АЛЕКСАНДРА АЛЁШИНА
ПРОСТО УБИТЫЕ
Ты не бейся, не плачь, как маленький.
Ты не ранен. Ты просто... убит.
Дай-ка я сниму с тебя валенки –
мне ещё воевать предстоит.
Ион Деген
Когда понял, что убит, уже не страшно. Поздно бояться. Пустота не в силах вместить в себя страх. Только печаль. Огромную, словно весь мир, больше мира даже, печаль... Очень ясно осознаёшь, что уже почти умер, не отсрочить, не спрятаться больше в череду глупых каждодневных дел от понимания: от смерти никому не уйти. Просто раньше было – не уйти когда-то потом, нескоро, и можно об этом не думать. А теперь – вот она, смертушка... Стоит в изголовье.
Печаль огромна и невыносима, каким бы героем ни был в жизни. Жалко себя. И тех, кто рядом – тоже до слёз жалко. И они ведь умрут совсем скоро. Кто-то раньше тебя, кто-то позже – кому нужны это лишние минуты боли и тоски?.. Хочешь их продлить?.. Нет? Или всё же хочешь?
Вся жизнь – путь к смерти: война, бескормица, холод, и ни дома нет, ни надежды на то, что он когда-нибудь появится. Не появится. Поздно. И не нужно этого ничего. Зачем что-то нужно в мире, где люди убивают людей? Где жестокость правит бал – зачем что-то в этом мире?!
Но перед смертью можно быть честным. Признаться самому себе, что убивать совсем не хочется. Лучше пожалеть. Грустно этому миру. Людям грустно. Тысячу раз виноватым во всех своих бедах – грустно от этих бед. Так грустно, словно Солнце померкло... А может и померкло... Попытаться его зажечь снова? Не успеешь... И всё же пробуешь в последние свои минуты. Раз... Другой... Пятый... Шес...
Холодно... Всей земле холодно вместе с тобой... Птицы не летают уже... тоже умирают... замёрзшие птицы... бедные замёрзшие птицы... Согреть их последними каплями своей крови... Только и кровь в венах уже не хочет течь... застыла... Не накормишь кристалликами мёрзлой и мёртвой крови замёрзшую птицу, не спасёшь ни от холода, ни от голода. Не отдашь даже птице своей жизни – не осталось её уже... совсем не осталось.
И ты умираешь – некрасиво дёргается развороченное изуродованное тело – и делается совсем-совсем мёртвым.
Потом придут поэты и будут говорить, что даже в неэстетичной своей смерти вы все, павшие за... за что? – найдут, за что... были прекрасны. Вытащат из своих пошлых поэтических сундуков заезженные сравнения типа «кровь – рубиновые ягоды рябины».
Одного только не поймут, не почувствуют: умирает – не символ, умирает – живой человек.
И ему больно и немыслимо тоскливо. Но он-то как раз понимает, как больно и тоскливо другим.
Но может быть... Может быть... Среди тех, кто зовётся поэтом потому лишь, что умеет писать стихи, найдётся вдруг тот, кто поэт потому, что имеет душу... И этот настоящий поэт поймёт, содрогнётся и искренне, от всей души – пожалеет.
И может, тебе и другим таким же – растерзанным людьми, потерявшими право называться людьми – станет в вашем вечном небытии на мгновение легче. Не так невыносимо печально...