Ты не дал виноградника мне сторожить, и пасти овец
не дозволил на склонах суровых, где прожил бы дни мои,
повторяя одними губами, что странник я и пришлец,
как и все отцы мои.
Эта блажь выпадает не каждому. Только тем
для кого на песке травою круги закручены,
у кого для любой из песен немного тем:
про тебя, да про день, грядущий из тьмы за кручами.
Может это счастье – бессонно считать овец
не в своей голове, а на склоне бездонной пропасти –
среди этих странных, травой изречённых колец,
замотавшись в платок и щурясь на злые прописи
звёзд на небе, когда их лучи остры;
звёзд в колодце;
ответных им звёзд,
где горят костры
в первородной копоти.
Я был нем и безгласен, и даже когда не молчал –
я был нем и безгласен для дальних – и тех, кто был близко со мной;
нёс одними губами невысказанную печаль –
и оставил её невысказанной.
И теперь, повторяя губами, что странник я здесь, что мой путь
не имеет ни смысла, ни знака, ни века, ни имени, –
я прошу: отступи от меня, чтобы мог отдохнуть:
уходя, отдышаться немного, как прежде отцы мои.
Как и всякий другой пред тобой проходящий пришлец,
оказавшись случайно на склоне бездонной пропасти –
среди этих странных, травой изречённых колец,
замотаюсь в платок и прищурюсь на злые прописи, –
звёзд на небе, когда их лучи остры;
звёзд в колодце;
ответных им звёзд,
где горят костры
в первородной копоти.