«Трое суток в закрытой теплушке…
Окон нет, где б менялась картина.
Нет воды, и еды ни краюшки.
Здесь гуртом в первородную глину
Утрамбован народ, да все стоя.
Биться трудно стеснённым сердцам.
Кто-то выбрал решенье простое:
Друг за другом вослед к праотцам.
А тебе самому как бы выжить?:
Только сверху – не воздух, а смрад.
Кое-кто из соседей не дышит.
Я повыше, вдыхать что-то рад.
Хоть не сдали бы ноги в коленках,
Чуть просядешь – уже не жилец…
Остановка, и светом по зенкам...
Это пытке дорогой конец???
Воздух… жадно… до боли в груди.
С трехлинейкой безусый юнец:
«Что прижмурились?! – всё – выходи!»
И под насыпь – горох «трупаков».
Мне подняться хватило бы жил,
А не встанешь, проверят штыком,
То насколько сейчас ты не жив…» –
Часть письма – обгорелым листом –
Не дотлела сырая бумага.
Дед писал и сжигал этот стон –
Боль родным в письмах – право не надо.