Пистолетов, скажи, зачем ты пьёшь жёлтую ядовитую воду? – спросил Витя, которому очень не хотелось развивать неприятную для него тему учёбы.
– Мне трудно ответить тебе на этот вопрос, – грустно сказал папа Пистолетов. – По всей видимости, это доставляет мне удовольствие. Я готов признать, что ядовитая вода вредна, независимо от того, какой она имеет цвет. Но зато всякий, кто её пьёт, и сам становится ядовитым и неуязвимым. А быть неуязвимым приятно, это факт.
– Моя наблюдательность говорит мне скорее о том, что ты именно уязвлён, – уверенно заявил Витя.
– Увы, – вздохнул папа Пистолетов. – Это означает, что я прогадал с цветом ядовитой воды.
– Разве это имеет настолько существенное значение? – Витя оттягивал минуту, когда снова придётся вернуться к урокам.
– Безусловно, – отрезал папа Пистолетов и пустился в объяснения: – Цвет ядовитой воды отражает степень её ядовитости. Самая простая в этом отношении ядовитая вода – жёлтая. Затем идёт красная ядовитая вода – она несколько сложнее. Но самой сложной является белая ядовитая вода. Человек, употребивший её, делается непобедимым, – сказав так, папа Пистолетов пальцами левой руки совершенно непроизвольно изобразил на ручке кресла сию минуту подслушанный им ритмический пассаж из злокачественной музыки.
– Белая – как молоко? – удивился Витя.
– Лучше, – папа Пистолетов застенчиво улыбнулся. – Как солнечное сияние.
Выпив жёлтой ядовитой воды, папа Пистолетов всегда на первых порах улыбался, видимо, радуясь простоте этого напитка.
– Да, я с тобой согласен, – сказал Витя. – Солнечное сияние – это как раз то, чего мне сейчас не хватает.
Папа Пистолетов перестал улыбаться.
– Ты сейчас подумал совсем не о том, о чём следовало бы подумать, – нравоучительно заметил он. – Продолжай заниматься тем, чем занимался, а о пустяках даже и не помышляй.
С этими словами папа Пистолетов неохотно встал с кресла и застегнул ремень на брюках, после чего стащил со спинки кресла висящую на ней куртку и принялся неловко её надевать. Очевидно, он собирался куда-то уйти, и Витя приуныл, потому что перспектива остаться один на один с уроками ему совсем не улыбалась.
– Куда ты уходишь, папа Пистолетов? – спросил он.
Папа Пистолетов разъяснил:
– Как ты знаешь, нас покинули, и поэтому теперь мы вынуждены сами проявлять о себе заботу. Так что я намерен посетить магазин, чтобы купить новую порцию жёлтой ядовитой воды, а заодно и ещё чего-нибудь.
– Папа Пистолетов, ты вполне можешь поручить это дело мне, – не очень уверенно проговорил Витя, которому сидение дома надоело хуже горькой редьки.
– Этот вариант исключён, – серьёзно сказал папа Пистолетов. – В твою задачу сейчас входит впитывать знания, да так, чтобы они отскакивали от зубов.
Витя поник. «Вот теперь всё, – обречённо подумал он. – Значит, я отсюда никуда не выберусь. О, почему всё так неинтересно?!»
Этот вопрос с каждой минутой занимал его всё сильнее. Когда папа Пистолетов ушёл, Витя встал из-за стола, походил по комнате, чтобы размяться, затем снова сел за стол и, вздохнув, взялся за учебник. Он начал старательно водить глазами по строчкам, пытаясь понять написанное, но из этого ничего не выходило. Слова почему-то не складывались в фразы, и, значит, смысла в них не было ровным счётом никакого. Витя совсем упал духом, положил учебник на стол, перевернув его страницами вниз, и опустил на него голову. Ему стало совсем скучно, и он решил ни о чём не думать.
