-1-
Кто-то каждой ночью неизменно
говорит, моих касаясь вен -
Я тебя считаю Карфагеном.
Должен быть разрушен Карфаген.
Может, ты ни в чём не виноватый,
но случилось так, и только так.
Именем народа и Сената
для тебя наступит полный мрак.
И услышишь ты, как в полном мраке -
жалкие от страха и парши -
воют карфагенские собаки
на руинах тела и души.
-2-
Нет для этого слов подходящих -
ночь удушлива, словно фосген,
для тоскующих, смутно мычащих,
слабо верящих в свой Карфаген.
Для того эта ночь безоконна,
чтоб не видеть, не слышать, не знать,
что идут пацаны Сципиона,
поминая такую-то мать.
Исполняется высшая мера.
Забывай или не забывай,
но перчаткою легионера
прозвенел самый первый трамвай.
Утро бледное город накрыло.
Победители, как саранча.
И выходит на каждое рыло
по железному блеску меча.
И не дышится. Шатко и валко
дождик бродит, как брошенный пёс,
там, где утро похоже на свалку
громких чаек и тихих берёз.
-3-
Ночь. Больничная палата.
И соседа тихий храп.
У него - лицо Пилата
(рукомойник кап-кап-кап) -
не Мессии, не подонка.
Одарила жизнь добром -
не макал он хлеб в солонку,
не швырялся серебром.
-4-
А сколько там было простора -
в банальности этой беды,
в сырой штукатурке забора,
в бесстыдстве казённой еды.
Проклятая эта больница,
больными заплёванный двор -
я там научился молиться
и вышел на полный простор.
Кровати и справа и слева,
и лампочка тускло горит.
- Ну вот и вернулись мы, Ева! -
в подушку Адам говорит.