Бутыль рома уже опустевшая,
Тихий храп из-под пледа к утру,
Да в камине зола догоревшая,
Не подвластная больше перу.
- Э-эх, Семён! Нерадивый твой барин, -
Пьяным голосом хрипло шептал. -
Это надо же было в угаре,
Чтоб огонь труд всей жизни сожрал...
А еще ведь недавно в столицах
Он друзьям пол-отрывка прочел
И, завидев улыбку на лицах,
Сам задорно кричал: - Хорошо!
Хряпнул стопочку нынче к обеду.
Дал на водочку медный пятак.
Говорил: - Ввечеру я поеду
Прямо к Пушкину, так же раз так...
Но под вечер как дух подменили:
Стал весь белый, почти неживой;
Без кафтана, в белье, обессилев,
Всё читал он, тряся головой.
И, белесой, прожилистой тенью
Все мечась: то в камин, то в окно, -
И, сильнейшей страдая мигренью,
Прокричал: - А не всё ли равно?!
Полбутыли игристого рома
Засадив поверх углей в камин:
- Эх, Семён! Жаль, тебе не знакомо…
Я не раб ведь сих строк - господин!
Весь портфель с рукописной бумагой
Он в припадке вдруг бросил в камин,
Кочергой добивая, как шпагой.
- Господин я? Скажи, господин?!
И под хруст догорающих углей,
Исчезающих в пепле страниц,
Он рыдал как ребенок на кухне,
Допивая бутыль… - весь каприз…