Но ни о чём не думать оказалось ещё труднее, и тогда он стал прислушиваться к злокачественной музыке, которая всё это время звучала не умолкая. Описать её непросто, потому что все злокачественные вещи в действительности выглядят гораздо противнее, чем это можно выразить словами. Пожалуй, её звучание было монотонным и назойливым. Витя мысленно переместился в мир странных звуков, и ему сделалось не по себе. Он не просто услышал, а, можно сказать, почувствовал дробный стук маленьких, но тяжёлых молоточков, бьющих по пластмассовой наковальне, непонятные скрипы со скрежетами и, вдобавок к этому, чьи-то леденящие душу протяжные завывания. Витя нашёл, что эти звуки неприятны. Но больше всего ему не понравилось то, что вся эта так называемая музыка была донельзя однообразной. Действительно, каждое произведение состояло из множества маленьких частей, которые мало чем отличались друг от друга. Поручиться за детали было нельзя, но в общем разница между отдельными фрагментами казалась незначительной. Витя некоторое время внимательно следил за тем, как разворачиваются музыкальные события, и в результате пришёл к выводу, что первое его впечатление оказалось верным. Тогда он стал размышлять над тем, отчего у композитора такая странная фантазия. Неожиданно ему показалось, будто злокачественную музыку сочиняли насекомые и оттого она получилась такой однообразной. И ещё он подумал, что если бы её можно было лизнуть, то она оказалась бы одновременно шероховатой и горьковато-кислой на вкус. Витя ещё минуту или две внимательно слушал звучащий из рупора шум, а потом не выдержал, встал из-за стола, подошёл к вычислительной машине и выключил звук. И тогда в комнате стало очень тихо.
Расправившись со злокачественной музыкой, Витя вернулся на своё место с твёрдой решимостью дочитать начатую главу до конца. Он положил учебник как следует и принялся перечитывать то, что было им пройдено прежде. Повторив начало главы, он двинулся дальше. А дальше было написано вот что:
«…А приключилось это ровно тысячу лет тому назад. И известно из преданий, сколь много было произведено ратных подвигов и сколь многие лишения выпали на долю народонаселения обоих государств. И завершилась война великим сражением у реки Стрепеть. Немало в том сражении полегло славных витязей. А только не вышло во всей войне победителей и побеждённых: изнурены оказались государства взаимными побоищами, и отступили оба войска в свои пределы, а Болотная волость так и осталась никем не занятая. И с тех пор вот уже тысячу лет другие цари спорят, кому в той волости быть хозяином, а только ни к какому решению прийти не могут. Тут и всей главе конец, а кто остался недоволен – уж не взыщите».
Дойдя до этого места, Витя перевернул страницу, удостоверился, что глава закончилась, и рассердился. «Глупость какая-то!» – подумал он. Такой предмет, как история, никогда не внушал ему особого доверия, но он полагал, что всякое историческое событие должно иметь свой логичный конец. С самого начала Вите представлялось, что раз цари взялись решать вопрос силой, то один из них непременно должен был победить и на веки вечные закрепить право хозяйствования в Болотной волости за своим государством. И вот оказалось, что ничего подобного не произошло. Уважение Вити к исторической науке было значительно поколеблено – он почувствовал, что его самым бесцеремонным образом обманули.
– Дураки! – внятно произнёс Витя, и было непонятно, кого он имеет в виду – царей или историков. Затем он захлопнул учебник, приподнял его и стукнул им о краешек стола.
Теперь он окончательно потерял интерес к урокам и остался один на один со своими невесёлыми мыслями. Мир вокруг казался ему полным уныния, и ещё к этому добавилось ощущение, что и тысячу лет назад дело обстояло ничуть не лучше. И тогда Витя всерьёз заподозрил, что историческая эпоха тут вообще ни при чём, а просто-напросто жизнь скучна сама по себе, в какой костюм её ни наряжай. Мысль об этом настолько поразила его, что он вскочил из-за стола, выбежал на середину комнаты и что есть силы восемь раз подпрыгнул на одном месте.
– Нет, этого никак не может быть! – Витя сказал это так, будто обращался к невидимому собеседнику. – Завтра же спрошу об этом у Марии Никитичны – она классный руководитель и должна знать точно!
И подпрыгнул ещё несколько раз, кажется, двенадцать.
«Но что же дальше?!» – мелькнула у него отчаянная мысль. Иных способов занять себя, кроме приготовления уроков, не существовало. Всего на завтра было задано два урока, по истории и по математике, и один из них Витя выучил, а взяться за другой у него не хватало духу. Да и математика казалась ему предметом куда более несуразным, чем история, в которой, по крайней мере, сохранялась хоть какая-то надежда на логику. Тогда Витя сел за стол, схватил лежащий рядом карандаш, придвинул к себе чистый лист бумаги и стал рисовать на нём одинаковые параллельные линии – так, чтобы они располагались на равном расстоянии друг от друга. Изобразив восемь таких линий, он немного подумал и пририсовал к ним ещё восемь, но уже в перпендикулярном направлении – и таким образом у него получился аккуратный квадрат, состоящий из сорока девяти маленьких квадратиков. Витя начал их пересчитывать, но вдруг вспомнил, что когда-то учил таблицу умножения, и быстро вывел из неё, что квадратиков должно получиться именно сорок девять. Он огорчился, что их не пятьдесят, и прибавил к ним сбоку ещё один. Увлёкшись рисованием, он немного успокоился и, когда работа была окончена, пожалел об этом, но больше ничего рисовать не стал. Вместо этого он уселся на стуле так, чтобы пятки ног упирались в краешек сиденья, и стал думать, чем бы ему заняться ещё. Скука в отсутствие папы Пистолетова грозила стать совсем невыносимой, а средств от неё не предвиделось. Можно было, конечно, вернуть злокачественную музыку, но эту мысль Витя отмёл как негодную.
