Говорили, что боль не вечна. Потерпи, и пройдёт, конечно.
Но я, хворь утолив надежной, понимал, что пропал беспечно.
Понимал, и сжимая зубы на прокушенных в муках пальцах,
ждал смиренно, что боль отступит, зная, скоро придётся сдаться.
Время лечит. Конечно, лечит. Ведьме старой врать нет причины.
У старухи в коморке жарко, а кричащий в бреду мужчина
смотрит мутью кроваво-чёрной и дрожащую руку тянет:
Сатана... Оборву на вздохе и отправлю бродить в тумане
прокаженную душу эту. Ей нет места в моих владеньях.
Ей нет места и в райских кущах. Обречённое привиденье
на скитание меж мирами, собирая чужие страхи:
чью-то жизнь оборвёт петлею, чей-то путь завершит на плахе.
Ведьма шепчет в котёл, мешая, и смеётся, косясь на тело:
Эко ты на знакомства скорый! Даже я подходить не смела.
Прошлой ночью пришёл из леса, древней силой сражён под корень.
День лежал под палящим солнцем. Наконец отошёл... Покойник
распрямился струною арфы, смотрит синью в ночное небо.
Из разжатых безвольных пальцев выпал чёрный кусочек хлеба:
зашипел на земле остывшей, закрутился клубком змеиным, обратился в смердящих потрох, ссохся прахом и вовсе сгинул.
Сила эта древнее мира! - Ведьма руки возводит к звёздам.
Много пало лихих, невинных. И спастись от него непросто.
В чёрном сердце то зло пробилось, подросло и теперь окрепло.
Не унять ни молитвой чистой, ни смертельною силой пекла.
То возмездием, князь, зовётся. Ты-то знаешь об этом, вижу.
Льёт старуха в блестящий кубок исходящую паром жижу.
Пей, владыка, и боль утихнет. Пусть на время, но станет легче.
Ты ведь тоже, как этот смертный, древней силою был помечен...