В предыдущем очерке упоминались имена Кирилла Васильевича Пигарева и Бориса Николаевича Двинянинова. Оба они заняли в моей жизни такое место, что об этом нельзя не рассказать. Пигарев, правнук Тютчева, с 1949 по 1980 год был директором Музея-усадьбы «Мураново», сменив на этом посту своего дядю Николая Ивановича Тютчева. В 1943 г. он выпустил книгу «Солдат-полководец. Очерк о Суворове». Ему позвонил Сталин, который похвалил эту книгу и разрешил обращаться к нему в случае надобности. Пигарев никогда к нему ни с чем не обратился, но последствия этого звонка дали себя знать. Ему сразу была присвоена степень кандидата исторических наук, книгу дважды переиздали – в 1944 и 1946 гг., а с 1949-го ее автор стал научным сотрудником Института мировой литературы.
Мурановский музей, носящий имя Тютчева, был в равной степени центром изучения двух поэтов – Тютчева и Баратынского. Баратынский жил в Муранове многие годы, им было построено главное здание усадьбы – одного из редких примеров неразоренных дворянских гнезд. Ее сохранением мы обязаны самоотверженности потомков обоих поэтов. Старожилы мне рассказывали, что в трудные годы мать Кирилла Васильевича Екатерина Ивановна Тютчева, в прошлом императорская фрейлина, сама натирала полы, чтобы поддерживать прежний вид Мурановской усадьбы.
Когда в 1950 г. исполнилось 150 лет со дня рождения Баратынского, отношение к нему было такое, что ни один журнал, ни одна газета и строчкой не откликнулись на эту дату. И только Пигарев осуществил издание солидного тома произведений поэта, который и сегодня, после того, как Баратынского наиздавали бессчетное количество раз, остался в известном смысле явлением уникальным – единственной книгой, включавшей стихи, прозу и письма поэта.
Понятно, что в середине 50-х гг., когда я занялся Баратынским, Пигарев был в моих глазах первым специалистом по Баратынскому, и не было мне другого пути в мир этого поэта, как через Мураново. Что тогда означала поездка в Мураново, трудно рассказать. Туда не то что транспорта – дороги не было. Появление там автомобиля было таким событием, что гурьба босоногих мальчишек мчалась за ним с торжествующими криками: «Машина! Машина!»
С первой моей встречи с Пигаревым прошло шестьдесят лет, но доброта и расположенность, с которыми он меня встретил, живы в моей памяти. Дело было, конечно, не во мне, а в нем. Он всех так встречал. У норвежского русиста Гейра Хетсо, которому будет посвящен отдельный очерк, он вызвал такую же влюбленность, как и у меня. О моих отношениях с Пигаревым я расскажу еще немало. А сейчас – несколько слов о нашем расставании, которое оказалось не таким, каким должно было быть. В 1982 г. я приехал в Москву, и меня там разбил приступ тромбофлебита. Когда я лежал в гостиничном номере, позвонил Пигарев и сказал, что он в академической больнице и просит его навестить. Пришлось объяснить, что я сам потерял подвижность и не могу без посторонней помощи даже вернуться домой. После возвращения в Харьков я лег на операцию, после которой долго не выезжал, а когда приехал в Москву, Кирилла Васильевича уже не было в живых. Много позже меня вместе с другими участниками конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Баратынского, привезли в Мураново Так я побывал на его могиле. Он покоится рядом со своим дядей Н. И. Тютчевым.
Второй «герой» этого очерка – Борис Николаевич Двинянинов, заведовавший кафедрой в Тамбове, на родине Баратынского, где я, а правильнее сказать, мы с ним пытались организовать конференцию, посвященную Баратынскому. С Двиняниновым меня свел Лихачев. Он относился к этому человеку с большим уважением и симпатией и как-то сказал мне о нем: «Настоящий джентльмен». Такую характеристику я слышал из его уст только один раз.
Он написал Двинянинову письмо, получив которое, тот сразу связался со мной, а через некоторое время подарил мне его. Задуманная нами конференция не состоялась. Зато неосуществленная идея положила начало моей многолетней, крепкой дружбе с Двиняниновым, продолжавшейся до конца его дней.
Судьба сложилась так, что впоследствии не только он помогал мне, но и я ему. Делом всей жизни Двинянинова было изучение творчества П. Ф. Якубовича. Он подготовил издание его стихотворений для Большой серии «Библиотеки поэта» и двухтомник «В мире отверженных. Записки бывшего каторжника». Человек он был необыкновенно эмоциональный (что отразили и его письма, к которым я не раз обращусь), страстно влюбленный в своего «героя». Он держал в памяти мельчайшие детали его жизни и личности, говорил о нем с жаром и восторгом.