– Как всё неинтересно, – сказал он в третий раз, теперь уже вслух, чтобы только не сидеть в тишине, и добавил: – Как будто ешь песок.
Витя не представлял себе, какой вкус у песка, но догадывался, что есть его так же скучно, как в хорошую погоду сидеть дома и корпеть над учебником. Жизнь, лишённая радостей, не устраивала его. В этом он был одинок: его родителей такая жизнь устраивала вполне. Каждый вечер папа Пистолетов, вернувшись из страхового агентства, усаживался за вычислительную машину, которая никогда ничего не вычисляла, а мама Пистолетова, придя с почты, долго красовалась перед зеркалом, после чего уходила, говоря, что отправляется в гости к тёте Пенелопе. Возвращалась она всегда поздно. Папе Пистолетову иногда начинало казаться, что её уходы противоречат здравому смыслу, но он не знал, какие против этого можно принять меры. Ещё он сильно подозревал, что к вечерним исчезновениям мамы Пистолетовой каким-то образом причастен дядя Одиссей, однако не осмеливался высказать своих подозрений вслух. Оставаясь один на один с вычислительной машиной, он начинал подумывать, не следует ли ему пригласить тётю Варю, но мысль о том, что она начнёт себя вести как мама Пистолетова, всякий раз удерживала его от подобного шага. В обществе вычислительной машины ему было гораздо спокойнее, потому что она не испытывала на нём своё остроумие, а наоборот, показывала картинки, хотя бы и предосудительные. К тому же папа Пистолетов пил жёлтую ядовитую воду, и это обстоятельство окончательно примиряло его с существующим положением вещей.
Размышляя обо всех этих делах, Витя потихоньку задремал и очнулся спустя несколько минут оттого, что в прихожей хлопнула дверь: это папа Пистолетов вернулся с новой бутылью жёлтой ядовитой воды и внушительным свёртком сарделек. Буквально через одно мгновение он возник на пороге комнаты.
– Сын Пистолетов, мы таки будем ужинать! – объявил папа Пистолетов, потрясая над головой покупками. Затем он прислушался к стоящей в комнате тишине, зачем-то подвигал носом и сказал: – Ты совершенно напрасно выключил мою злокачественную музыку.
– Я не буду ужинать, папа Пистолетов, – сказал Витя.
– Почему? – удивился папа Пистолетов. Он прошёл в комнату не разуваясь, прямо в уличной обуви, грузно опустился в своё кресло и принялся откупоривать бутыль с жёлтой ядовитой водой.
– Потому что во всякой еде заключён обман, – удручённо ответил Витя. – Она развлекает только когда её ешь, а потом всё равно становится неинтересно… как будто ел песок, – последние слова он выговорил машинально.
– Отсутствие у тебя интереса к жизни – закономерный результат твоего безделья, – тоном наставника сказал папа Пистолетов и залихватским движением наполнил стакан жёлтой ядовитой водой. – Стало быть, я должен заключить, что в моё отсутствие ты справился с уроками.
– Да, папа Пистолетов, ты совершенно прав, я приготовил урок по истории, а вслед за ним и урок по математике, – подтвердил Витя, хотя это было правдой только наполовину.
– В таком случае я прошу тебя сходить на кухню и сварить мне маленькую кастрюльку сарделек, – папа Пистолетов полагал, что сам он уже достаточно потрудился. – И знай, что безделье ещё никогда никого до добра не доводило!
Витя обрадовался, оттого что для него нашлось наконец хоть какое-то занятие, и убежал на кухню.
