Бабушка

Эм Проклова
Бабушка была старшим ребенком большого клана, и поэтому воспитание четверых младших полностью легло на её плечи. Она и её родня видели членов царской семьи, ибо прадед был в чине охраны, сопровождавшей правящего монарха с домочадцами на летний отдых в одну из резиденций. Семья прадеда проживала недалеко от резиденции, в селении, которое эту самую царскую семью обеспечивало. И одна из приближенных особ говорила моей прабабке Неониле, забирая у неё чистые сорочки и рубашки: "Ваша Мария, она рукодельная очень, ей бы учиться надо, большой толк может выйти". А бабушка всё умела - шить, вышивать, вязать, и при этом была самоучка. Неонила же, её мать, женщиной была властной. И, поджимая губы, отвечала, что тогда некому будет воспитывать младших детей. И выучились (т.е. получили хоть какое-то для той поры образование) все дети, кроме бабушки, которая так и осталась неграмотной.

И замуж её выдали чуднО: поскольку она всех обихаживала и растила, сама  засиделась в девках, и выдали её за вдовца старше неё. Иван Иванычу соседи присоветовали Марию взять, освободить-де  её от матери-"крепостницы". Так они и сошлись, Иван да Марья. Народили семь девочек, из которых три умерли "во младенчестве", как говорила бабушка, то есть, до двух лет. А всего за свою жизнь бабушка схоронила пятерых дочерей.

Однажды ходили с бабушкой в гости к её подругам, на Пасху это было (тогда это «не приветствовалось», бабушка и в церковь меня не брала, я так жалею об этом сейчас – всё совсем по-другому бы воспринималось, связанное с церковью, из мудрых бабушкиных уст), я с вожделением набрала себе разноцветных яиц (первый раз тогда их увидела), и с упоением поглощала, от яйца к яйцу преисполняясь обидой и недоумением: они ж были разные, значит, и начинка должна была быть тоже разная?!

Самое любимое время в детстве было перед сном. Я с бабушкой спала. Её неспешные  ритуалы (переодевается, косичку свою расплетает, молится), приглушенный свет ночника, а ты лежишь под одеялом в предвкушении. И вот бабушка ложится, наконец, и ты произносишь ежевечернее:"Ба, а сегодня про что?" И слышишь в ответ непременный смешок, и дальше:"А про что хочешь?" И дальше - блаженство, пока не заснёшь. Дар рассказывать, он, наверное, у всех бабушек. А я радуюсь, что сохранила воспоминания, и жалею, что их мало. По сравнению с тем, что бабушка могла бы рассказать.

Выражения и ситуации, которые любовно перебираю в памяти, воспроизводя в уме её голос и интонации:
- когда бабушка шутливо замахивалась на меня (ни разу пальцем не тронула!), она нарочито угрожающе говорила:  «Ох, Маринка, щас как звизикну тебе!»
- услышала, как она во дворе соседке отвечает на вопрос о здоровье: «Ии, милая, об себе уж речи нет, я с ярмарки давнооо еду, мне бы вот малых обызреть – это да, откуль и силы берутся»
- ругая меня за очередную «выдрючку» (тоже бабушкино слово) , приговаривала, например, штопая порванное : «Ох, ты и анчутка, девка!»
- мы смотрим с бабушкой хоккей. Идёт игра, и в напряжённый момент комментатор кричит: «Опасный момент...Бросок!» И бабушка, вторя комментатору: «Вишь, момент у них опасный… Давай, давай, браток!»
- ещё бабушка любила слово «толкушка», любовно вкладывая в него и укоризну, и досаду, а бывало и гнев.
- подпевает телевизору (идет концерт): "Не надо печалиться, вся жизнь впереде.."
- смотрит в окно на дорогу, по которой непрерывно снуют машины и грузовики: "Всё едут, и едут...И куда они все едут?"
- учит моего младшего брата читать, в руках у неё газета, название газеты - большими буквами, по нему-то она и учит. "Смотри, Лёшка, Пы, Ры, А..." Папа с досадой: "Мать, ну какая пы, какая ры? И что получается?" Бабушка, с недоумением: "Как что? "Правда"!"

Рассказывала, как у них стояли немцы в избе, военнопленные, несколько дней. Всех подробностей не помню, что с ребёнка взять, не задержались в голове. А запомнились вот такие бабушкины слова: "Я их жалела. Добрые были, с матерью твоей, маленькой, всё занимались. И она к ним липла, а ребёнка не обманешь, он злого человека чует сердцем. Один всё говорил, что у него дома такая же, и плакал. На гармошке Люсе (Люся - это моя мама) всё играл, а она плясала. И с коленок у него не слезала. Она ж тогда не понимала, что он немец. Когда их уводили, он Люсе кружку свою отдал, на память". Кружка обливная такая была, с ягодкой на боку. Я её помню, кстати, эта кружечка у нас долго выступала в качестве мерной, для варки каши.

Самое любимое про бабушку. Сидит она как-то, вяжет очередные носки. И тихонько поёт: «Иде дявалась маяяя кырасатаааа...» Эту песню я от неё слышала много раз, и всегда смеялась, думая, что бабушка так иронизирует над собой. А она всегда мне отвечала одну и ту же фразу: «Погоди, девка, и ты задумаешься...» А сейчас всё сошлось для понимания - и ирония, и горечь.