Можно себе представить, какой взрыв эмоций он пережил, когда я сообщил ему, что нашел в Отделе рукописей Центральной научной библиотеки Харьковского университета неизвестный труд Якубовича – написанную им в студенческие годы диссертацию о Лермонтове. Он примчался в Харьков, гостил у меня, изучал текст с благоговейным восторгом, подготовил его публикацию, а закончив работу, выпросил у работников библиотеки разрешения своими руками положить рукопись обратно в сейф.
Когда Двинянинов подготовил для «Научно-популярной серии» книжку о Якубовиче, вышедшую в 1969 г. под названием «Меч и лира», я смог передать ему свой опыт: у меня тремя годами ранее была там же выпущена книжка «Творческий путь Баратынского». Благодаря моим советам, он заполучил для своей книги мою бывшую редакторшу – обаятельную Н. В. Шевелеву и успешно обошел многие препятствия, которые мне в свое время попортили немало крови.
Понятно, что выход первой книжки был огромным событием в моей жизни, и мне не терпелось узнать, как она будет принята. Поэтому я разослал ее не только тем, с кем был знаком и чьей поддержкой и помощью мне довелось пользоваться, но и тем, кого знал и уважал по работам и с кем раньше встречаться не довелось. Поскольку в те времена уровень интеллигентности и обязательности был намного выше, чем сейчас, все или почти все получатели книги мне ответили. Приведу некоторые из этих писем и начну с Б. Н. Двинянинова. Первое из них было написано 5 июня 1966 г., еще до получения от меня книги.
Дорогой Леонид Генрихович!
Как всегда, начинаю с покаянной ноты. Терзаюсь, что не удалось вовремя ответить Вам на любезное письмо. Шлю заботливой и внимательной Вашей супруге свое бесконечное восхищение и спасибо: мал золотник да дорог! В Харькове у народовольцев было много связей. П. Якубович после Киева должен был съездить в Харьков, но не удалось. Так что харьковский автограф – закономерен. В ЦГАЛИ – переписка П. Я. с В. Фигнер об издании сборника ее стихотворений.
Моя медлительность связана с поездкой в Москву, в МГПИ, на 9-ю межвузовскую конференцию, посвященную вопросам поэтической лексики. Выступил с докладом «Генезис романтической лексики М. Горького-поэта», где подчеркнул, что Чижи-Ужи, Соколы-Буревестники и прочая романтическая живность была до Алексея Максимовича. Приняли тепло, возможно, в связи с тем, что интерес к М. Горькому сейчас падает. Был в Издательстве, на Подсосенском. Рукопись получила положительную рецензию и пойдет дальше – на утверждение (после того, как ее просмотрит проф. Бельчиков). Ваш Е. Баратынский, если не ошибаюсь, подписан к печати (так слышал). Летом опять мне надо работать, т.е. вносить поправки, кое-что сократить. Мелочи, в общем, а потребуют внимания и дополнительных усилий… Честно говоря, все надоело.
30 мая был в Переделкино (шестая годовщина со дня смерти). Тропа народная к нему не зарастает:
Вы шли толпой, и врозь и парами,
И кто-то вдруг сказал: «Сегодня –
Шестое августа по-старому –
Преображение Господне («Август»).
Читали стихи. И я подключился. Были и «лирики и физики». Последних, пожалуй, побольше. Ветерок срывал языки пламени красных листков. Они пылают на могиле поэта. Посылаю Вам один «язычок» огненно-маковый (В конверт был вложен листок, обернутый в бумагу с надписью: «Пламя с могилы Б. Пастернака. 30 мая 1966. Переделкино. Шестая годовщина. Б. Д.» Он хранится вместе с письмом. – Л. Ф.).
Б. Пастернак похоронен в самом конце кладбища, на высоком косогоре, возле трех огромных сосен с варварски обрубленными ветвями (война?). Был Духов День. В церквушке кладбищенской XV в. (в память Преображения) поставил свечку – «вниманье небольшое».
Да, Леонид Генрихович, годы летят… И «год сгорел на керосине залетевшей в лампу мошкой» (Б. Пастернак).
Желаю Вам и Вашим близким всего радостного и творческого!
Ваш Б. Двинянинов.
