Книжное двуязычие великих культур.
Притупляя пониманье суетою нанауки -
Утомленное сознанье усмиряется от скуки
И ритмичным бормотаньем заменяя размышленье
Называет твердым знаньем это сонное томленье.
И запомнив очень много в именитой писанине,
На реальность смотрит строго — как на пятна на картине.
Вот в одно из таких пятен я однажды и вляпался. Называлось это пятно — перевод богослужебных текстов. Я очень сильно хотел понять — и чего они там бормочут? - а церковнославянский язык не знал просто блестяще.
Незнание — сила. Обложившись книгами, а еще в большей степени забив ими пространства жесткого диска, я погрузился в тексты написанные на том русском литературном, которому меня обучили в школе. И нельзя сказать, чтобы все что я там нашел сводилось к строчкам Ланцберга про «паутину и плесень, город пыли и крашенной скуки». Вовсе нет. Блестящие педагоги, блестяще рассказывали кучу интересных вещей.
И вот, когда начитавшись всех этих ништяков, я открывал «перевод» какого-нибудь богослужебного текста — то находил там лишь набор скучных банальностей, ну никак не связанных с жизнью. Ну какому взрослому человеку интересно тысячу раз повторять, что счастливые люди с нехорошими людьми не водятся, правил не нарушают и плохим вещам никого не учат, а репетируют нормы приличного поведения по 24 часа в сутки?
В общем, школьное богословие и храмовое богослужение жили ортогонально, и непонятно было — а как же их совместить. Я решил, что главный критерий истины — это та самая практика которая говорит, что люди куда более обеспеченные и умные совместить не смогли.
В общем — налицо кризис. Кризис — это такая штука про которую одна финская президентша сказала — что если он есть — пора позвать честность и скромность.
Честность проорала, что ты мол уже и сам не понимаешь — зачем читать всех этих богословов, а вот церковнославянского как не знал — так и не знаешь. Скромность шепнула, что раз не знаешь — надо учиться, учиться и учиться настоящим образом.
Представление о том, как именно нужно учиться я получил еще в советском социалистическом детстве на уроках английского языка. Добыл учебник Мироновой, добавил словарь Дьяченко. Сел — и нафигачил. Правда в словаре нашлось не все, и получилась мутная смесь банальностей с высокопарыми славянизмами. Гораздо хуже того, что приходилось читать. Решив, что так поначалу и должно быть я продолжил, и наверно продолжал бы недолго и утомившись забросил бы это дело как множество других увлечений — но случай внезапно произошедший все изменил…
Старый Лествичник когда-то,
Говорил — Вперед ребята!
Больше планов и понтов!
Чтоб когда придет застой -
Эти планы и понты
Отвлекли от суеты.
Гнали копием во сраку
В гущу дела будто в драку.
Чтобы в ней не продохнуть,
Выше цель! И как-нибудь.
Случай, внезапно произошедший — был кадровой перестановкою в Благочинии. Старого Благочинного перевели. Нового Благочинного возвели. Прихожане и мелкие клирики разделилися на два лагеря. Один лагерь презентовал идею о прежнем Благочинном, как жертве интриг нового Благочинного. Другой презентовал идею о новом Благочинном, как Ангеле Света воссиявшем над царством тьмы. Кто-то воспрянул духом. Кто-то стал причащаться в соседнем городе. А вусмерть уставший на службе коллектив воскресной школы — слинял под шумок вовсе.
Когда пришло первое сентября, я оказался тем самым подвернувшимся под руку балаболом — который не решился сказать нет. Следующие три года моей жизни состояли из двух времен года. Зимнего — когда я боялся каждого воскресенья. И летнего, когда я боялся — когда же придет Сентябрь. Причиной этого страха были глаза детей, которых я должен был готовить к участию в богослужении. А я понятия не имел о том, как это делать. Потому что о скуке храмовых служб дети уже знали. Я должен был разогнать эту скуку — но чем? Занятными пересказами того — что и сам не был способен совместить с общей молитвой?
Поэтому, чтобы хоть как-то угомонить мучения стыда и совести, я в конце концов решил обучать их тому, что они могли услышать на службе — псалмам и Евангелию. Лишь чуть-чуть опережая своих учеников в знаниях. И вот тогда, прослушивая аудиолекции Нины Павловны Саблиной — я услышал слова понятийность и логосность. Они и послужили тому, чтобы все что к тому времени накипело в моей душе — выстроилось в тот порядок, про который я и хочу тут рассказать.
