X X X
Декабрь был необыкновенно теплым. В Азиатском городе все еще цвели розы. Был поздним вечер. "Не пришел! Ладно, придет все равно когда-нибудь!" - подумала я и натянув полог от комаров над диваном, уже почти дружелюбно поглядела на его портрет с бородой, который он подарил мне в день своего двадцатидвухлетия. Нарисованный его товарищем там, на Севере, он был странным - в нем было и сходство, и несходство с Давидом, которое бывает на портретах начинающих художников.
Неожиданный стук в дверь в этот поздний час и удивил, и обрадовал меня.
- Ах, Аннетт, я очень пьян! - сказал он, входя. Но - не бойтесь. Я тихий, безобидный! Вот увидите! - и он нежно склонился над моим плечом. В черном, элегантном костюме - тройке, в полумраке вечернего освещения балкона, он казался мне необычайно нежным.
- Ты - моя черная жемчужина! - сказала я.
- Черная? Это хорошо или плохо? - тотчас отозвался Давид.
- Черная! Это же уникально! Редкость! Антиквариат... Сейчас, Деви, я дам тебе кофе, лимон.
- Нет, сидите! - он закурил и, чуть покачиваясь, в кресле-качалке, смотрел на меня. Я видела, что его слегка тошнит, но со мною он был бережен. Он задержал мою руку в своей.
- Пойдемте! - он снял пиджак и подошел к телефону, чтобы позвонить домой.
- Поздно! Не надо! Как ты пойдешь?
- Нормально! - коротко ответил он.
- Какой ты милый, когда пьян. Я никогда не видела таких спокойных тактичных.
- Что же я теперь должен быть все время пьян, чтобы нравиться вам?
Длинные тени отбрасывало пламя свечи в зеркальном потолке, "плавающий свет" был на самой низкой, полу - темной ноте.
- Посмотри! Какая ты красивая! Умница, красавица, любимая! - он говорил мне, так жадно и вкусно впиваясь в меня, что его слова казались мне правдой. Я видела только его глаза, тяжелые веки, с длинными, густыми ресницами.
- Куда ты смотришь? Нет, не на меня! Туда смотри! - он слегка повел глазами вверх. В двенадцати зеркалах - под потолком, отражалась странная пара. В колеблющемся свете свечей, которые я расставила нарочито небрежно, в вазах с елочками и цветами, и все это отражение живого и электрического света в зеркальном потолке казалось нереальным. Там, наверху, в зеркалах, которые делали потолок комнаты вдвоем выше - там в полумраке, наверху - мне было не более двадцати.
- Это - обман зрения, милый Гаденыш! Все в жизни обман. У каждого в жизни свой зеркальный потолок: у одного - деньги, у другого - карьера. Я мечтала сделать свой зеркальный потолок из песен, а сделала его из моего собственного мужа и проиграла! Никогда не надо весь свой капитал вкладывать в одно что - то. Обязательно - проиграешь! Я вложила в зеркальный потолок нежность к мужу, а теперь думаю, что зеркала я приобрела в комнате смеха.
Я видела, как он мимолетно, улыбнулся мне.
- Сколько можно! Опять полк солдат? - я склонилась над ним.
- Сейчас будет дивизия. - ответил Давид, целуя меня.
- Где ты научился всему этому?
- В борделях.
- Как граф Тулуз-Лотрек. Тот был горбат и мал. Всю жизнь провел в борделях. Ты тоже горбат, но изнутри. Ах, дайте мне жиденка я лучше, чем Гестапо замучаю его! Они так экспансивны, чувствительны, трепетны - так упрямы - милые моему сердцу, жиды!
- Умница, красавица, любимая! - тихо говорил он, невольно сравнивая с теми девицами, с которыми был на вечеринке.
- Ты так уродлив, что сперва те женщины, которые тебе нравились, не обращали на тебя внимания и ты шел в бордель. Ну, а теперь в тебе появилась легкость, изящество, нега. Это от меня! Тебя все любят, обожают, а ты привык к профессиональным ласкам проституток. Всю жизнь будешь по борделям ходить! - гневно, добавила я, все более раздражаясь. Животное! Грязное, с помойки! Как еще умудрился не заболеть?
- Вы что же хотели облагодетельствовать меня? Если б я пришел к вам чистый, неумелый - то вам было бы скучно. И вы - тотчас! - да, тотчас! Бросили бы меня! А теперь вам не нравится то, что я все знаю. Он снова говорил мне " Вы!"
