***
Я сказал императору:
- Зачем доверяешь ты память свою бумаге?
Бумага солжет уже к вечеру, тому, кто еще утром поверял ей самую безукоризненную правду.
- Доверь свою память молве. И та, из уста в уста, пронесет твое имя через столетия. И будучи уже давно прахом могильным, ты продолжишь совершать подвиги, побеждать врагов, вершить суд и любить женщин.
- Доверь свою память живому слову, и потомки, именем твоим, нарекут мудрость.
Император молча слушал меня, согласно кивая. Отдав, прежде, приказ слуге записывать каждое мое слово.
***
На следующий день, двое солдат, не отмеченных никакими знаками отличия, вошли в дом, где я остановился на ночлег.
Молча связали мне руки, вывели за городскую стену, и казнили меня.
Это были умелые воины и честные граждане. Они исполнили долг.
И лишь на мгновение, меч в руке одного из них замешкался.
Когда я попросил, перед смертью, позволить мне встать лицом к солнцу.
***
Император, в то утро, полулежал на прохладной мраморной скамье в термах и раздумывал над тем, что боги любят его и покровительствуют ему.
И когда вошедший в залу слуга, заранее обреченный на смерть, потому что принес дурную весть, со спокойствием приговоренного произнес:
- Враг прорвал оборону на рассвете. Ворота пали, город захвачен.
Император тихо запел. Никому не известную песню, на языке далекой, чужой земли.
Жестом подозвал к себе рабыню и протянул руку, внутренней стороной запястья, подставляя под бледно мерцающее обсидиановое лезвие…
***
Так говорили на улицах города.
А еще говорили, что кровь залила белый хитон, белую мраморную скамью, белый пол, выложенный керамической плиткой и струями стекла в белый бассейн.
И так продолжалось до тех пор, пока кровь не залила весь город.
***
Но я жестоко ошибся.
Молва бросила его окровавленное имя, где-то на грязной площади. В тот самый миг, когда солдаты - свои или чужие, уже не понять, стали грабить и жечь торговцев, насиловать женщин и убивать.
***
Никто не знает, для чего это утро понадобилось многомудрым богам. Они молчали.
Глядя на заносимое песком тело, никому неизвестного, мудреца.
Глядя на бледнеющее, в кроваво красном обрамлении, тело императора.
На разрываемое криками и лязгом металла тело города.
И только лукавый божок обмана и хитрости ловко макнул перо в чернила или, возможно, извлек из кармана шариковую ручку. И стал записывать то, что он видел, на бумагу.