Скрип цепей и барж
Скудный свет
Клён любимый мой разобижен,
Каждый лист его недвижим.
Я тоже слов не подберу,
Скудный свет в ветвях его ловлю,
И неслышно говорю. Губы сушит.
Осенний свет украдкой лижет,
Словно пёс, и ладони, и висок.
Рябь воды к ногам всё ближе, ближе…
Перебираю клёна пряди. Чего же ради?
День скользит по водной глади —
Не печален, не отраден,
Как косые линии в тетради…
Собак бездомная ватага
Мчит по косогорам и оврагам,
Чертополохи пухом убелённы…
Что ж, с воробьиною отвагой
Собираю чёрные паслёны…
Будет пьяной брага…
Всё лучшее
...Всё лучшее,
Что было во мне, растаяло
С первым снегом.
Слякотно на душе,
Мысли чужие, заблудшие,
Как пехота усталая,
Валятся с ног,
И кажется, что это во сне
Деревья бредут
По талому снегу
Тропами дальними...
Отпусти любовь
Спи, стёклышко, спи,
Спи в сорочьем гнезде, спи,
Спи трезвое, спи...
Отпусти любовь. Отпусти.
Пусть идёт любовь. Пусть.
Пусть гуляет гулёна, пусть. Пусть гуляет любовь.
Поводок влюблённости отпусти, отпусти...
Пусть рыщет захмелевших мужиков, пусть, пусть...
В питерской подворотне,
На Лиговском проспекте, в переулке Матюшина, пусть.
Мгновение хрупкого счастья, прощай. Прощай грусть!
Пусть не дрогнет твоя бровь, пусть не дрогнет...
Когда проводишь её взглядом робким,
Долгим-долгим, влюблённым-влюблённым,
Вдоль Обводного канала, мутного-мутного,
С плывущим дохлым бобром.
Отпусти любовь, говорю тебе добром,
Говорю добром, говорю добром,
Спи, стёклышко пьяненькое, спи...
Не буди, сорока, не буди,
Не трезвонь...
Город у воды
Блёклых огней плеск —
Шелестит целлофаном Нева,
Кожуру раскачивает Сена…
Скрежет о берег бетонный.
Одиночные зыбкие звуки
Распадаются на сияние и блеск.
Вздохи ночные понтонов.
Ржавых надежд такелаж.
Лунный побег полуночный.
Скрип цепей и барж.
Пусть старятся слова, как листья,
Роняя осенние смыслы…
Собака
Ухо, порванное в драке,
Взгляд как будто человечий,
Заиндевели брови у собаки
Под забором, дремлющей на страже вечности...
Авось
…О, муза, точи скорей карандаши!
Прощай, прощай, любовный мой недуг!
«Чего уж боле нам алкать?»
Авось, нагрянем на фуфловые шиши,
наедем в хворый, хмурый Петербург...
А затем, чтоб слякоть снежную толкать,
чтоб всем подарочки раздать.
Тебе — кукиш, тому — грош.
Всем любезен, всем пригож.
Лай громче, мой собак по имени Гаврош!
От Спаса на Крови до Синагоги
влачить экуменические ноги,
спотыкаясь на фа минор Скарлатти,
кассиру отвечать некстати,
требующему жизнь мою к оплате.
Здравствуй, здравствуй, неумытый Пушкин,
Тебя давно я в подворотне караулю!
Что праздно руки согнуты в локтях?
Али выпьем, что ли, из полушки?
Не чухонец я зачуханный в лаптях,
не держу в кармане дулю,
всегда готов на подвиг ратный.
Давай, чугунный истукан,
подставляй гранёный свой стакан,
и затвори окно в Европу, дует!
Станцуем, классик, что ль
февральский карамболь?
Ой лю-ли-лю-ли, братцы,
айда по невскому граниту пёхом,
то адажио, то модерато,
на Лиговский свернуть уж лохом,
и вдоль Обводного обратно.
Ещё водочки глотнуть, пойти в разнос,
угрюмо шлындать по столице,
и раёшки фиговые бубнить под нос,
то с тем, а то и с той девицей,
качаясь словно синий стоерос,
и булку грызть французскую с корицей...
— Ну, давай, давай старик на посошок,
чтоб не сгинуть ненароком,
чтоб не сдохнуть невзначай
меж позором и пороком,
ну, бывай, филичёвый* мой дружок,
с музой не шали по пустякам,
А коль с полушкою придёт, то выручай.
Не спи мечтательный сапожник,
живи у вечности под боком —
чужих сапог и сапожков заложник...
Коль жизнь кончается внезапно,
хоть не выскочить из круга кармы,
живи, дружок, живи азартно!
Гольфстрим умирает
Гольфстрим умирает, мёрзнет Петербург.
Жалко-жалко уточек на Обводном канале.
Кто ты, с булкой французской в кармане —
Бродяга, эклектик подворотен, демиург?
