Тук-тук-тук- стучат колёса. Глаза у Светы закрываются. Раз-два-три, раз-два-три... Это же вальс, -догадывается она. И уже видит сквозь дремоту, как Мария Васильевна кружится в вихре вальса с молоденьким офицером. Да и сама Мария Васильевна совсем молоденькая. А какая она стройная и красивая?!
Тр-тр-тр...затормозил поезд и Света открыла глаза, посмотрела вниз, там так же, как и поздно вечером, спали на одной полке Катя, на другой Мария Васильевна.
Они легли поздно, а может так рано, ведь, было уже два с лишним часа. Как интересно в дороге, - думала Света теперь, лёжа на второй полке вагона номер одиннадцать поезда «Петербург-Самара», - всегда новые встречи, новые друзья и интересные разговоры. Вон там, внизу две землячки, которых она ещё вчера не знала, а сегодня они такие родные. «Мои землячки», - подумала Света и улыбнулась. Она вспомнила рассказ Марии Васильевны о блокаде, о которой она много читала, но никогда прежде Свете не приходилось общаться с настоящей блокадницей и, почти, "землячкой". Правда, Мария Васильевна родилась в Ленинграде, но, ведь, она жила в Мордовии каждое лето, и хорошо говорит по-мордовски. А Катя, наоборот, жила в Ленинграде, а родилась в Мордовии.
Поезд снова тронулся. Тук-тук-тук-стучат колёса. Раз-два-три, Раз-два-три, слышится Свете и она, закрыв глаза, снова видит молоденькую Марию Васильевну с офицером. Они кружатся в вихре вальса; раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. И будто, видит Света, как раскраснелась молодая Мария Васильевна, как она прижимает к губам красную розу, подаренную ей тем молоденьким офицером.
И уже, кадр на экране мозга Светы меняется. Она видит улыбающееся счастливое лицо Марии Васильевны, и склонившегося над кроваткой счастливого папаши – того самого офицера. И потом снова новый кадр – искажённый, и, как будто Света слышит рыданье и голоса «война!». Мария Васильевна с дочкой на руках обнимает мужа-офицера, на глазах её слёзы, и девочка на руках её тоже плачет, будто понимает, что папу она провожает навсегда.
Тут Света проснулась и открыла глаза. В такт, стучащим колёсам качается над головой сумочка. Света не хочет больше видеть этот сон. Она предалась воспоминаниям прошедшего дня.
Всё она теперь видит произошедшее, что было с ней, будто со стороны; вот она тащит тяжелую сумку по Невскому, вот она приближается к Московскому вокзалу. И, как будто опять она обходит почти весь поезд, и, будто снова находит свой вагон своё место, вот, открыв сидение, поставила туда сумку. И, как и тогда днём, она вытерла пот со лба. Отдышалась. Помахала платочком, нагнав на лицо прохладную струю воздуха. И в это время вошла представительная стройная женщина и, улыбнулась Свете. Она бархатным голосом произнесла, как запела приятную сердцу мелодию,
-Ты - Света и едешь в Мордовию!
- Да, - сказала Света удивленно, - откуда вы знаете?
- Ты светленькая и чаще всего таких называют Светой, а так же у нас в Мордовии много девочек с веснушками.
- А я, Катя, - представилась женщина, - и мы будем соседями больше суток. – Куда ты едешь? – спросила Катя Свету.
- В Рузаевку, а вы? – в свою очередь спросила Света.
- А я в саму столицу.
- В Москву что ли? – Света улыбнулась ехидненько.
Но Катя этого ехидства будто и не заметила, она посмотрела на Свету своими зелёно-изумрудными глазами, и спокойно сказала,
- Нет, наш поезд едет через Горький, а значит столицу нашей родины объезжает, а еду я в столицу Мордовии в Саранск.
В это время, охая и обливаясь потом, вошла старая седая женщина. Света быстро встала и сказала женщине,
- Давайте я вам помогу, и взяла, у старой женщины сумку и воскликнула,
- Вам такие тяжести носить нельзя! - И Света открыв сидение напротив и поставив туда тяжёлую сумку седой женщины, снова сказала,
- Ох и тяжесть!
Женщина улыбнулась, ещё раз вытерла пот со лба, отдышалась и сказала,
- Я знаю, что нельзя, а что делать , ведь, всё надо.