Бабушка некоторые буквы знала, но складывала в слова плохо. И расписывалась крестиком. Помню, как к нам на дом ходила «почилионка» (бабулино слово), носила «пензию». И как она вздыхала, видя, как бабушка, предварительно почесав нос, неспешно и торжественно выводила немудрёный крестик…. А бабушка каждый раз приговаривала: «Хушь и оммануло нас государство, а вот получаю 27 рубчиков, и так радуюсь кажный раз, што мне этот крестик по-церковному написать хочется, да вовремя омянусь, что грех...ыыыхххх...грехи наши...»

Ещё вспоминаю, как бабушка заболела – внезапно и сразу. У неё была опухоль мозга. Причём потом сказали, что она была у неё всегда, но развилась в какой-то определенный момент стремительно. И прожила она после этого два года. У неё почти не было болей, только в последние три месяца она не выходила на улицу, и всё говорила моей тёте: «Нюрк, как хорошо, что высокий этаж-то у тебя, и балкон есть – ходить не надо! Отсюда мир угляжу». И стояла, подперев щеку рукой, в беленьком ситцевом платочке, устремив взгляд в одно только ей понятное – а прошлым ли оно было, неизвестным будущим ли – знала лишь она. Болезнь её проявлялась внезапными непродолжительными обмороками и...страстью к поеданию репчатого лука. Бабушка жевала лук, виновато улыбаясь, одновременно при этом взглядывая на всех озорно и лукаво, мол, ну разве ж это каприз? Сначала лук хранился в диване. Потом, в силу того, что бабушке было тяжело поднимать сиденье, лук перетащили в корзинку на кухню. Горько-смешная подробность: у неё после 75 сохранились только два зуба, вставлять она не хотела: «Ии, как только вставишь зубы-те, так и готовься, моментом на погост отнесут, ТАМ-то я с полным ртом куда нужней». Каждый раз за завтраком смеялась:  «Вот ведь как ловко каша-то меж них пролетает, Маринка... И жевать не надо. А внизу, всё одно,  намешается». Так вот, лук-то был крепкий. Имею в виду непосредственно крепость, а не остроту. И бабушка сначала обыкновенной ступкой колотила лук, а потом уже перетирала зубами. Сидит, похрустывает, улыбается, и приговаривает: «Господи всемогущий, вот же наделил ты рабу свою пристрастием, как буратину».

Вообще, все женщины в роду по маминой линии – удивительно стоические женщины. Но сильнее бабушки я не знала никого. Когда умирала её сестра Антонина, то последними словами умирающей, у постели которой все её последние часы провела моя Мария Родионовна, были:
- Маня, вот и страшно, как подумаю, что там...и не страшно – а как вспомню, что с нашими ты тут остаёшься... Держи всех, Маня. Пока только ты и можешь.
А бабушка ответила:
- Не боись, Тоня. Стою, как столб.
Эту фразу бабушка потом «отказала» старшей дочери. А она, в свою очередь, умирая, сказала своей:
- Об одном жалею – ничего-то я тебе не оставила. Но ты знаешь, что делать, нам бабушка сказала. И дальше передай.

Бабушка тщательно готовила своё «погостное». И мне показывала, где лежит – платьишко, рубашечка, тапочки. Строго-настрого просила «не перечить и соблюсти», а то, говорит, «Во снах-де приду, Маринка!»
Кстати, мне почти не снилась в девичестве, а вот как я стала постарше, «намаялась», как бы бабушка сказала, стала приходить. В 2007 году приснился мне такой сон, причём был он в аккурат со 2 на 3 октября, на мой день рождения. Я куда-то обязательно должна с бабушкой идти, она за мной будто пришла. И мы идём – она впереди, я следом. Подходим, а это высокий берег, и внизу море. Берег с отвесными скалами, на скалах – березовый лес. А сверху видим, как море покрывают фиолетовые блёстки. И покрывало это как живое – трепещущее, переливающееся… Я говорю: «Ба, смотри, как красиво!» И она отвечает: «Да, это мы рано пришли-то...» И начинает быстро-быстро подниматься и углубляться в лес. На ней красная кофточка, мелькает в стволах... Я карабкаюсь вслед, стараясь не упускать кофточку из вида, кричу: «Ба, подожди!» Но теряю её из поля зрения. И просыпаюсь.

Когда мы отпевали её в церкви, лицо её, изборождённое морщинами, даже как-то разгладилось, умиротворилось что ли. Я это видела.
А иногда, когда мы приходим с сестрой на её могилу, подаёт знаки. Я несколько лет назад осуществила то, что давно хотела – поставила бабушке новую оградку, и крест с фотографией. И вот мы приехали работу принимать, а день пасмурный, холодный. У бабушки  место такое, в соснах, затемнённое, влага там всегда весной стоит. Ну, осмотрели всё, на кресте – моя любимая фоточка бабулина, обвила его гирляндой из ромашек, букеты ромашковые же положили. И бабушка на фотке улыбается. Мы от умиления всплакнули. И я на волне этой взнервлённой говорю: «Бабуль, ну, правда же, хорошо получилось?» И ровно в этот момент между соснами прорезается сверху солнечный луч, и – на бабушкино лицо. И оно освещается. И мы – ну нюнить по новой.

Я точно знаю, что все наши, кто сейчас не с нами – заботятся о нас, переживают. Хранят нас. И наряду с нашими приобретёнными стойкостью, отвагой и опытом – это так греет, так помогает, что иногда только это и спасает.