Ну, поцелуй же косоротую снежную бабу,
Намалюй румянец во всю шершавую щёку,
Оживи мартопрель, нарисуй изохору-изобару,
Зажги любовь, двумя пальцами щёлкни!
И пустится снежная дура в пляс и веселье,
Заметая шерсть собак и унылых прохожих,
И закружатся в стылых небесах каруселью
Проспекты, купола, афиши, рекламные рожи...
Средь них узри меня, боже, летящего вкось
Вслед за ангелом с петропавловской иглы!
Руки мои и ноги мои то вместе, то врозь,
Выбираюсь к свету из питерской мглы.
Добро и Глаголь
Биться сердце моё не устало, ибо любит оно непрестанно…
Что мне этот лиговский гопник, Обводный канал? Ну да, конечно, это завод
резиновых изделий, порченных энтих, Красный Треугольник,
колоши — в них на босу ногу шлёпала страна, бабушка в огород
нащипать майского укропа. Я, сновидений невольник,
похабник русской речи, врун сермяжный, возможно, урод,
приветствую степенный гекзаметр и вспыльчивый дольник...
Что ж вы умолкли? Или страшен рожей? Язык мой поган?
От ворот Небесного Иерусалима скажите пароль!
В саже пальцем вожу — ижицы, яти, ферты, добро и глаголь
Ученик вороньего грая, ни собутыльник, ни растаман…
Иероглифы, арабская вязь, резы и черты…
Резины дрезины…
пароль…
граненый стакан…
коль…
карамболь…
Мну в кармане мятый, заныканный в складках, стольник,
Кормлю отощавших уток в канале, не забулдыга, не крамольник…
Хочется родине неввозможную пользу приносить,
сапоги точать, пироги с маком есть,
А мне говорят: всё равно от тебя хуже будет.
Инфант нежный
«Нефть, кровь земли, утечка…»
Болею, на столе шприц, дешёвая аптечка.
Всё раздал, что было нажито.
Как мне жить без нефтяной скважины?
На улице осень, ни дождинки.
Я зарылся в постель, жую чёрствые булки,
Отращиваю на щеках щетинки,
Собака покусывает блох в караулке.
На книгах, в углах коплю пылинки —
Скаредный, совсем стал скаредный.
Иголка ползает по пластинке,
Ворона каркает, песня заикается.
Я думаю про Вас, а сам плачу…
Эх, хорошо бы хорошо сочинить стишок
О том, как мальчик писает с перрона,
А него глядит глазастая ворона.
Инопланетный пришелец
Не шелестят упругою листвой
Дубы и клёны, названные братья,
И волн тяжёлых устал конвой
На побережье бухты одинокой и отрадной.
Дубов даурских заиндевели тени.
Всходит звёзд осенних озимь.
Щурясь над заливом в просинь,
Привыкаю к земному тяготению.
Кровавая луна
Пью виски,
Закусываю горькой редькой,
Любуюсь кровавой луной...
Леспедеца
Слегла духота....
В пыли, под кустом леспедеци
Прилёг бетоноукладчик.
* * *
У неё на бёдрах бикини —
Первое, что вижу, выныривая из леспедецы
У железнодорожной линии...
Баклажан
Одинокий баклажан...
Съесть тебя сразу, красавца,
Или ещё погрустишь?
Артемида
Сатурния Артемида —
С трудом поднимает обтрёпанные крылья
Из дорожной грязи...
* * *
Всюду багульник полыхает.
Где-то ухожены, где-то заброшены могилы...
Поминальный пир воронов...
Мама
Зачем умирала мама?
Уж лучше бы мыла оконную раму
И заглядывалась на облака...
* * *
На мамины босоножки
Упали кукушкины слёзки...
Смех её дальним эхом...
Майский суп
Крапива, лук, кислица —
Руки жжёт, глаз мироточит...
А всё ж супец не жидок...
* * *
Узбеки вкапывают столбы.
С интересом глядит ворона, кося глаз —
Криво али не криво? Ну, так...
* * *
Вспахал!
Лежит, как после любовного ристалища,
Дальневосточный гектар!
* * *
«Вира! Вира!» —
Восходящему солнцу над бухтой Аякс,
Кричат такелажники...
* * *
Муссонные дожди —
Бедный мой огород-сад,
Не полотые грядки...
Федеральная трасса Владивосток — Находка
Девушка на обочине —
Скучный приработок у неё торговать
Конским навозом...
* * *
Будто даймё какой-то
На дальние дачи свои снарядился,
Первым лакомиться лучком...
Примечание: Даймё — феодал.
* * *
Меж сопок прелая листва…
Вельможные Адонисы желтеют,
Твоё межножье украшая...
* * *
Пригретый февральским солнцем,
Крылья влача, ногу мне отдавив,
В суровых сугробах ковыляет комар,
Подбадривает: «Беги, беги, Саша!»