- Неужели некому проводить? – сочувственно сказала Катя, и назидательно твёрдо добавила, - вы довольно пожилая и у вас, наверное, больное сердце. Зачем же носите такие тяжести? А если вы умрёте? - добавила серьёзно она.
- Мы все в руках Бога. Он меня в войну уберёг и теперь убережёт. Да, вот только,- прослезилась старая женщина,-почему-то не уберёг доченьку. … Вот и проводить-то некому, мои милые!
Они сели. Поезд тронулся. Люди на перроне ещё махали уезжающим знакомым. Вот и вокзал остался позади и кончился забор. Поезд оставил позади Ленинград. Сначала все трое смотрели молча в окно купе, а потом Света услышала тёплый голос старой седой женщины,
- Кушайте!
Света оторвала взгляд от окна и посмотрела на столик. Когда там появились пироги и жаренная курица. Она посмотрела на Катю, та тоже выкладывала из белого пакета помидоры и огурцы, которые в мае, были ещё дорогие. Света тоже хотела открыть сиденье, но женщины её остановили, сказав: "не надо!"
-Как же вас зовут?- спросила Катя женщину.
- Мария Васильевна, -. улыбнулась старая женщина и добавила,
- Я еду в Саранск, а вы?
- Света в Рузаевку, а я тоже в Саранск, - ответила Катя, и воскликнула, посмотрев на столик, - Мария Васильевна, пироги у вас, никак калиновые?!
- Да! калиновые пироги,- она повторяла с улыбкой глядя на Катю и Свету - кушайте, кушайте, я, ведь, калину берегла на этот случай, и всё повторяла, глядя на Свету, - да ешь, ешь, ты, не стесняйся Цветочек, худенькая ты, как я в блокаду.
- Вы блокадница?! – воскликнула Света удивленно и восхищённо.
- Да, - сказала просто ответила ей Мария Васильевна. И чего ты удивилась так, Цветочек.
- Потому что я первый раз вижу блокадницу так близко. Но я, читала и слышала о блокаде много, - она взяла второй кусок калинового пирога и добавила, - и фильмы все, наверное, просмотрела.
- Фильмы, кино… ах, разве там тебе всю правду показали, разве же показали, как мёртвые на Каляева штабелями лежали до весны, - говорила Мария Васильевна.
- Зачем же до весны, некому, что ли, было хоронить? – перебила её Света, невольно, изобразив ужас на лице,когда она представила эту картину.
А Мария Васильевна сказала спокойно и без ужаса,
- Некому было их хоронить, миленькая, некому.
И как бы продолжая, открывать глаза «юной неискушённой душе» она сказала,
- Кошек всех съели и крыс тоже…
- Ну уж крыс? Не может быть!- сказала Катя, - я слышала, что человечину ели, а про крыс не слышала.
- И детей ели, говорила тихо, с грустью в голосе Мария Васильевна никому не обращаясь, - я свою доченьку закрывала, уходя на работу.
Голос у Марии Васильевны изменился и она плача рассказывала,
- Вот один раз, заказ срочный был и я ушла, закрыв дверь на ключ... а девочка моя, уже больная была, - и Мария Васильевна зарыдала, - температура высокая у ней -сквозь слёзы и рыдания продолжала рассказывать она
- Не рассказывайте, если вам так тяжело вспоминать, - обняла её Катя.
- Нет уж, расскажу, - вытерла слёзы, и немного успокоившись, серьёзно сказала Мария Васильевна, - пусть послушает правду Цветочек и расскажет своим подругам… а то кино, фильмы она смотрела, нет уж, пусть послушает правду.
Она, вытирая платочком морщинистое влажное от слёз лицо, добавила,
- Ну вот, значит, был у нас срочный заказ, закрыла я доченьку, спускаюсь по лестнице, труп валяется, я обошла и дальше иду, а идти надо было мне по улице Каляева, где трупы штабелями лежат...,
- И вы не боялись? – с ужасом перебила её Света. Она округлила глаза, она сочувственно смотрела на блокадницу.
- Нет, - ответила та, - совсем не боялась, а шла, как в забытьи…
- Почему? – снова перебила Света.
- От голода, - сказала Мария Васильевна и продолжала рассказывать, - шла медленно, медленно, силёнок не было, и была я тогда на работе целый день, пришла домой только ночью… а она, крошка моя, - зарыдала снова Мария Васильевна, - уже синенькая лежит, - ох, предала я её, предала, - говорила она сквозь слёзы.
