СОВЕСТЬ И СЛОВО
(Зинаиде Степановне Чумаковой)
Вы в стихах, как в жизни, откровенны.
Вы прекрасны в жизни, как в стихах.
Мир поэта – множество вселенных,
Взвешенных на совести весах.
Совесть – лишь она всему мерило.
Гений – оправдание всему.
Щедрая судьба Вас одарила,
Повелев, чтоб было по сему.
И, свое исполнив назначенье,
Вы пошли по звездному пути,
Ведь поэта слово – во спасенье
Тем, кто уж не может сам идти.
Да услышит, кто имеет уши,
Слово вдохновенного певца,
Что врачует раненые души
И смягчает черствые сердца.
Прикасаясь к Вашим светлым строкам,
Хочется всегда идти вперед,
Чтоб вернуться к жизненным истокам,
Где свое начало мир берет.
И хотя стихи – всего лишь миги
Бытия в чередованье строк,
Иногда, читая Ваши книги,
Хочется поверить, что есть Бог.
НИКЕ ТУРБИНОЙ
Прости, дитя. Ты умерла безвинно.
Сомкнулась над тобою тишина.
Качаются московские рябины
И шепчет чистопрудная волна.
А мы безмолвно головы склонили,
Раскаяньем терзаясь и скорбя.
Прости, дитя. Мы так тебя любили
И потому так мучили тебя.
У ног твоих мы руки воздевали,
Как наущал нас злобный мелкий бес.
Мы восхищались, но не понимали,
Что ты, как ангел, к нам сошла с небес.
Не знали мы, сколь этот дар бесценен.
Кто смеет верить в то, что он прощен,
Когда ты кровью плакала на сцене,
А мы тебе кричали: «Плачь еще!» !
Мы не могли поверить, что исчезнет
И вдруг умолкнет этот божий глас.
Мы все тебя подталкивали к бездне.
За смерть твою вина лежит на нас.
Никто из нас не крикнул: «Что вы ждете!»
И к совести толпу не пробудил.
Прости, дитя. Ты умерла в полете.
Никто из нас тебя не подхватил.
К чему теперь все траурные речи!
Все, что должно, свершилось. Кончен бой!
Прости, дитя. Кто до тебя – предтечи.
Апостолы все те, кто за тобой.
Венец терновый славы водрузили
Мы на тебя, но краток был успех.
Прости, дитя. Тебя мы соблазнили,
А это – самый страшный в мире грех.
Прости, дитя. Мы так хотели света,
Но тьму в себе не смели побороть,
И если ты нас не простишь за это,
Нас не простит за это и Господь.
АРХИМЕД
Давным-давно, еще до нашей эры,
Произошел один прискорбный случай:
Был гений умервщлён легионером,
Нетрезвым, грязным, грубым и вонючим.
Знал гений всё и всё умел исчислить,
Опережал свой век на повороте,
Но был вооружен лишь силой мысли,
А у солдата были меч и дротик.
И этот странный и наивный гений
Солдата рассмешил, а не растрогал,
Когда, во прахе стоя на коленях,
Молил, чтоб чертежей его не трогал.
Но был легионер исполнен люти –
Той самой, от какой чернеют лица.
Когда перед тобой ученый хлюпик,
Как удержаться, чтоб не поглумиться!
Ведь ты сильней, а значит, прав по форме,
И быть тебе должно вдвойне обидно,
Что видно всем на гениальном фоне,
Какое ты на самом деле быдло.
И пусть во лбу его семь с лишним пядей,
А у тебя во лбу вершка не станет,
Но ты взмахнешь своим мечом не глядя,
И он дышать и мыслить перестанет.
И клочья чертежей, кружась, взлетели,
И кровью обагрилось одеянье,
И боги олимпийские смотрели
Бесстрастно вниз, на это злодеянье.
***
Бунтари себе воздвигли храм
В виде эшафота с гильотиной:
«Каждому воздастся по делам!
Мы всю знать сравняем со скотиной!»
Пошатнулся мраморный дворец,
От триумфа покосилась арка.
Говорил король: «Я ваш отец!»
Но слетела голова монарха.
Был ты раньше добрый мещанин,
Но, поддавшись чувствам, прежде скрытым,
Получил ты титул «гражданин»
Вместе с правом бить иль быть убитым.
Как злорадно ты кривил свой рот,
Делал вид, что ты не слышишь стона!
Говорил Дантон: «Я за народ!»,
Но слетела голова Дантона.
Это ты ль, растерянный, стоишь?
Жив еще, но по какому праву!
Или кровью залитый Париж
Стал тебе немного не по нраву?
Ты разбил бесчестия сосуд.
Вся страна – одна сплошная рана.
Робеспьер сказал: «Я вас спасу!»,
Но слетела голова тирана.
Что ж ты смотришь в ужасе на храм
И в ногах унять не можешь дрожи?
Ну, давай, молись своим богам,
Всех богов отринувший безбожник!
Эшафот – твой вечный пьедестал.
Не достоин ты иного храма,
Ибо сам уродливей ты стал
Всех химер на стенах Нотр-Дама!
***
Без смерти жизнь – понятие пустое,
Но, видно, дух и впрямь превыше плоти.
Деревья умирают только стоя.
Поэты умирают лишь в полете.
В полете легче рвется жизни стебель,
Ведь если уж охоту повели,
Вернее попадешь в того, кто в небе,
А не в того, кто ползает в пыли.
Парит душа, дрожит струна живая.
Ему бы вниз, к земле, покуда цел!
А он летает, не подозревая,
Что кто-то уже взял его в прицел.