От Архейских отложений
До красот родной природы
Было много покушений
На величие свободы:
Вариант 1 (церковный)
Бушевавшие в природе
Битвы ангелов и бесов
Были, в некотором роде -
Школой будущих балбесов.
Тех, которые спалились -
Покусившися на фиги.
А потом от Бога скрылись,
И затеяли интриги.
Все они конечно были,
А потом, в итоге — стали.
Потому что их любили.
Так любили - что достали
И в подобном состоянье,
С плотью немощной и тленной
Зафигачили в изгнанье -
Для познания вселенной.
Вариант 2 (атеистический)
Бушевавшие в природе
Объективные законы
Были в некотором роде
Дико эволюционны
И меняли хромосомы
В произвольном исступленье -
Вот и вышел вид особый,
Как природное явленье.
Эти люди точно были,
Хоть в итоге и пропали, -
Но они всю жизнь блудили
А потомки разгребали.
И в подобном состоянье,
Плотью немощной и тленной -
Зафигачили сознанье,
Для познания Вселенной.
И какой вариант не выбери — практическая сторона проекта под названием жизнь одна:
1. Всегда чего-то надо.
2. А попробуй возьми.
3. Нас тут много таких.
План этого проекта выглядит соответственно:
1. Понять - чего я хочу?
2. Понять — как же мне это сделать?
3. Найти людей, которые хотят того же самого и договориться.
4. Разобраться с людьми, с которыми договориться нельзя.
История человечества — это история миллиардов таких проектов. Все его знания — опыт их реализации. Этот опыт фиксируется при помощи специальных языков, которые называются книжными. Книжные языки здорово отличаются от своих разговорных версий. Создание книжного языка — огромная работа. Она возможна только там, где люди договорились и разобрались с тем — с кем договориться нельзя. Там, где это получается, возникают великие культуры.
И вот тут — практическая сторона жизни озадачивает. Оказывается, что у состоявшихся великих культур, книжность к одному языку не сводится. Книжных языков везде два. На одном языке ведут дела, на другом молятся. Причем этот язык молитвы сплошь да рядом не принадлежит одной культуре. Он почти всегда используется несколькими культурами вскладчину. Молитва — это понимание того, чего я хочу? Деловая жизнь — ответы на вопрос, как мне это сделать? И вот, для ответов на эти вопросы, люди познавшие культурное наследие своих предков в полноте пользуются разными книжными языками. Как говорит Леонид Сергеев: «Вы не смейтесь граждане, есть над чем задуматься...»
Там где мамонты бродили
Травянистыми степями,
Люди плохо говорили,
Но уже учились сами.
Из фонем разнообразных,
Собирая сочетанья,
Находить в предметах разных
Общий признак мирозданья.
Каждый признак, обретенный
Их неразвитым сознаньем,
В корнеслове закрепленный,
Утверждался новым знаньем
В этом пристальном вниманье,
К общим признакам явлений
Зарождалось пониманье -
Враг надуманных сомнений.
Дальше, буду говорить только об одной великой культуре — русской. Потому что про другие осведомлен плохо.
Для того, чтобы разобраться в причинах нашего книжного двуязычия, придется вспомнить о языке некнижном. Этот самый устный язык до недавнего времени существовал в форме огромного количества диалектов. Даже в условиях обязательного всеобщего образования и средств массовой информации, некоторые из них держались, пока существовали зажиточные колхозы. Когда государство всерьез занялось уничтожением сельского населения, некоторые диалекты исчезли вместе с носителями точно так-же, как племена американских индейцев. Но я сейчас не об этом. Я о том, что носители этих диалектов, сплошь да рядом отличавшихся от нормативного русского не меньше чем украинский или белорусский языки — никаких особых проблем в общении не испытывали. Да и русские, пока идет устный разговор — украинцев и белорусов после небольшой практики понимают.
Почему так? Да потому, что огромное количество корневых основ в наших языках совпадает.
Мы не всегда можем это увидеть в написанном на бумаге тексте. Но на слух узнаем легко.
И по корневым основам, общий смысл понимаем.
