Этот голый бетон видел много воочию:
он впитал жадно слёзы, дожди и бензин…
Я бреду сквозь него, еле-еле ворочая
языком, будто пьяный в бреду исполин.
Что-то бьётся да щёлкает немощно -
то ли в сердце, то ли где-то в груди,
всё твердя, что страдать нынче не за что,
заглушая шептанием дожди.
Эти стены, бетон – лишь сплошное уродство:
будто серые кости без плоти, раздетые,
мёртвые, как желания вслух у колодца,
пустые, как ступени взлетевшей ракеты и
опустошённые навек, как людские души,
брошенные, словно щенята в воду,
они стонут, обнажая оскал: „ну же, ну же,
приди – загляни в естество урода!”…
Среди щенков, в воду брошенных – нашёлся один,
уже изувеченный жизнью, что никак не утонет
ни в слезах, ни в дождях, ни в бензине... Он – исполин,
и словно в бреду, изливает из себя на бетоне
обрывки воочию увиденных дел,
осколки тысяч судеб людских отчасти,
красками чувств поверх голых стен:
“Будь же сильнее меня… Счастье.”