- Здравствуй, Милая! Дорогая! Да-да,
именно такое неожиданное для Тебя К Тебе обращение.
Думаю, ты была бы крайне удивлена.
- Ну, привет, - Ответила бы с нескрываемым недоверием.
Этот стих я пишу ровным почерком впервые,
и слова на бумажке необычайно разборчивы.
Видимо, этих десяти лет хватило
на то, чтоб осмыслить что было тогда,
и разложить по полочкам.
Я не буду наивно лгать – вспоминаю тебя не часто,
хотя в последнее время в моем сутолочном эфире,
заполненном ворохом неправильных форм и контрастом,
периодически транслируются небольшие, трогательные, наши с тобой кинофильмы.
Даже не знаю, что это было –
юношеская молодецкая смелость или осмысленный страх.
Может быть, те слова ты сгоряча, вне себя говорила?
Но я видел мерцание огня и слезы
в серых глазах.
Нежные всплески и яркие милые безумия
окружали всюду меня
в мои вечно-весенние восемнадцать.
Упиваясь дешевым портвейном с колой, не думал я,
что та легкость мне позже воздастся.
Ну, а ты жила и питалась взаимностью,
той, что я иногда проявлял короткометражно.
Перебирая вагины, жонглируя близостями,
делал больно.
Ничего не обещая,
целовал и куражился.
К тебе липли несчастья, но ты улыбалась.
Все твои проявления
исполнялись природной искренностью.
Первозданность, действительный пыл, натуральность,
разрушаемая моей пьяной,
неопределившейся юностью.
Я и до сих пор не определился, иногда помогают врачи разобраться,
и теперь со слезами вспоминаю дороги, парки, крыши…
Воссоздаю картины, в которых хочется растворяться.
Е**нуться башкой о камень, и в таком положении
быть к тебе ближе.
Ты нужна мне сейчас как растению в пустыне вода.
Но и ныне до конца я в себе не уверен.
Что, обняв тебя крепко и сказав «Навсегда!»,
не охладею наутро
и не оставлю погибнуть.