Я много грешил ... оттого неприятно,
а совесть давно потеряла покой.
И бродит она по земле неопрятно,
из раны смердящий спускается гной.
Ох, сколько ошибок наделала глупость,
корявый обман и ненужная спесь.
И в танцах своих охмелевшая тупость
бросала фигуры в липучую смесь.
Водила измена с душой хороводы,
попытка наживы затмила глаза.
Пытался залезть на стальные заборы,
поранила руки кнутом пустота.
Хромое коварство учило походке,
гордыня чесала лохматую лесть.
Влюбленность в ночи разрывала колготки
и тем пробуждала горбатую месть.
Учила судьба на пародии звука,
оглобли ломала легко о хребет.
Жужжала корысть, как навозная муха,
обнять предлагала назойливый бред.
И били года по вискам кулаками,
охрипший хранитель устало шептал.
И к Богу придя со своими стихами,
упав на колени, беззвучно рыдал.
Залезло здоровье в на глаженый саван,
а жизнь пролетела звенящей стрелой.
Скотиною был и презрительным хамом,
и тянется шлейф пустоты за спиной.
Дитя не нажил, не построил избушки,
в густом буреломе друзей растерял.
Уже превратились в морщины веснушки,
убит под забором противный нахал.
Придумана фраза давно мудрецами,
не властны над ней ни огонь, ни века:
"Уж если судьбу растоптал сапогами,
ты к храму иди, пусть поплачет душа."
И льется слеза, хоть не знает молитвы,
смиренно у Бога пощады прошу.
На узел морской затянул я калитки,
которые тупо вели в пустоту.
Не зная искусства разящего слога,
пытаюсь стихами общаться с людьми.
Ты тоже хлебнул недоверия много,
но все ж милосерден, прошу - помоги.
Вот та теорема, что в юные годы
совсем не стремимся, увы, разгадать.
И все удивляемся - что за заботы
к тебе проявляет с усердием мать.
Но только старея, скорбя, понимаем,
какие глупцы ... но уже не вернуть.
А слезы текут за гниющим сараем,
в бурьяне рыдает забытая суть.