Сейчас страда – экзамены (и свои, и ГЭК), отчеты и во всем – суета сует.
Через полтора месяца пришло следующее письмо.
Дорогой Леонид Генрихович!
Ваш Баратынский застал меня на пороге: еду! В Москву! В Москву! В Москву и дальше (Тарту). Поздравляю с завидным началом – «будь новый день любимцу счастья в сладость!» Тронут не только памятью сердца, но и памятью ума, который блещет на каждой странице изящно изданной книги. Сопереживаю с Вами счастливые минуты.
Спасибо душевное и многократное за подарок. Теперь путь открыт! Вперед и выше! Еду разведывать судьбу «Меча и лиры». Всего радостного Вам и дому! Ваш Б. Двинянинов.
28 июля 1966 г.,
перед отходом поезда.
А вот как начиналось письмо, прибывшее от Пигарева:
Дорогой Леонид Генрихович!
От души поздравляю Вас с выходом в свет Вашей книжки о Баратынском. Спасибо Вам за присылку мне экземпляра с авторской надписью. Еще до его получения я уже знал, что книжка поступила в продажу. Наша библиотека приобрела для музея несколько экземпляров. Каждый из наших сотрудников также купил себе по экземпляру. В августе я не собираюсь никуда уезжать: буду в основном находиться в Муранове с еженедельными наездами в Москву. А посему с удовольствием повидаюсь с Вами. Для нашего музея будет очень интересно и ценно получить рукопись Вашей диссертации и составленного Вами словаря.
Мураново, 10 августа 1966 г.
О роли, которую сыграл Пигарев в подготовке и организации моей кандидатской защиты, я рассказываю в другом очерке, а здесь лишь добавлю к там сказанному несколько деталей. Пигарев отдал в «Вопросы литературы» в высшей степени положительную рецензию на мою книгу, но, опасаясь, что журнал не поспеет к защите, отправил также в адрес совета отзыв на автореферат. В этой связи он мне писал:
«Сегодня отсылаю в адрес Ученого секретаря Ученого совета Харьковского университета свой отзыв, копию которого препровождаю и Вам. Я полагал, что 5-й номер «Вопросов литературы» с моей рецензией на Вашу книгу выйдет до защиты, и я успею послать не письменный отзыв, а печатный. По словам Чичерина, это было бы еще лучше. Но боясь опоздать, направляю все же письменный, в котором я ссылаюсь на свою рецензию и повторяю ее основные положения. Написать что-либо более пространное в настоящее время, когда приходится заниматься трудным делом свертывания экспозиции в связи с ремонтом здания, просто не имею возможности, да вряд ли это и нужно.
С нетерпением буду ожидать известия о том, как пройдет защита. Не поленитесь послать мне телеграмму и на Москву, и на Мураново, т. к. я не знаю, где буду находиться в конце недели.
Номера журнала с материалом о Баратынском, который Вы для нас купили, представляет для музея тем больший интерес, что его у нас нет. Будем очень благодарны за присылку.
А Вас я еще не поблагодарил за автореферат и за оттиск статьи о Брюсове – исследователе Баратынского. Автореферат мне, правда, был известен в рукописи, а статью я прочитал с большим интересом. Спасибо!»
В нескольких письмах Пигарева встречались упоминания о планах издания Баратынского в «Литературных памятниках». Дело в том, что его представление о том, как должна быть построена эта книга, существенно отличалось от требований серии. В письме от 1 января 1974 г. у него вырвалось такое признание:
«Все это вынудило меня просить редколлегию «Литературных памятников» временно отложить обсуждение проспекта нового издания Баратынского. Должен сказать, что требование ориентироваться на какое-либо из прижизненных изданий меня крайне расхолаживает. Душа не лежит к изданию 1835 г., а выбрать другое нельзя. Между тем 175-летие Баратынского, исполняющееся в 1975 г., обязывает подумать о своевременном выпуске нового издания. И так нужно было бы именно академическое!»
Сложилось так, что после многолетних откладываний и переносов Пигарев в конце концов отказался от подготовки Баратынского для «Литературных памятников», и это издание, выпуск которого редколлегия считала совершенно необходимым, было передано мне. В этой деликатной ситуации Кирилл Васильевич повел себя необыкновенно тактично и благородно. Он не выказал и тени ревности, был готов всячески мне помогать, но своей помощи ни в малейшей мере не навязывал.
