Оступившись, пытаюсь схватиться руками за выступ
над обрывом, в глубинах которого плещется море.
Обо мне бы, наверное, нарисовал Херлуф Бидструп
пару шаржей о том, что не стоит с собою быть в ссоре.
Но, коль вскоре придется сорваться в холодную бездну,
безыдейно бездействуя, бесом, птенцом желторотым,
я, пожалуй, немного повыше на ветку залезу,
не дождавшись гонения внешнего, как гугеноты.
А концерты и туры, квартирники и бенефисы
пусть влекут, словно в клетку еда и питье канареек,
всех, кто так и не смог отыскать для себя компромиссы
равномерной судьбы, что углями размеренно тлеет.
Настоящий поэт же до звонкой огласки не падок
и не сыт тем, что стряпает он или долго готовит.
Настоящий поэт не щадит строчек старых тетрадок
для того только, чтобы не чувствовать, как душу ломит.
Отпускает. Мерцает Луна, с нею звезды. Светает.
Наступает рассвет, новый день, за который держаться,
как за выступ приходится в этом болотистом крае,
ощущая дрожание косточек в скрюченных пальцах.
Но душою не скрючиться бы и отсрочить все сроки,
все дедлайны и крайние даты ненужных событий,
что сломают меня и оставят сдыхать одиноким
среди серых домов - человеческих шатких укрытий.
Очень скоро сорвусь, но не мозгом, а тем, что душою
можно было б назвать, будь она мне каркасом, скелетом.
Критиканам покажется, что я кормлю всех лапшою,
а на деле же я отрекаюсь от цеха поэтов.