Да, этот кто-то – хитрая каналья:
Взгляд неподвижен и рука тверда.
Он метит в крылья вороненой сталью,
А пуля – дура, попадет всегда.
Поет поэт, взлетая выше, выше.
Пьянит его неистовый полет,
Поэтому он выстрел не услышит
И лишь за миг до смерти все поймет.
А тот, с ружьем, параболу паденья
Спокойно проследит. Он не злодей.
Он не получит удовлетворенья
И даже не пойдет искать трофей.
Он не вампир, пирующий ночами.
Своей удаче он не будет рад.
«Зачем же ты стрелял?» Пожмет плечами:
«А чтобы не выпендривался, гад!»
***
Я видел, как тяжелым сапогом
Растоптан был цветок в пыли дорожной,
И стало вдруг душе моей тревожно.
Смотрел я на цветок, но думал о другом.
Я думал: вот когда-то день настанет,
И кто-то на меня, как на цветок,
Поставит свой подкованный сапог,
Прижмет покрепче, и меня не станет…
ВАЛЬС ПРИ СВЕЧАХ
Прохладный шелк, натянутый упруго
На гибком стане, милая, твоем…
Мы жили в этот вечер друг для друга,
Мы танцевали при свечах вдвоем.
Кружил нас старый вальс, как листья ветер.
Мы растворились в музыке без слов
И в вихре позабыли все на свете…
Была любовь… Да, то была любовь!
И вспоминая канувшие в Лету
Дни молодые через столько лет,
Я достаю любовь из сердца эту,
Как на концерт просроченный билет.
МАМЕ
Спасибо, что ты снишься мне порой
Кошмарными, безумными ночами,
Когда дыханье смерти за плечами
Я чувствую и, рея надо мной,
Посланцы бездны ада огневой
Бесшумно машут черными крылами.
Но ты приходишь легкими шагами,
Как ангел, в пелерине голубой.
Меня собою заслонив от ада,
Мне тихо говоришь: «Не плачь, не надо…»
Но слезы облегченья по щекам
Моим текут, а ты их утираешь,
И припадаю я к твоим рукам,
Целую их, а ты не отнимаешь…
ПОСЛЕДНИЙ СНЕГ
И падал снег на жестяные крыши…
Бесцветный день смотрел в окно печально…
А я лишь тот, кто шепот снега слышит
И кто с зимой сроднился изначально.
И таял снег, едва касаясь жести,
И влажно жесть бесцветье отражала…
А я лишь тот, кто жил всегда по чести,
Хоть честь порой меня разила жалом.
Но скрипнет дверь от сквозняка в передней…
Я жизнь назад, как том, перелистаю
И прочь уйду, как этот снег последний,
Приму весну иль попросту растаю…
***
В центре Казахстана, возле речки узкой,
В городе с названьем, звучным, как гроза,
Родился однажды мальчик белорусский,
Белокурый хлопчик, синие глаза.
Средь степей бескрайних в нем душа проснулась
И всю радость жизни разом приняла.
Женщина-славянка сыну улыбнулась,
Женщина-казашка на руки взяла.
Зашагал мальчишка по земле упрямо
И везде, куда бы путь ни пролегал,
Женщину-славянку называл он мамой,
Женщину-казашку бабушкой он звал.
И хотя преграды жизнь порой готовит,
Синь не потускнеет у него в глазах.
Будет жить мальчишка – белорус по крови,
Но душой и сердцем навсегда казах.
***
Когда юнец еще безусый
Вдруг осознал, что он поэт,
Когда поддался на искусы
И покорить решил весь свет;
Когда почувствовал он славы
Дурманящий и пряный хмель
И о себе помнил, пожалуй,
Что он сладкоголос, как Лель;
Когда в опасный путь пустился,
Не зная брода у реки,
За то, чтоб он не оступился,
Друзья, держите кулачки!
Когда, утратив вдохновенье,
Еще не признанный никем,
Доходит до самозабвенья
Поэт, ища для песен тем;
Когда ему уж не по силам
Творить без помощи вина
И захмелевшей музы лира
Ему давно уж не слышна;
Когда в бессилии он сжался,
Расширив мутные зрачки,
За то, чтоб он не помешался,
Друзья, держите кулачки!
Когда же позднее признанье
К поэту наконец придет
И первое стихов изданье
К постели смертной принесет
Ему какой-нибудь приятель,
Надеясь тем его спасти,
И склонится к его кровати,
Услышав тихое «прости»;
Когда поэту станет больно
И смерть сожмет ему виски,
За то, чтоб умер он спокойно,
Друзья, держите кулачки!
ДВА ВИРТУОЗА
(Людмиле Барламовой)
Говорят, что жизнь – сплошная проза
И стихов в ней нет, но это ложь.
Дружат с давних пор два виртуоза –
Женщина с гитарою и дождь.
Эта дружба зародилась странно
Из соединенья всех стихий,
И с тех пор два друга неустанно
Создают в соавторстве стихи.
Им писать и петь привычно в паре –
Двое в измерении одном:
Женщина играет на гитаре,
Дождь ей подпевает за окном.
***
Людмиле Барламовой
Дрожит струна твоей гитары.
Опять я слышу голос твой.
О, пусть продлятся эти чары!
Еще одну мне песню спой!
Прошу, спой снова, друг мой милый,
Про дождь, про ветер, про траву.
Тогда я именем Людмилы
Все краски мира назову.
Взгрустнут деревья на аллее,
Проглянут звезды даже днем...
Чтоб в мире стало чуть теплее,
Ты песню напиши о нем.