Катя снова обняла её за плечи и сказала, - успокойтесь! Да утешит,вас, Бог! Не всё потерянно, у вас, ведь, муж офицер?
- Был, но в войну… через месяц убили.
- Как? – удивилась Катя.
- Так вот, и жили мы с ним два года душа в душу, а как он дочку-то любил, не простил бы, что я её не уберегла…И снова Мария Васильевна заплакала и чтобы переменить грустный разговор, Катя спросила, - а как в Мордовии оказались?
- Тогда и оказалась, во время войны…в блокаду… сказала, Мария Васильевна, вытирая платочком, катившиеся по лицу слёзы. И она продолжала рассказывать дальше: «Села я тогда у кроватки, смотрела – смотрела на синенькое лицо доченьки, а потом и забылась… только на второй день к вечеру нашли меня без памяти на полу. Мальчонку прислали с работы. Потом стационар… потом эвакуация…но я это уже плохо помню, -рассказывала она, вытирая глаза. И, посмотрев на Катю сквозь слёзы, она сказала: «Вот такая бы была моя дочурка сейчас, если бы была жива". И Мария Васильевна снова продолжала рассказывать о тех ужасных скорбных днях, - повезли нас тогда по Ириновской дороге к Ладоге. Отправили на трёхтонках по дороге жизни… бомбил нас немец беспощадно. ..три машины впереди под лёд ушли, а нас Бог спас…шофёр, видимо, опытный оказался…ну, привезли нас на другой берег Ладоги… расположили… кашей пшённой накормили… и мне тогда казалось, не было вкусней той каши ничего… а потом снова по вагонам теплушки… и где-то в районе Ярославля стали снова бомбить…ох, и бомбил нас, немец проклятый… видно, смертушки нашей хотел…бомба попало в третий вагон…мы все врасыпную…кто куда…я в какую-то воронку и впервые молилась…я, тогдашняя комсомолка, призывала Бога! …крикнула Ему сквозь рёв, гром и дым: «прости меня, Боже!» … сама вспоминала слова святые, которые моя бабушка произносила…ещё тогда сказала: «Если сохранишь жизнь, я посвящу её Тебе!» …и сохранил, ведь…Теперь никакой атеист не убедит меня, что Бога нет…Вот тогда, Катюша, я и познакомилась с мордовкой Клавкой…Она домой ехала из блокадного Ленинграда, куда приезжала к любимому человеку…да, так и осталась там…а любимого тоже взяли на фронт… вот и моя Клавка…Клавдия Петровна в той воронке была тогда… во время той бомбёжки …и она пригласила меня к тётке в Мордовскую деревню …я согласилась … ведь, у меня нигде никого! – вздохнула Мария Васильевна и вытерла слёзы. Она помолчала, глядя в окно. Потом посмотрела на Свету и Катю, что они ждут продолжение её рассказа, улыбнувшись им и уже без слёз, рассказывала тихо: «Целую неделю мы добирались до Саранска…а идти ещё семь километров…а силушки наши кончились…села я на камушек у вокзала и говорю Клавке: «вот здесь я и умру!»…Клава пошла искать попутку …и нашла лошадку, худенькую-худенькую, запряжённую в сани… мы и то рады…
- Хотя тогда распутица была, мы как-то доехали… мужичок с раненной рукой всё оглядывался жалеючи на нас, и что-то говорили по-своему с Клавкой…, а я не понимала тогда ничего… помню только, что имя Митрофановну часто произносили…это Клавкина тётка… вот к ней нас и привезли… А вечером, ... вся деревня собралась у Митрофановны на нас поглядеть, значит… Принесли кто картошки, кто дровишек, кто что… хотя там и сами бедные-бедные, но народ мордва хороший… Люди смотрели на нас жалостливо… А мы, с Клавкой, в переднем углу сидим, намытые, одетые в чистые платья Митрофановны…
А потом, мы на фронт работали… Лошадей тогда не было, вот, мы и впрягались несколько женщин …
Так и прожили войну, рассказывала она, - ну а после я вернулась в Ленинград.
- А в Мордовию езжу каждое лето, там меня Клавка ждёт да и многие другие, - закончила свой рассказ Мария Васильевна.
И теперь вот Света, смотрела вниз на спящую Марию Васильевну и думала:
"Простая женщина, но сколько она в жизни пережила. Как мало их блокадников осталось. Честь и слава им!"
Любовь Аверьянова