- Хорошо, делай все, что умеют они, и ты будешь одна! - дерзко, ответил он и я понимала, что в чем - то он прав. Это было холодное заключение ума, но сердцем, я не могла не ревновать.
- Не могу, милый! Я - старомодна, как консервная банка или, как кастрюля - с дыркой... Надо успеть сварить суп, пока не вытекла вода. Стара, капризна, ревнива.
- Я всегда любил вас, Аннетт! И раньше, и теперь. Ничего не измени-лось. Ни больше - не меньше любить вас я не могу. Не надо требовать верности от меня.
- Бог с тобою, золотая рыбка! - я тихо поцеловала его в глаза.
Ресницы чуть дрогнули под тяжелыми веками и он, почти не размыкая их, закрыл мне рот своими горячими губами. От него вкусно пахло водкой, молодой страстью и дорогим французским одеколоном. А я все время меняла духи, платья, пеньюары, ожерелья - переменой декораций отвлекая его внимание от моих морщин. Давид давно привык к моей легкости, нарочитой легкости, и частично впитал в себя элементы моих привычек. Однако, зная меня так хорошо, в душе, отдавая мне должное, он, порою, не мог скрыть своего раздражения, доходящего до какой - то гипертрофированной ненависти.
- "И зачем попу гармонь?" - казалось, говорил этот взгляд, когда он сравнивал меня со своими девицами. "Зачем старухе алмазное ожерелье?"
- Разве я не могу понравится старичку, Деви? - тотчас, насмешливо спрашивала я, замечая его взгляд и - как бы читая мысли...
- Можете, Аннетт!
- Разве я не самая нежная и легкая из всех женщин?
- Так и напрашиваетесь на комплимент, Аннетт! - зло и сдержанно, говорил он.
- Ненавидишь меня, порою! Это странно. У меня таких чувств к тебе нет. Я ничего не отняла у тебя, а у тебя это потому, что дисгармония, несоответствие мучают тебя в отношениях со мною. Ты ненавидишь меня потому, что считаешь себя умнее, интереснее, начитаннее...
- Нет, Аннетт, вы олицетворяете собою "золотую клетку" то, что я ненавижу в себе. И при всем этом - Вам ничего не стоит сделать то, к чему я иду мучительно долго. Вам это ничего не стоит!
- Завидуешь? Я знаю, что, в сущности, человек одинок и потерян в этом мире, но гармония, соразмерность, комфорт души, пока еще присутствуют для избранных. Мое алмазное ожерелье, Деви, алмазный мой венец, принадлежит мне по праву, по чувству, по нежности. Я его выстрадала! И не вешай его на своих девиц! Им - до меня, как мне - до них! Мне - совершенство духа! А им - секса! - говорила я, мне начинало казаться, что смешная походка Давида, чуть-чуть напоминающая походку Чарли Чаплина, как бы отражение его "походки" в мыслях, будто бы он так же смешно подергивался в мыслях, в чувствах, в своих выводах. Я у тебя, как чемодан без ручки. - Я нежно укусила его за шею.
- Сильнее! Укуси меня сильнее! Оставь мне засос... - сказал он.
- Не выходит! Ты, как резиновая игрушка! Разве на резиновом мяче можно оставить след? Ты говоришь, что мне ничего не стоит сделать то, к чему ты идешь мучительно долго. Пожалуй! Но я никогда не пользовалась этим! Моя легкость, моя беспечность!? Выходит знаменитая балерина и проносится в фуэте, а чего стоит эта легкость? Ты не понимаешь: я должна была жить в сто-лице - всегда! Походив по издательствам, встретившись с другими пишущими - мне бы хотелось прийти домой, а не в дом творчества, не в гостиницу, не к друзьям, приютившим меня... Комфорт души главное для меня! Духовность! Все о душе хлопочут. А, едва она взойдет, тотчас норовят, как по газону с молодой травкой... - пройтись, все вытоптать. Ты завидуешь мне. Да, ты начитаннее, умнее, но не начитанность, не ум, определяют степень таланта. Слепой, на ощупь, определит любой предмет, но ты еще...
- Хватит болтать, лентяйка! Пол - года числюсь при тебе дровосеком! Заметь! Очень старательная бригада лесорубов!
- Не говори так. Я полна комплексов. Я готова отказаться от тебя. Чем слышать такие слова - мне легче отказаться. Скоро утро! Пойдешь домой или останешься? - я прикрикнула на него.
- Позвони, когда придешь!
- Нет, не могу, Аннетт! В той комнате спит мать... - коротко сказал он.
"Гадёныш" , "Проза ру".