I
Средь монастырских ставропигий
Аскетный остров Валаам
Таил к дриаде Эвридике
Сакральной чувственности храм.
Чертил наскальные узоры
В чертогах божьих сатана
И искушал монахов взоры
Лепниной древней колдуна.
Дев обнаженных средь фиалок
В пейзажах вылепил панно,
Красивых нимф, дриад, русалок
В интиме тайн полутонов.
Средь иноков был Варсонофий
Как самый юный и живой,
Узрел видения он профиль
В туманной дымке роковой
И возжелал, отринув бденье.
Жизнь предъявила парню счет
И в затхлой келье вдохновеньем
Попрала усмиренья гнёт.
Он вышел в солнечные веси,
Бежал в леса, построил скит
И звал пастушек куролесить,
Их соблазнял за малахит.
Прознал про то игумен старый,
Призвал монашество на сход
И вывел крестный ход кровавый
В лесной крестовый свой поход.
Они пожгли блудливых сёла
Как есть вертепы содомий,
А девушек, пастушек голых,
Казнили в пытках всех стихий.
Искал послушник Варсонофий
Уединение. За срам
В подвал был брошен на картофель,
Чтобы в лишеньях строить храм.
Душе отверженной печали
И телу тягостной борьбы
Не сердце с разумом кричали
В дрожащем шепоте мольбы,
А мозг спинной Левиафаном,
Посыльный импульсов любви,
В гон будоражил кровь тараном,
Как змей, эдемский ствол обвив.
Случилась тягостная драма.
В мужской попала монастырь
Пастушка, от волков, вся в ранах,
Спаслась, опершись на костыль.
И братья выходили деву,
Хоть и игумен был к ней строг.
Она блюла святую веру,
Не выходила за порог.
А к ней еду носили в келью
Гурьбой послушники и вот,
Порою постною к апрелю
Девицу взяли за живот.
- «Чур! Понесла! Святые святцы!
Какой теперь мы монастырь?!» –
Готов уже за нож был взяться
Игумен, словно за псалтырь.
- «Кто, как Орфей, из подземелий
На свет послушницу увёл
И, благодарной ей, в постели
Кто косы девичьи расплёл?!»
И в тот же час по наущенью
Был Варсонофий заклеймён
Благословлёнными к отмщенью
За святотатство всех времён.
Перебесился Варсонофий,
Выл, разъярённый, как берсерк.
И дух, распятый на голгофе,
Видений тягостных отверг.
А плоть его огнём крестили.
Не мог монах спокойно жить.
Другие, дев чтоб не любили,
Пришлось эксцизию свершить.
В усекновенье экстирпаций,
Как и Предтечи головы,
Всё началось с девичьих граций
И восхищений половых.
А деву в яму посадили.
Уже не девою была.
Как староверку, там морили
Её, пока не родила.
Дитя отдало богу душу,
А дева кровью изошла.
Она в истерике кликуши
На остров порчу наслала.
Со всех сторон пошли торнадо
Тайгу, как демоны, валить.
Метеоритных бесов стадо
Харчи мешало к ним возить.
Неделю постовали страшно,
Морили голодом волхвов.
А после взяли бесшабашно,
Погнали деву на волков.
Но только стражи преисподней
Под вой седого вожака
Младую плоть её в исподнем
Не искромсали на клыках.
Ушли. Затих их вой мятежный
В морозной дымке голубой,
Где дева нимфой без одежды
Наедине была с собой.
Её молитвы уносились
Куда-то в бездну, в непроглядь.
И в судорогах вся крестилась
Монахом брошенная мать.
К утру её затихли стоны,
Дух о врата разбился в рай.
Так в сане царственной короны
Страну брал в жёны Николай,
Дав клятву в радости и в горе
Любить, хранить, оберегать.
И в той, последней из love-story,
Была им брошенная мать.
II
Любовью чувственной помешан
С ума сошедший Валаам.
Её изгиб телесный грешен,
Как оскверняющийся храм.
Жила, как Асенкова Варя,
Небесной кротости цветок,
Какой срывают взгляды, старя
И умертвляя на венок,
И стала чувственною жрицей,
На ложе принца возлегла
Любовницей, почти царицей,
Раздевшись в страсти до гола.
Среди кокетных содержанок,
Салонных пассий для богем,
Владея множеством приманок
И нравясь абсолютно всем,
Матильда взмыла, словно птица.
Как Колка с Джимарая-Хох,
Как песнь ЛаУры Перголицци,
Застав придворный свет врасплох
Своим дразнящим поведеньем,
Чтоб стать любовницей князей,
Она явилась наважденьем,
Какие посылает Змей.
Бродил придворный мир в угаре,
И, раздевая красоту,
Танцовщиц всех, как Мату Хари,
Оценивал за наготу.
Страсть виртуозных гастролёрок
Матильда взбила в фуэте
И в пируэтах без оборок,
И в арабесках в декольте.
Своею техникой Ла Скала
Вскружила головы князьям,
Чьи взгляды так она ласкала,
Как ваххабитов аль-Харам.
Её адажио, аллегро
И кабриоль, и револьтад
С ума сводили даже негров,
Весь будоража Петроград.
Аспиччию, дочь фараона,
Она исполнила на бис,
И к монархической короне
Приблизилась из-за кулис.
Красивой, юной балериной
Вскружила голову царю.
Теперь с Ольшанской Михалиной
Постель, подобна алтарю
Всех ритуальных приношений,
Жертв, разжигающих любовь
Как страсть языческих сношений
И оргий, что волнуют кровь.
Всяк искушаем, как Антоний,
Будь хоть отшельник и монах.
В клобуке ведьмин глаз вороний
Блудливо будоражит пах.
Когда взошла луна балета -
Влекущей женственности стан
В роскошном блеске туалета,
И взгляд царя застил туман,
Был на корню грехами порчен
Их не обвенчанный роман.
Царь и с Россией также кончил,
Отрёкся, сдав свой жезл и сан.
А потому, что мерзко начал,
Давя Ходынкою народ.
И, изнасилована, с плачем
Россия выбросила плод.
Царь оскудел невестным горем,
Потух, осунулся, обмяк
Пред теми, кто к кровавым зорям
Забрал Кшесинской особняк.