Если Господь тебя заберет, это будет всерьез,
с мятою сединой, болью в подреберье, худым кровотоком,
заботами о семье, платком со следами слез,
Луною над каруселью у моря, длящимся караоке
на дощатом помосте среди непогашенных звезд.
Если Господь тебя заберет, вряд ли
ждет банионис на станции над мыслящим океаном,
свет, ослепляющий взгляд, последний звонок в спектакле,
женщина, застывшая над зеленым стаканом,
80 тысяч земель, втянутых в раструб дирижабля.
Ложь, - говорю, - ложь: чингачгук в резервации, монтесума в Риме,
человеку дана свобода, а значит – и стыд, и надежда,
то ли млечный путь, то ли разводы на гриме,
белое на черном, силуэт в темной аллее, запоздалая нежность,
собственное лицо, радость, неразменное имя.
Я иду по чужому асфальту с валидолом в крови,
Нет, говорю, не сгину, - потому что мир сотворил Смысл, а не могикане,
не летящая над горами утка, не кукушка, не комочек грязи – лови! –
а неразменное имя в детском дырявом кармане,
тихий светлый китайский фонарик в аллее прощения и любви.