РОБЕРТ СЕРВИС
(1874 – 1958)
THE BALLAD OF HANK THE FINN
БАЛЛАДА О ХЭНКЕ-ФИННЕ
Котельщик Флинн сказал: «Хэнк-Финн, вон сполохи горят.
Довольно нам плыть по волнам, сойдём на берег, брат.
Я сыт по горло, мочи нет, крутым посолом вод.
Оброс мой мшанками хребет как старый пакетбот.
Рванём на Север, там в ручьях есть золотой металл…»
«Ты не один, — ответил Финн. — Да будет, как сказал».
И вот отправились они на поиски страны,
Где были солнечные дни в объятьях тишины.
Но плеск ручьев и блеск песков очаровал их вмиг.
И под сосной был их постой, а рядом горный пик.
Но там вдали они нашли одну лишь грязь с песком
И тишину — у ней в плену они столкнулись лбом.
Котельщик Флинн стал страшно злым и друга проклинал,
А сам Хэнк-Финн шутил над ним… чего б тот не сказал.
Но раз нашел котельщик Флинн с десяток золотин.
И всякий раз в вечерний час он молвил: «Ну-ка, Финн,
Взгляни сюда, ты никогда не мог их созерцать
В краю глухом — тебе потом я дам их подержать.
Теперь иди и не грусти…» — Хэнк-Финн лишь почесал
Свой подбородок и ушёл… как тот ему сказал.
Он у огня на склоне дня делил печаль с собой.
Как друг становится врагом, ох, знает Север злой.
Горгулью видел он во сне из края лопарей
И трех из Хельсинки чертей над головой своей.
Они шипели: «Укради кошель за пояском,
И росомахам будет чем позавтракать потом.
Вчера он “шведским дундуком” назвал тебя, подлец,
А нынче “задницей” — давай пусти в него свинец.
Иди, дружок, нажми курок, чтоб больше он не встал…»
И Хэнк-простак всё сделал так… как черт ему сказал.
Потом «По поиску людей таких, как он» отряд
Его схватил в один из дней и бросил в каземат.
Он без помех за тяжких грех был вскоре осуждён,
И прямо с нар отправлен был на виселицу он.
Потом шериф на целый свет, историю чиня,
Устроил «в галстуках» банкет и пригласил меня.
Там не лилось рекой вино, там были все грустны,
И было ‘на сердце темно под заревом весны.
Оркестра не было, и там танцором должен быть
Один Хэнк-Финн, чтоб соло нам в петле изобразить.
Мы поднялись на эшафот (я был совсем не рад).
Был у верзилы-палача осоловелый взгляд.
Шериф надел вечерний фрак. Раздался скорбный звон.
Мне показалось, будто я на смерть был осужден.
Потом послышались шаги, и появился Финн —
Его нога – она была одета в мокасин.
Он между стражником стоял и пастором с крестом,
И тут я ропот услыхал; толпа издала стон.
Все те, кто видели не раз, как вешают людей,
Слезу пустили в этот час при виде казни сей.
Поскольку тонкие черты, святая простота
Напоминали всем, клянусь, явление Христа,
Не богохульствую я, нет, и поубавьте пыл.
Пока в тюрьме он пребывал, бородку отрастил.
Был цвет волос его белёс, а щёки точно мел,
И светлый лик, бросая блик, светился и блестел,
Что всем нам щуриться пришлось; он взглядом всех пронзал,
Как будто Божий был Судья и нас всех обвинял.
Стоял он рядом с палачом и руки возносил,
И всем казалось, Божьим он Помазанником был.
В поту холодном пастор был, шериф кусал губу.
Готов был этот человек принять свою судьбу.
«Вот перед вами я стою, — он, вскинув руки, рек. —
Я скоро встречу Вечный День, меня сам примет Бог.
Нет, не доволен я! Но я прощение вам шлю,
И искупаю вам грехи, я, право, вас люблю».
Так он стоял и наблюдал за публикой окрест.
Я видел, как он целовал с любовью черный крест.
А после черный капюшон его улыбку скрыл.
Палач на шее у него веревку закрепил.
Я слышал, как молился он, пока еще петля —
Такая жуткая петля ослаблена была.
Но вот веревка напряглась и содрогнулась твердь,
И наш Хэнк-Финн с глухих долин, как грешник, принял смерть.
Был справедливым приговор! Но почему, Бог весть,
Не в прошлом важен человек, а кто сейчас он есть.
Когда сказал ему прелат: «Тебе в аду гореть» —
Как папа римский он тогда решил пойти на смерть.
Луч солнца сделал ореол над буйной головой.
Я думал, грешника найду, а он был как святой.
Когда, как мученик, на смерть он шел, готов сказать:
Не вешать надо бы его… А НА КРЕСТЕ РАСПЯТЬ.