Он не проявил даже малейшего недовольства, когда узнал, что я планирую строить издание на совершенно иных принципах, чем он. Как он сам говорил, ему хотелось издать Баратынского «по типу Тютчева», где в первый том по чисто вкусовым соображениям были отобраны «лучшие» стихи, а во втором оказались как бы «отсеянные». И для меня, и для редколлегии серии это было неприемлемо, я считал, что необходимо воссоздавать «памятник» и воспроизводить издание 1835 года, от чего Пигарев настойчиво уклонялся. Тем не менее мы с будущим редактором «памятника» А. Л. Гришуниным пришли к общему мнению, что вообще отстранить Пигарева от участия в издании Баратынского недопустимо, и он был обозначен вместе с Гришуниным как его второй ответственный редактор.
Вернусь к «настоящему джентльмену», как его определил Лихачев, – Борису Николаевичу Двинянинову. Наша переписка не прерывалась, и хоть он часто жаловался на здоровье, его беспримерная душевная энергия била фонтаном. На мою «Жизнь лирического жанра» он откликнулся телеграммой, которую воспроизвожу: «Очарован вашим элегическим подарком великолепной книгой дружеской надписью вчитываюсь волшебные страницы обнимаю благодарю Двинянинов». Из полученных от него писем, любое из которых позволяет ощутить богатство эмоционального мира этого удивительного человека, приведу без всяких дополнительных пояснений только одно:
Дорогой Леонид Генрихович!
От всего сердца и глубины душевной (еще не обмелевшей) поздравляю Вас и Ваших близких с заслуженной Высокой Нравственной и Научной Победой – присуждением Вам Доктора Отечественной Филологии. Салют и Венок Лавровый Вам! Я только что получил это радостное известие, которое давно ждал, но… когда счастье спит, а несчастье дремлет, их лучше не трогать, а терпеливо надеяться, что первое улыбнется и приголубит… И так, воистину:
Велик Господь! Он милосерд, но прав.
Нет на земле ничтожного мгновенья.
Прощает он бездушию забав,
Но никогда пирам злоумышленья.
А «Желчевики и Мстивцы» вынашивали и вынашивают эти злоумышленья! Правда, им не до пиров, но на пакости они способны всегда. Итак, Леонид Генрихович, теперь Вам жить будет несколько легче, и побеждать, и двигаться вперед! Главное и Самое Главное, что Победа Ваша Честная, бескомпромиссная, Высокая и Красивая, зримая Победа, абсолютно бесспорная! Но «при всем при том» этой честной победе строились козни, препоны… Вот образ нашей развитой жизни, увы мне! И второе – Победили Вы вовремя. Есть еще Силы, Планы у Вас и Мечты, Поиски и Открытия – все то, что Л. Толстой называл великой «Энергией заблуждения», которая движет творчество свободно, без потуг.
Когда-то восторженно-трагический К.Фофанов вопрошал 100 лет назад:
Где сеять мне? Какое семя?
Кого мне зернами питать?
Пошли, Господь, иное время,
Чтобы Посеять и Пожать!
В наш жестокий век немногим, и Вам, в том числе, удалось и «посеять и пожать». Где теперь Вы будете работать? Вы идете на смену старым Могиканам. Вот и Дм. С. Лихачев в письме ко мне 12 мая вдруг неожиданно пожаловался на усталость, на неизлечимую болезнь старость (похвалив мою статью в сб-ке «Творчество Чехова» («А. Чехов и П. Якубович»). И представьте, Леонид Генрихович, это чувство Д. С. я уловил в изумительном комментарии Д. С. к «Пляскам смерти» А. Блока (РЛ, 1978, № 1, стр. 182). Думаю, что это не случайно. А какие планы у Игоря? Сердечный привет супруге и родителям. Будьте здоровы и счастливы. Салют!
Ваш Б. Двинянинов.
24 июня 1978 г.
P.S. Леонид Генрихович, добавлю. У нас к честным докторам и лицам с творческой жилкой отношение хамское. Вот свежий пример. И. Я. Бийск завершил докторскую (он историк). Его и «сушили, мочили, мариновали», но утвердили. И что же? Кафедру истории получил не он, а косноязычный кандидат из «своих». Раздавались голоса, что с докторами на кафедре стало хуже: нагрузка им минимальная, «работай за них, лежебоков» и т.д. И что же? И. Я. Бийск подал об уходе. Кое-кто вздохнул облегченно. Есть и другие, более грустные истории (с проф. А. Л. Хайкиным), которая окончилась трагически… Это пишу «для опыта», не поддавайтесь, давайте отпор негодяям.
Б.Д.