... Так внезапно вдруг полыхнули в мою сторону листья моей любимой художницы Ники Иордамиду
Здравствуй!
… Хрустальные мосты иногда осыпаются со звоном и отходят. Ведь они не отвечают за то место, к которому подвели тебя и оставили. Так и мой хрустальный мост тихо подплыл к покрытому изморозью пространству и внезапно исчез. Лишь лёгкий звон чего-то осыпающегося в далёком небе… Звон, окутывая на прощанье замороженные листья низких кустарников, растворился в солнечном тумане, отдельными отголосками лёг на погнутые ветви неизвестных растений и затих…
… Я шла в недоуменье. Разве так могла выглядеть моя мечта? Мечта о счастливой творческой жизни в среде художников.
- За свою мечту отвечаешь лишь ты сама! – бросил мне на лету комочек птицы с хрустальными глазами. – Иди! Ищи! И создавай! – Потом она сложила крылья и канула куда-то запредельно вниз.
И я пошла, раздвигая кущи своего недоуменья… Вокруг сияло чьё-то замороженное дыханье. Маренговый цвет кустарников и неба однотонно серебрился.
- И здесь безлюдье… - прошептала я сжатыми от горечи губами. – И надо же было становиться на хрустальный мост и доверяться его устремлению! Каков тогда был смысл у несущегося ввысь хрустального полёта?..
- Каков тогда был смысл? – услышала я вдруг отголосок своих слов. И увидела в трёх шагах от себя совсем необычную картину. Сначала бросилась в глаза огромная палитра. В каждой её ячейке тускло мерцали маренговые краски. И лишь в одной, пытаясь вырваться за пределы своего круга, неистово полыхал оранж.
… Мир был похож на сквозное полотно. Оно колыхалось от соприкосновения с кистью, упорно забивающей всё серым цветом. Серебристо-серым, маренговым… Дальше мой взгляд перешёл на пальцы, держащие эту кисть. Изумительно тонкие, нервно вздрагивающие пальцы. Так вздрагивают во время сна. Когда там, в сонной кисее, пальцы касаются божественной тиары и с мелким дрожаньем впитывают в себя внезапные импульсы. Она стояла в таком же, как мир вокруг, сияющим сером маренговом плаще и как-то неосознанно покрывала поржавевшие листья однотонностью красок.
- И зачем менять ржавчину на серость? – спросила я через её плечо. Она вздрогнула вслед за своей всколыхнувшейся кистью, уже готовой нанести новый мазок на безжизненно зависший у её лица почти бумажный лист.
- Так должен выглядеть одинокий мир… - оглянувшись, прошептала мне в лицо. – И я не хочу фальшивить. Я отражаю его теми красками, каких большинство…
- А оранжевая? – показала я на волнующийся в своей ячейке пылкий цвет.
- Её совсем мало… - ответила она, как бы приостановив своё заторможено сонное движение руки с нависающей над листом кистью.
- А ты возьми это малое и сделай большим! – воскликнула я и дальше, захлёбываясь в своих порывах переубежденья, стала объяснять: - Иначе теряется смысл преображения! Зачем, поддаваясь настроению, подобное преображать в подобное? Менять ржавый цвет на серый… Зачем?
Будто по-своему услышав мой вопрос, хрустальный звон из неведомо откуда принёс Кречета. Кречет и хрустальный звон возникли в тот момент, когда она, на мгновенье отключив своё привычное движение, окунула кисть в ячейку с полыхающим оранжем и в своём состоянии безсознательного полоснула оранжем по едва вздрогнувшему у её носа листку.
- Так смелость одного движенья возвращает жизнь! – воскликнул Кречет и, срезав крыльями поверхность серых листьев, встал на ноги. И я узнала в нём того человека. Того, которого однажды унёс ветер. И я узнала в Ней ту художницу, любимую, но где-то на далёкой земле…
Внезапная радость обняла нас троих, и мы вместе с неистовством изголодавшихся по красоте мира душ, стали создавать эту красоту сами! В три кисти перекрашивая серое в оранжевое… Светлым, завораживающим звоном сопровождал наш порыв витающий где-то рядом хрустальный мост…
До свиданья!