Остыла мягкая земля, остыла.
Река - в зеркальных снах.
Клён листья растерял и силу
у ветра в рукавах.
Но солнце ещё может
расплавленную медь
пролить в щербатый рот заката...
Старик с обветренною кожей,
дымя цигаркой, сеть
латает. На заплаты...
Он одинок и режет тюль
последнюю с окон.
На сетку новую нет денег.
Не выгорит иначе, не июль,
и рыба сонная от лени.
Стоит в стакане самогон.
Глоток, другой, затяжка.
В июле рыб ловил вагон,
а нынче - тяжко.
Но это - жизнь, вот так всегда.
Старик вздыхает.
У ног его бежит вода,
не знает
иных забот. И неба печь
бросает в травы росы.
Старик вздыхает. В лодке - течь,
и в портсигаре папироса
всего одна.
Пойдёт вдогон
за предпоследней.
Он выпил бы стакан вина...
Но есть в бутыли самогон
из вишни летней.
Вздыхает, тянет кверху нить
и в грубых пальцах гнёт иголку.
Рубашкой рваной не закрыть
предплечье. Там - наколка.
Пять - куполов. Видать, достал,
с лихвой он лагерное счастье.
Над перекладиной креста
синеет имя - Настя.
А солнце - ниже, виден край,
он цвета воска.
Но деда ждёт ещё сарай -
строгать для лодки доску.
Кряхтя, поднялся, самогон
хлебнул из вишни летней.
"Кто поднесёт? - подумал он.
- Когда придёт мой день последний".