Первый снег — он большой,
а я крошечная.
Первый снег — он с душой,
а я игрушечная.
Белый — значит, невеста:
видишь, как просто?
Первый снег — он с небес, а
я — из капусты.
Мне семь лет, я из школы бегу
прямо к папе — и падаю,
и лежу на снегу
всею верой и всею правдою.
Больно — жуть, но не плачу
и папа так гордо мне: бедная!
Поднимает меня — и вокруг всё белое-белое...
Мне четырнадцать: рваные джинсы,
подъезд в гирляндах.
Я сегодня впервые в жизни
с тобой гуляла!
Шли дворами; шутили, смущаясь, нарочно грубо,
целовались под пошлой ёлкой.
И так жарко смерзались губы,
так странно ёкало.
Лифт. Нажать на восьмёрку, достать из кармана шапку.
— Что, курила?
— Ну, мам, да чего-ты?
— Мой руки. Жалко.
Засыпать, не поужинав. Что я такого сделала?
А в окне точно кружево — белое. Белое. Белое.
Просыпаться белою ночью. А, нет — московскою!
В горечь утра впиваться заспанными глазами.
Что же снова вповалку, господи ты мой господи!..
Ведь сегодня — экзамен.
/Только бы дождаться своей очереди (дальше пусть — как в тумане), а потом — прочь из аудитории, спасибо за поздравление с грядущим Новым Годом, Пасхой, да хоть с восемнадцатым днем рождения, мать его, — донестись до этой прокуренной комнаты, всех выгнать и... умереть до конца каникул. Только бы закрыть первую сессию, Господи, а?
Я не могу вернуться в Питер проигравшей.
Я не могу вернуться в Питер.
Я не могу вернуться./
Я не могу — всё вокруг так отчаянно бело.
Я не могу — я ещё не перегорела.
Я не могу — лечь вот здесь, обвести себя мелом
и врасти в асфальт.
Мне двадцать два. Автострада. Мне очень странно.
Дозвониться могла б до любой я звезды эстрады,
да айфон разряжен. Зову почти из астрала,
но не помню, как его звать.
Запрокинув голову, я открываю рот.
Звёзды сыпятся — бедная! — жарко. Видать, от срама.
Это он идёт.