М.Г.
Я лег на окровавленную зиму
И отдал ей свое простое горе.
Слеза из глаза выпала незримо,
Тщедушная, как надпись на заборе,
В которой воспевается родное,
Бессилию которой нет предела.
А небо предрассветное, сквозное
В затылок неподвижный мой глядело.
И птицы, и луна, и самолеты
Летели, и душа рвалась за ними.
В плену предсмертной сладостной зевоты
Я бормотал податливое имя,
Такое влажное, как снег подталый,
Такое теплое, как под щекою
Живая лужица воды. Светало,
И таяло кругом, текло рекою.
И руки, чьи-то жилистые руки,
Могучие, как будто выжимали
Из горла моего глухие звуки,
А им сугробы рыхлые внимали.
Все было выжато, все было сжато
Какой-то судорогой нестерпимой,
Спокойно, без оглядки и утраты
Я проводил сороковую зиму
В небытие. Как жизни одночасье,
Раздался и затих гудок тревожный.
И я свои разрозненные части
Сбирал в одно и шел тропою ложной,
Дорогою манящей и коварной,
Плутающей по замкнутому кругу.
Я шел, и надо мной стоял пожарный
Визжащий алый гул, сдавивший туго
Все сущее. Как на лесоповале,
Я падал, падал, руки простирая,
И вот, сквозь снег, растаявший едва ли,
Чернеться начала земля сырая.
Где падал я, проталины синели,
Где я дышал, ростки приподнимались,
И новая весна на старом теле
Всходила. Кости белые ломались
И становились прелым черноземом.
А из глазниц деревья прорастали,
И чрево стало синим водоемом,
И волосы густой травою стали.
На свете больше не было страданья,
Заборы сгнили, сели самолеты,
Я выполнял нехитрое заданье,
Не уставая от своей работы.
Во имя царствия природы смелой
Я Лес взлелеял на своих останках.
Тропою утренней, тропою белой
Ты выйдешь за дровами спозаранку...