Этот метод понимания называется логосностью. Он архаичен, но не содержит в себе ничего мистического. Это просто навык, который можно приобрести. Главное — знать что его использование уместно. В устной бытовой речи это почти всегда так. Потому что ее содержание сложных вещей не касается. О сложных проблемах науки или техники, общаться с украинцем не зная его языка вряд ли получится. Наши деловые книжные языки отошли от логосности, как главного метода передачи смысла.
Учась читать по церковнославянски, и не имея под рукой ничего кроме словаря Дьяченко, я вынужден был опираться на логосность и тренировать этот навык. А потом — обнаружил, что многие из знакомых казалось бы слов, при использовании навыка позволяют прорваться к такому содержанию, которое банальность превращает неожиданное открытие. Например слово Бог вяжется со словами богатый и богатырь. В богослужебных текстах это не имя собственное, а признак. Указание на источник всего, чем только человек пользуется — источник материальных благ, душевных сил, успеха в умственной деятельности. Но реальность этих вещей очевидна. Можно отделять слово Бог от других признаков того, в кого мы верим, но утверждать, что источника этих вещей нет вообще — нельзя. Атеист может сказать, что в его религии бог воспринимается, как склад которому он хозяин. Но заявить, что Бога вообще нет — это глупость. Это то же самое, что считать ерундой все астрономические наблюдения например древних египтян, только потому никакого светящегося мужика в лодке по небу не плавало.
Практика научила меня тому, что церковнославянский книжный язык — это язык напряженно логосный. Любой берущийся за его изучение человек должен это понимать, и постоянно тренироваться работая с однокоренными словами и рядами синонимов. Когда я это понял — словаря Дьяченко стало хватать. Потому что он стал использоваться не как толковый словарь, а как источник подборки однокоренных слов. А иногда — рядов синонимов.
Понятно мне и то, почему язык нашей молитвы, язык нашего понимания того — чего мы хотим, это логосный книжный язык. Логосность создает жесткую, устойчивую картину мира.
Если книжный язык предполагает что логосность — главный метод понимания, искажение смысла высказывания практически невозможно. Фиксируя огромное количество связей, она превращает краткие тексты в тексты с бездонным по глубине содержанием. Логосность дает взгляд и на себя, и на весь мир в целом. И практически доказанный великой русской литературой факт невозможности перевода богослужебных книг на русский литературный язык, в котором роль логосности второстепенна — связан именно с этим.
Ну а теперь о понятийности, которая является основой создавшей современную деловую жизнь.
Из стены былых преданий
Выдирая кирпичи,
Инноватор шустроранний
Создавал свой храм в ночи.
Одноразовый и мелкий
Этот храм во мгле сиял -
Наполнял его тарелки,
А не то что — идеал.
И так конечно бывает, но это случай критический. А на самом деле, познавая мир все глубже и глубже, человечество вскоре столкнулось с тем — что фундаментальное познание пробуксовывает, а практических задач много. И вот, для того чтобы эти задачи решать, необходимо создавать модельки от глобальных связей с реальностью оторванные. И для создания этих моделек нужны слова оторванные от глобальных связей с реальностью. И где же их в логосном языке взять?
На практике стали поступать так — берут какое-то количество слов. Прикрепляют к ним значения, которые нужны для выдуманной модели ( этот отрыв от корнеслова называется определением понятия), а потом создают набор правил понятия связывающих. То, что смысл привязанный к понятию может быть в принципе любым вскоре очень понравилось политикам и торговцам, ведь практически любой текст стало возможно вывернуть шиворот навыворот, просто создав волну публикаций с новыми смыслами — и дело пошло. Понятийные языки стали нужны официально. И создавать их принялось государство. Например у нас — много было вложено в очень талантливого человека которого звали Александр Сергеевич Пушкин. Он и стал символическим родоначальником русского литературного. Хотя сама работа конечно выполнялось непредставимо большим количеством специалистов на протяжении более двух столетий.
Сейчас, мы все разговариваем на напряженно-понятийном языке, а логосность как метод в обязательном образовании почти совсем не присутствует. Когда речь идет о прикладных профессиональных знаниях — это обстоятельство конечно же эффективность обучения значительно повышает. И в ограниченном кругу узких технических специалистов-прикладников такой язык очень эффективен. Но общество в целом разлагается, и об этом тоже стоит поговорить. Но наверно уже в другой статье.