Когда он вернулся с дымящейся кастрюлей в руках, папа Пистолетов сидел в кресле и опять занимался тем, что рассматривал картинки, на этот раз значительно более предосудительные, чем раньше. При появлении Вити он зашевелился и в воспитательных целях заслонил экран вычислительной машины руками – да так и замер в этом неудобном положении.
Витя притворился, будто не придал поведению папы Пистолетова значения, поставил кастрюлю на стол рядом с вычислительной машиной и сказал следующие слова:
– Папа Пистолетов, я давно хочу у тебя спросить: для чего нужно учить уроки?
Он надеялся, что хотя бы на этот вопрос сможет получить внятный ответ. Однако папа Пистолетов не оправдал его надежд. Не отрывая рук от экрана вычислительной машины, он повернулся к ней боком, уставился на кастрюлю и произнёс маленькую туманную речь:
– Ты напрасно спросил меня об этом, сын Пистолетов. Всякая истина познаётся в своё время. Однажды твоё учение подойдёт к концу, и тогда ты и сам всё поймёшь. Тебе останется только пить ядовитую воду того цвета, которого ты сам пожелаешь, и не забивать себе голову ненужными вопросами. Всё ли ты понял?
– Честно говоря, я не понял ровным счётом ничего, – признался Витя.
– Это не страшно, – успокоил его папа Пистолетов. – Сейчас я тебе всё объясню. Предположим, ты только что выучил урок по истории. Но о чём был этот урок?
Витя погрузился в раздумье.
– Это был урок о царе Горохе и царе Петрушке и о том, как они делили… эту, как её… Болотную волость, – медленно проговорил он, вспоминая прочитанное.
– Очень хорошо, – сказал папа Пистолетов с таким видом, как будто цари делили клад с несметными сокровищами. – Ну а чем у них закончилось дело?
– Трудно сказать, – подумав, ответил Витя. – По-моему, ничем. Они только попусту разодрались и остались каждый при своих владениях.
– То есть выходит, что этот вопрос они оставили на рассмотрение будущим царям? – тут папа Пистолетов отнял одну руку от экрана вычислительной машины и почесал кончик носа.
– Выходит, так, – пожал плечами Витя.
Тогда папа Пистолетов отнял от экрана вычислительной машины и вторую руку и принялся потирать ладони. При этом он продолжал объяснять свою мысль:
– Ну так вот и с уроками то же самое. Когда-нибудь ты выучишь всё, что тебе будет задано в школе, и твой вопрос отпадёт сам собой. Тогда вместо тебя другие дети возьмутся учить те же самые уроки и тоже усомнятся в их нужности. Но в конце концов и они выучатся и махнут рукой на свои сомнения, а на их место придёт кто-нибудь ещё. И так далее. Вот, собственно, и всё.
– Но ведь должен же быть в этом какой-нибудь смысл? – Витя с недоумением посмотрел на папу Пистолетова.
– Смысл в том, чтобы пить ядовитую воду и ни о чём не думать, – убеждённо сказал папа Пистолетов.
– Разве для того, чтобы пить ядовитую воду и ни о чём не думать, обязательно нужно сперва ходить в школу и учить уроки? – недоумение Вити, возникшее в самом начале беседы, выросло до неимоверных размеров.
– Обязательно, уж поверь мне, – вздохнул папа Пистолетов – и, с сожалением посмотрев на кастрюлю с сардельками, встал с кресла и направился туда, где размышлять на философские темы легче всего.
Витя почувствовал себя растерянным. По его мнению, в рассуждениях папы Пистолетова заключался какой-то подвох. Выходило, что уроки нужно учить только затем, чтобы потом нельзя было объяснить, для чего их всё-таки нужно было учить. Вдобавок ко всему сюда, непонятно в какой связи, оказалась замешана ядовитая вода. И Витя рассудил, что взрослые запутались в самых простых вещах и ничего не понимают в жизни. Тогда он подумал, что и сам когда-нибудь станет взрослым и тоже будет не в состоянии ни в чём разобраться. И ему сделалось страшно.
– Нет, меня это всё в корне не устраивает! – изо всей силы крикнул Витя и выбежал из комнаты в прихожую. Там он кое-как нацепил сандалии и опрометью выскочил из квартиры, забыв закрыть за собой дверь. Ему хотелось поскорее очутиться на улице, где вовсю хозяйничала весна и дозволялось ни о чём не думать.
Было семь часов вечера.
А папа Пистолетов вернулся в комнату, сел за вычислительную машину, включил злокачественную музыку и снова принялся рассматривать предосудительные картинки, пить жёлтую ядовитую воду и заедать её сардельками.