--
The Ballad of Hank the Finn
Now Fireman Flynn met Hank the Finn where lights of Lust-land glow;
"Let's leave," says he, "the lousy sea, and give the land a show.
I'm fed up to the molar mark with wallopin' the brine;
I feel the bloody barnacles a-carkin' on me spine.
Let's hit the hard-boiled North a crack, where creeks are paved with gold."
"You count me in," says Hank the Finn. "Ay do as Ay ban told."
And so they sought the Lonely Land and drifted down its stream,
Where sunny silence round them spanned, as dopey as a dream.
But to the spell of flood and fell their gold-grimed eyes were blind;
By pine and peak they paused to seek, but nothing did they find;
No yellow glint of dust to mint, just mud and mocking sand,
And a hateful hush that seemed to crush them down on every hand.
Till Fireman Flynn grew mean as sin, and cursed his comrade cold,
But Hank the Finn would only grin, and . . . do as he was told.
Now Fireman Flynn had pieces ten of yellow Yankee gold,
Which every night he would invite his partner to behold.
"Look hard," says he; "It's all you'll see in this god-blasted land;
But you fret, I'm gonna let you hold them i your hand.
Yeah! Watch 'em gleam, then go and dream they're yours to have and hold."
Then Hank the Finn would scratch his chin and . . . do as he was told.
But every night by camp-fire light, he'd incubate his woes,
And fan the hate of mate for mate, the evil Artic knows.
In dreams the Lapland withes gloomed like gargoyles overhead,
While the devils three of Helsinkee came cowering by his bed.
"Go take," said they, "the yellow loot he's clinking in his belt,
And leave the sneaking wolverines to snout around his pelt.
Last night he called you Swedish scum, from out the glory-hole;
To-day he said you were a bum, and damned your mother's soul.
Go, plug with lead his scurvy head, and grab his greasy gold . . ."
Then Hank the Finn saw red within, and . . . did as he was told.
So in due course the famous Force of Men Who Get Their Man,
Swooped down on sleeping Hank the Finn, and popped him in the can.
And in due time his grievous crime was judged without a plea,
And he was dated up to swing upon the gallows tree.
Then Sheriff gave a party in the Law's almighty name,
He gave a neck-tie party, and he asked me to the same.
There was no hooch a-flowin' and his party wasn't gay,
For O our hearts were heavy at the dawning of the day.
There was no band a-playin' and the only dancin' there
Was Hank the Fin interpretin' his solo in the air.
We climbed the scaffold steps and stood beside the knotted rope.
We watched the hooded hangman and his eyes were dazed with dope.
The Sheriff was in evening dress; a bell began to toll,
A beastly bell tat struck a knell of horror to the soul.
As if the doomed one was myself, I shuddered, waiting there.
I spoke no word, then . . . then I heard his step upon the stair;
His halting foot, moccasin clad . . . and then I saw him stand
Between a weeping warder and a priest with Cross in hand.
And at the sight a murmur rose of terror and of awe,
And all them hardened gallows fans were sick at what they saw:
For as he towered above the mob, his limbs with leather triced,
By all that's wonderful, I swear, his face was that of Christ.
Now I ain't no blaspheming cuss, so don't you start to shout.
You see, his beard had grown so long it framed his face about.
His rippling hair was long and fair, his cheeks were spirit-pale,
His face was bright with holy light that made us wince and quail.
He looked at us with eyes a-shine, and sore were we confused,
As if he were the Judge divine, and we were the accused.
Aye, as serene he stood between the hangman and the cord,
You would have sworn, with anguish torn, he was the Blessed Lord.
The priest was wet with icy sweat, the Sheriff's lips were dry,
And we were staring starkly at the man who had to die.
"Lo! I am raised above you all," his pale lips seemed to say,
"For in a moment I shall leap to God's Eternal Day.
Am I not happy! I forgive you each for what you do;
Redeemed and penitent I go, with heart of love for you."
So there he stood in mystic mood, with scorn sublime of death.
I saw him gently kiss the Cross, and then I held by breath.
That blessed smile was blotted out; they dropped the hood of black;
They fixed the noose around his neck, the rope was hanging slack.
I heard him pray, I saw him sway, then . . . then he was not there;
A rope, a ghastly yellow rope was jerking in the air;
A jigging rope that soon was still; a hush as of the tomb,
And Hank the Finn, that man of sin, had met his rightful doom.
His rightful doom! Now that's the point. I'm wondering, because
I hold a man is what he is, and never what he was.
You see, the priest had filled that guy so full of holy dope,
That at the last he came to die as pious as the Pope.
A gentle ray of sunshine made a halo round his head.
I thought to see a sinner - lo! I saw a Saint instead.
Aye, as he stood as martyrs stand, clean-cleansed of mortal dross,
I think he might have gloried had . . . WE NAILED HIM TO A CROSS.